Густав крепко обнял ее.
– Теперь конец с этим обманом? Пойдем выпьем коньячку по этому поводу.
Хелена светилась радостью освобождения.
– Конец! Так, как обещала.
Однако не так она представляла себе разговор с Сарой, не в обществе мужчин. Но хоть Сара и была взволнованна – нет, скорее печальна, – она ни о чем не допытывалась. Может быть, хотела бы не при Яцеке… Но они расстались на том, что все в семье будет по-прежнему – их разговоры и встречи, совместные обеды и праздники.
Густав потащил ее в сторону кафе на углу Маршалковской.
– Большую порцию коньяка, – оживленно попросила Хелена у официантки.
– Два. И два кофе, – уточнил Густав.
Хелена знала, что она хочет ему предложить, и не собиралась тянуть с этим ни минуты дольше. Теперь, когда ситуация прояснилась, не имело смысла ждать. В последнее время она чувствовала себя молодой, необычно молодой, однако понимала, что времени у нее не так уж много. Двадцать, может быть, тридцать лет.
Золотистый напиток всколыхнулся, когда они чокнулись. Она отпила глоток, ощутила себя подростком и, отставив рюмку, сказала:
– Я как женщина после пятидесяти… хочу тебе предложить, чтобы ты жил со мной. И не желаю терять ни минуты.
Юлиуш закрыл за пациентами дверь и вернулся в квартиру. Гайка была уже дома, она вошла, когда у него проходил сеанс, его чувствительное ухо поймало характерный, почти что неслышный в его кабинете звук ее шагов. Она не бросилась ему на шею, как это делала всегда, не сделала ни одного жеста в его сторону, лицо у нее было напряженное, застывшее.
Юлиуш почувствовал, как у него подгибаются ноги. Он ожидал, что такой день может когда-нибудь наступить, но чтобы так быстро…
Он знал, Гайка догадывается, что он этого боится, и потому сел за стол и спросил:
– Что ты мне хотела сказать?
А Гайка сказала такое, от чего волосы у него на голове встали дыбом. А именно:
– Я хочу быть с тобой откровенна.
– Почему? – Безнадежное «почему» вырвалось у него случайно, и это был наиглупейший вопрос из всех, какие он мог ей задать.
– Союз, который держится на обмане, не имеет никаких шансов. Сам говорил. – Гайка села перед ним, как деревянная, будто была не его женой, а испуганной пациенткой, впервые пришедшей на прием к психологу.
– Иногда лучше, когда люди не знают всего о себе, – сказал Юлиуш и проклял себя за те необдуманные слова.
– Но с меня достаточно, не хочу притворяться, – бросила Гайка.
Юлиуш молчал. Он внутренне сжался, словно удар попал ему в самое сердце. Теперь нужно только сохранить достоинство, позволить ей уйти, не обвинять, не задерживать, не манипулировать, сохранить уважение к своей любви и стать выше своего эгоизма. Если человек, которого любишь, может быть счастлив без тебя, позволь ему быть счастливым во имя своей любви. А Юлиуш был уверен, что Гайка умеет любить необыкновенно.
Он встал и сел рядом с ней.
– Перед тем, как ты скажешь, – начал он, несмотря на ее возникший было протест, – позволь, я что-то скажу. Я предполагал, что такой день когда-нибудь наступит. Хочу, чтобы ты знала, что мне с тобой было чудесно, но ты свободный человек. – Его сердце разрывалось от боли, но он чувствовал, что поступает правильно. – У меня нет к тебе никаких претензий. «If you love somebody» – так говорил Стинг. Ну, так мог сказать только идиот, но, видно, он был идиотом. «Я буду тебе благодарен за эти годы». Ну что ж, – он стиснул зубы, чтобы не завыть от тоски. – Я должен буду с этим справиться. Извини. – Юлиуш почувствовал, что переоценил свои силы. – Не хочу тебя обременять своим расстройством. Я справлюсь. Ну что ж!
Гайка молча смотрела на него. Просто смотрела. Не сказав ни единого слова, она встала и вышла из комнаты.
Юлиуш повел плечами. Уйти вот так, без слов?
И тут он услышал шаги Гайки. Она вошла, прижимая к груди ворох одежды – шмотки, что он покупал ей. Он оторопело глядел на нее. Она что, думает, что он такой мелочный?
Но Гайка начала швырять ему в лицо наряды. Весь ее гардероб поднялся в воздух, и вещи по одной планировали вокруг них, распространяя легкий запах ее духов. Он отбросил с лица красную юбку и посмотрел на нее:
– Хватит, хватит! Не слишком ли ты разошлась? Я понял твои намерения. Ты не хочешь иметь со мной ничего общего.
Голубая блузка осела ему на голову, пущенная меткой и уверенной рукой Гайки.
– Хорошо, достаточно. Но это все твое. И я оставляю тебе квартиру.
И тогда Гайка начала смеяться, смеяться так заразительно, что если бы она смеялась не над их жизнью, то он смеялся бы вместе с ней.
– Ты ба… Ты ба… – ее душил смех. – Ты баран, ты глупец, ты дурень, ты больной психотерапевт. Ты, психолог! Просто я не хочу в этом ходить! Я ненавижу каблуки. Я люблю спортивную одежду. Я хочу иметь от тебя ребенка!!!
– Но я… – богатырски рыкнул Юлиуш, прежде чем до него дошел смысл ее слов.
– Ооох, не говори больше ничего! С тобой и ни с кем другим на свете. Хочу нормальную семью, и мне до лампочки, что ты этого не хочешь! – почти зло крикнула Гайка, а Юлиуш ринулся с места и схватил ее за плечи, боясь только, чтобы от счастья не поломать ей ребра.
– Триста! – выдохнула Сара и опустилась на полу на живот. Она качала пресс и собиралась сделать еще триста. Физические упражнения уменьшают психическое напряжение. Она должна идти после обеда на радио, и большое счастье, что она не увидится с Яцеком – к концу сеанса у терапевта он стал похож на побитого пса и так же вел себя.
Мог бы гадить на половик возле дверей пани Херц, подумалось Саре, но она немедленно прогнала эту мысль, раскаявшись, что так безобразно думает – и это не важно, что он обманул ее.
– Вам предстоит многое пережить, и вы, пани, сами понимаете это. А вы, пан, должны взять вину на себя. Ибо вина, бесспорно, на стороне пана, а ответственность – с обеих сторон, – подытожил идиот-терапевт общий расклад событий.
Сара еще раз отжалась. С утра она мучилась, как со всем справиться. В одном она была уверена, что Яцек это не Конрад, он ее муж, и ей не двадцать два, а уже двадцать семь.
Она не хотела звонить Идене и плакать ей в трубку. Сейчас она должна со всем справиться сама. И быстро. Но как? Или… «Мамочка, я тут поругалась с мужем… – Не страшно, дорогая, в супружестве случаются ссоры… – Но что мне делать с телом?»
Сара насмешливо покривилась. Конечно же, он не хотел ей делать ребенка, если трахал какую-то зловредную суку.
Она ему еще покажет! Пусть все летит в тартарары. Ева оказалась права, когда ей втолковывала, что мужик должен терзаться ревностью, тогда он будет знать, что в доме у него что-то очень ценное. А она-то, дурочка, вырядилась в леопарда.
Сару охватил смех. Звонок.
Яцек звонил сегодня шесть раз, этот звонок седьмой. Но Сара не желала с ним разговаривать. Выключила телефон, но звонок не уставал. Звонок в дверь. Наверное, снова кто-то наложил кучу на половик пани Херц. Как же она всем этим сыта!
Она вскочила, злыми шагами протопала к двери и распахнула ее, приготовившись дать отпор незаслуженным оскорблениям, но за дверями стоял Петр.
Если бы несколько лет назад Станислав предвидел, что его супружество в одночасье прекратит свои дни в зале суда, то не принес бы в дом Коротыша – пес должен иметь семью, а не одинокого человека.
Коротыш вновь пищал у дверей и подскакивал до поводка, неугомонный. Он места себе не находит, все рвется куда-то – хоть каждый час его выводи. Слишком опрометчиво он заверил Хелену, что хочет оставить Коротыша у себя. Эта роль для него не подходит – быть одиноким владельцем собаки. Коротыш любит кашу с овощами, которую готовила ему Хелена, а он, Станислав, варить кашу не любит. На сухой корм пес реагировал с удивлением, он казался ему слишком твердым, и Коротыш терял зубы со страшной скоростью, хотя ему всего пять лет.
Станислав вновь надел ботинки и снял с вешалки поводок. Коротыш отозвался на свое имя коротко и радостно. Станислав подумал, что, однако, попросит Хелену, чтобы она взяла пса. Он его может иногда навещать. Он посмотрел печальным взглядом на коробки, громоздящиеся в углу комнаты. Он даже не мог разложить на полу солдатиков по эпизодам битвы – Коротыш все бы испортил.
Не знаю, как это сказать
– Тебе в кружке или в стакане? – Рука Сары зависла над чаем, она ждала ответа Петра.
– Мне все равно, – долетело до нее из комнаты.
Понятно, что все равно. Хорошо, что Петр пришел. Есть браки, которые не распадаются просто так. Настоящая любовь все переживет.
Две кружки, два чая, два сахара. Нет никаких пирожных, орешков и этих свинских чипсов.
– Как Магда?
Сара подала Петру кружку и уселась на ковре по-турецки.
Она навещала ее вчера, но очень недолго – к Магде приехала ее настоящая сестра и настоящая мама, Сара не хотела мешать, посидела только чуточку, но ей показалось, что Магда счастлива, хоть это звучит абсурдно.
– Я пришел, чтобы…
Сара посмотрела на Петра без сочувствия. Последнее время все мужчины заикались при ней. Отец. Терапевт, Яцек. Рафал. Что с ней не так?
– Вижу, – помогла ему Сара.
– Я хотел, чтобы…
Ну что с тобой? Выдави из себя наконец-то.
– Не знаю, как сказать, но…
Сару охватило нехорошее предчувствие. Что он снова хочет оставить Магду на волю судеб. И снова сказать, как тогда: «Это хорошо, что при тебе есть Сара». Или попросту: «Я надеюсь, что ты поможешь пережить ей эти трудные минуты, а я смываюсь…»
Узор на ковре был бездарный. Сара в жизни бы не выбрала такого ковра, но Яцеку он нравился. Но пусть говорит, и тогда она, Сара, не пощадит его, нет!
– Да говори же.
– Чувствую своей обязанностью, – начал Петр, – выяснить в отношении тебя некоторые вопросы. – Петр повысил голос, но Сара не стала ему помогать. Ждала.
Не хотела она ему ничего облегчать. Если уж набедокурил, то пусть несет ответственность.