течение целого года… И не думаешь о том, что в Эфиопии когда-то в течение семи лет не упало и капли дождя, правда?
Ты ограничиваешься новостями, которыми тебя шпигуют… – Сара постучала в микрофон. – Ты ведь все примешь, правда? Всякую глупость, которую тебе будут втискивать.
Скажи мне, как это происходит, что новости должны быть ужасными, чтобы их хотели слушать, кто-то должен кого-то повесить, убить, запаковать в бочку, изнасиловать – и вместе с тем господствует уверенность, что люди, в том числе я, глупы, и для них должно быть конфетно неправдоподобно? Какой во всем этом смысл и где логика? Не думаешь ли ты, что вместо того, чтобы рассказывать бесконечно об экономии воды, нужно сказать: «Убиваешь двоих детей, когда не закручиваешь воду при бритье? Убиваешь десять человек, если прокладка крана пропускает воду? Убиваешь свою мать, отца и сына, потому что, когда ты чистил зубы, вода текла из крана». Выбросил две корочки старого хлеба в мусор – значит как бы завязываешь веревку на шее того, кого любишь больше всего на свете? Какой все это имеет смысл, если только посредством эпатажного зла мы можем заставить себя взглянуть дальше собственного носа?
Посмотри, ребенок возродился из мертвых и улыбнулся тебе, потому что ты починил прокладку, потому что из слива туалета не сочится вода, и вместо того чтобы ежедневно наполнять ванную, ты принимаешь быстрый душ. Конечно, мы не в Африке, и воды у нас полно. Только никто не говорит, что через семь лет не будет столько же, поскольку уровень грунтовых вод снижается. Мы не в Африке, но земля у нас одна для всех…
Не знаю, почему я говорю о воде, так, пришло в голову… Наверное, потому, что мой муж сидит в ванной пятьдесят минут, а вода льется и льется… каждый повод хорош, чтобы провести вместе… как можно меньше времени. Но кто любит людей, которые имеют претензии? А у меня они есть. Ничего с этим не поделаешь. У меня к нему претензии, но я об этом не говорю… Чем больше их у меня, тем я его больше люблю. Хотя это самый плохой способ показывать чувства… Ну все, кончаю.
Да, у меня еще одна хорошая новость, на этой неделе я не нашла никакого дерьма на половике. Может, у моих соседей улучшился характер? Потому что у моей коллеги с работы очень… Целую тебя, любимый… жизнь не такая плохая…
Разговаривать, разговаривать, разговаривать – открыто, до боли…
Может, и правда нужно разговаривать – да только как с бухты-барахты заговорить о чем-то, о чем никогда не разговаривали? Это как нарушить какую-то договоренность… Делаешь вид, что ты малоразговорчивый, а потом у тебя рот не закрывается. Ешь этот чертов помидорный суп годами, потому что она готовит. А потом тебя рвет в ванной, чтобы ей не доставлять неприятностей… где тут смысл? Я чувствую себя так, словно нажралась помидорного супу, который не переношу. Но я выдержу. Не буду на себе сосредотачиваться. Есть столько вещей поважнее! Может, тебя поцеловать? Давно никого не целовала… Я тебя целую. Пока…»
И Сара поцеловала микрофон.
Прошла в дежурку и приоткрыла окно. Вечер был теплый, в окно ворвался варшавский ветер, издалека донося звук сирены «Скорой помощи» и смрад готовящегося ко сну города. Трамвай возвращался в депо, автобусы подбирали припозднившихся пассажиров в свое толстое брюхо. Зелень в фонарном свете двух галогенных ламп была почти изумрудной, особенно перед зданием радиостанции. Сара подперла кулаками подбородок и смотрела на город. Он оставался чужим для нее, но стал красивее. Весна везде. И тут тоже.
Дочка, масло и сперматозоид
– Ева, что случилось? – отважилась спросить Сара.
Ева вошла в режиссерскую, опоздав почти на два часа. Такого Сара за ней не могла припомнить. Она бросила сумку на стол и тяжело бухнулась в кресло. Закрыла лицо руками.
– Ничего со мной не случилось, – буркнула она и хлопнула дверцей шкафа.
Все подскочили, за исключением пана Яна – он медленно повернул голову и опустил очки на кончик носа.
– Это видно. И что дальше? – Рафал, сунув нос в текст следующих новостей, нашаривал бутылку с минеральной водой.
– Взбешена. Я взбешена!
Рафал поднял голову поверх машинописного листа.
– Я тут ни при чем. Я считаю, что, конечно, когда женщина раздражена, то, в отличие от мужчины, она имеет на это полное право. Ба! Имеет право даже изменить, так как это означает, что она в поиске своей тождественности – в отличие от мужика, который прямиком движется в направлении достижения звания «сукин ты сын».
– Успокойся, Рафал, я просто не справляюсь со школой…
– Школу необходимо заканчивать в свое время, тогда это принесет меньше боли…
– Да речь не обо мне, а об Аньке.
Анька, кто это – Анька?
Рафал подвинул свое кресло к креслу Евы.
– Рассказывай. Когда человеку есть кому сказать три слова, то уже лучше! Что там с Анькой?
Сара делала вид, будто этого разговора не слышит, не важно, если она первой спросила, что случилось. Но ведь всегда так было, никто с ней не считался, а теперь Рафал изображает дружка Евы, хотя известно, что…
Но что именно было известно, этого Сара не знала.
– Ну и что с того, что сбежала с биологии, знаешь, какие дети…
– Но понимаешь, она говорила, что учительница противная, что ее вызывает, что ее терпеть не может, на что я, конечно же, не обращала внимания, если ребенок напроказничает, то всегда сваливает вину на кого-то другого.
– Ну… и?.. – Рафал в последнее время не жрал гамбургеров, абсолютно, будто бы его осенило, только арахис.
– Ну и я была сегодня в школе, чтобы поговорить с этой учительницей. Выяснить, спросить, что делается…
– Очень благородное решение. И смелое. Вернуться после стольких лет в школу, мне временами еще снится по ночам…
– Все в твоих силах. Разговаривала с этой учительницей. Разговаривала! – Ева фыркнула. – Она орала на меня, понимаешь? Что я чуть ли не ненормальная, если так воспитала дочку, что это за семья, что она психически больная, что она не потерпит чьих-то там замечаний в свой адрес. – И Ева закрыла лицо ладонями.
Ничего себе! У Евы есть дочь, которая ходит в школу. Сара не могла в это поверить.
– Это прекрасно! – обрадовался Рафал.
Идиот, абсолютный идиот, подумала Сара.
– Не смейся.
– Я не смеюсь, я ужасно серьезен. А знаешь, почему прекрасно? Потому что оказалось, что твоя дочка, прогульщица, права, сбегая с уроков. И не врет. У тебя можно сказать дочка, которая до сего времени неправильно получала выговоры за то, что не уважает той учительницы, помнишь, что было под конец прошлого учебного года? У твоей дочери был запрет на весь май, пока не исправится. Это также характерно. А эта учительница ее, конечно, ненавидит. И ты должна сейчас же написать письмо директору школы, что ты не желаешь, чтобы учительница к тебе так относилась.
– И получила две единицы: за прогул и за то, что не сделала домашнюю работу, а ведь ее не было в школе.
– А это уже не согласуется со школьными правилами. Давай сейчас что-нибудь нацарапаем. Сада, у тебя свободный компьютер? Выйди из Ворда и пиши, пригодишься хоть для чего-нибудь.
И он стал диктовать: «Сегодня утром из-за прогулов моей дочки Анны я разговаривала с…» – как эту шлюху звать?
Боже, как она ненавидит такое обращение. И почему он ей говорит: «Сада»? Все время цепляется и насмешничает.
Но Сара послушно кладет руки на клавиатуру. Может, это и хорошая мысль. Хотя она никогда бы на такое не решилась. Такой наезд на учительницу только навредит ребенку. Но, с другой стороны, если мама не среагирует, то кто? И с чего бы этот долговязый паяц так разбирался в детских проблемах? Он и Ева дружат? Нет? Тогда откуда он о ней знает?
Иза была потрясена. Просмотрела все баночки, бутылочки, коробочки, тюбики. Только на двух нашла информацию, что они не проходили тест на животных. Она вывалила все в мусорное ведро, не глядя на цену. Как она могла дать себя так обманывать? Это что-то ужасное! Крыс она не переносила, но к кроликам это не относилось. Объективно говоря, и даже с крысами это ужасно. И подумать, что она, в общем-то, слышала, знала, но как-то по-другому, нежели эта женщина, что вчера опять говорила по радио. Все слушали – и Марлена, и Яшка, и Теодор, и девушки из «Make-up». Какой-то кошмар!
Нет, с ней такие номера не пройдут. Она готовилась к интервью для нового открывающегося журнала. Ну и на тебе, пожалуйста, она сразу скажет, что она считает по этому поводу. В свою очередь, стоит узнать, как теперь Радио Амби отзовется. Так как уже все об этом говорят, даже фотограф, который ей делал фотографии, спросил, слышала ли она.
А что она, дура последняя, чтобы не слышать?
Сара стояла перед дверьми Магды и жала на кнопку звонка. Она должна была с кем-нибудь поговорить. Идена в субботу не приехала, так как Матеушек заболел свинкой.
– К счастью, он заболел, и вы можете идти на представление, я вам организую билеты, вместо меня играет Ася, она тоже хорошая актриса.
У Сары не было желания идти ни на какое представление. Она радовалась исключительно потому, что должен был приехать ее любимый мальчик. Только почему «к счастью»?
Ага, это долго ожидаемая свинка.
Магда не открывала, а ведь была вся в творческом процессе, значит, дома. Это уже третий раз, что Сара, как нищенка, выстаивает под ее дверьми. И почему Магда не снимает трубку?
– Вы к кому? – Невежливый голос сзади – она аж подскочила.
– К пани Магде.
– А по какому делу?
А с какой стати это его касается? Тоже мне, смотритель при исполнении… Она не должна ему ничего объяснять.
– Она моя приятельница, я живу на седьмом.
– Приятельница – и не знаете, что пани Магда в больнице? – Он повернулся к ней спиной и подвинул грязное ведро, да так сильно, что вода плеснулась на лестницу.
В больнице?
– Несчастный случай?
– Какой несчастный случай, ей был назначен день, вот она и легла, – смотритель дома мыл лестницу и не удостоил ее даже взглядом.