Правильно сказала Гайка, что если судьбе угодно, то она их соединит.
– Твоя. Именно твоя. Твоя вечерняя передача. И скажу тебе честно, когда ты рассказывала о своих родителях, то даже моя мама сказала, что ты воспитывалась в семье, переполненной любовью, коль ты смогла так подняться над всем…
Шум в ушах нарастал, и мраморное покрытие стола начало потихоньку дрожать.
– …и моя Сара, моя Сара в свете софитов над всей Европой!
Сара не знала, что с ней творится. До нее дошло, что Макроф предал ее, а может быть, они оба оказались преданными. Кто-то записывал ее разговоры и пускал их в эфир. Но понимание, что наконец-то она всем покажет, казалось невероятным, гордость распирала ее. В голове пронеслась неспокойная мысль о родителях, Яцеке, который теперь увидит, что он потерял, коллегах с работы, для которых она была глуповатой чучундрой, и мире, который упал перед ней на колени. А потом это чувство гордости было вытеснено одним предложением, получившим наконец право голоса: «Но речь не об этом!» – она говорила как раз о том, о чем хотелось ей говорить…
Это непорядочно, это без ее согласия. Что делать?
А потом она увидела себя на сцене в блеске прожекторов и фотовспышек, реальное воплощение своей мечты…
А Ендрек?
В ее жизни было не так уж много мужчин. Этот мог бы быть отличным, именно мог бы! Но не будет. Пусть займется своей красоткой блондинкой. Именно!
– Я ведь к тебе приходила, – сообщила она, прерывая поток его слов, которых не понимала.
– Я редко бываю дома. Знаешь, мне там тяжко быть одному, бегаю везде, играю в теннис, жизнь такая короткая, чтобы…
– Я тебя не застала, но там была какая-то женщина, – Сара опорожнила стакан с водой, перед ней стоял нетронутый салат, медовый соус плыл по его листикам.
– Она для меня теперь никто. Была моей женой, у нее остались ключи, и она все время вспоминает, что должна себе взять что-то из моей квартиры. Пусть себе забирает. Мы и так можем иметь все, – Ендрек протянул к ней руки и задержал ее ладони в своих. Сара осторожно высвободилась.
– Что случилось?
Рядом за столиком две пожилые женщины, одна у другой пробует десерт. На одной тарелке яблочный пирог с мороженым, а на другой ореховый торт. Приятно, что они ведут себя как две птички, выедают друг у друга, делятся. И никто из них не главнее. За спиной у Ендрека трое мужчин. У них точно перерыв на обед. Перед каждым в тарелке суп. Можно ли взрослому мужчине наесться такой порцией супа?
Что он там говорит, будто это всего лишь его бывшая жена, поэтому, дескать, не стоит переживать. Мужчины ухоженные, гетеросексуальные. Официантка несет три огромные булищи в их сторону. Булки горячие, сыр вытекает на тарелку.
Говорит, что он может купить все новое. Возможно, я несправедлива к нему, ведь я его до этого момента не знала. А он меня использовал. Теперь у него такое число слушателей, какого он не имел прежде… И это была его цель? Что ж, цель достигнута…
И снова она ощутила то распирающее ее чувство удовлетворения. Нет. Она должна подумать. Должна поразмыслить, что делать. Она не готова ни на какое замужество. Вернется к пану Завильскому. Он ей поможет. Ибо она ничего не понимает.
– Я не знала, что вы меня записываете.
– Не важно, это не запись, ты сразу шла в эфир, понимаешь?
– А кто знает, что это я?
– Никто. Никто не знает, но вскоре узнает весь мир! Разве не здорово? Какой прекрасный конец истории!
Сара встала из-за стола. Какой еще конец истории? Ничего не кончилось, все только начинается.
– Туалет вторая дверь направо за баром, – подсказал Ендрек.
– Кто еще знает, что это я? – Сара наклонилась над ним… – Не хочу в туалет, хочу вернуться на работу, предстать перед всеми.
И она не будет делать вид, что не знает, о чем речь. Она должна вернуться.
– Я понимаю, – усмехнулся Ендрек, и Сара почувствовала, что она для него важна. – Знает директор программ и твой непосредственный шеф, он ко мне и пришел с идеей. И, честное слово, больше никто.
– У меня нет договора о передаче, – заявила Сара.
Она была очень серьезна.
– С этим не будет проблем…
– Я вижу проблему, – возразила Сара. – Никто не должен об этом знать. Если я говорю «никто», это означает никто больше. И это твоя проблема, как ты сохранишь эту тайну.
А я подумаю, что с этим сделать. Сейчас я возвращаюсь на работу, дай мне свой номер телефона, я позвоню, когда буду знать… – Сара оборвала себя на полуслове, так как не знала, что и когда она будет знать. Достала мобильный, вбила «Ендрек» и подождала, пока он продиктует ей номер. Потом положила телефон назад в сумку, кивнула на прощание Ендреку и ушла.
А он начал мучиться опасением, что она сбежала.
Он знал, что она не исчезнет, понимал, что она пережила потрясение. Такая награда в таком возрасте – это начало необычной карьеры, она еще не догадывается о заграничных перспективах, не считая пары сотен тысяч евро. Жизнь может преподносить сюрпризы.
Перед тем как войти в режиссерскую, Сара заскочила в туалет. Решительность и смелость ее покинули. Она долго стояла перед раковиной и смотрела на свою мокрую челку и бледное лицо. Она похудела. Скорее даже осунулась. У нее красивые глаза. Только какие-то невыразительные.
Вот сейчас получше – она чуть взъерошила челку, достала помаду. Вот так-то получше. Хотя помада чуть ярковата. Ну ничего. Никто не знает, никто не знает, мысленно повторила она. Она не должна бояться. А то, что она с президентом на короткой ноге, как быть с этим? Они все его знали. А то, что она понятия не имела, что это президент фирмы, в которой работала… Ну, ведь это он должен представляться работникам, а не они ему?
Втянула губы и расправила плечи. Как смешно она выглядит с таким грозным выражением лица. Растянула губы в улыбке, но глаза остались испуганными.
Сейчас уже уходит Ева, она первая убегает с работы, у нее дочка, которая рано возвращается из школы, но, честно говоря, Ева раньше всех приходит на работу, еще когда нет восьми. Пан Ян – но он не обращает внимания на мир, он сидит носом в газетах и ничего не знает, что делается вокруг него. Он никого не цепляет. Постановщики не знают, как ее зовут. Они работают посменно, день во второй студии, день у них. Она ведь тоже не знает, как их зовут.
А Рафал? Рафал не считается. Рафала интересуют только другие женщины.
Секундочку, ведь это Рафал сказал: «Поздравляю», так что теперь понятно, Рафал все знал! А если знает он, то знают все! Боже, ну что же делать!
И в зеркале на Сару смотрела вновь мокрая курица.
О нет, она не будет мокрой курицей на большом представлении. Она будет прекрасной женщиной. Великолепной – маникюр, педикюр, платье Идена ей посоветует, длинное или короткое, а может быть, просто шелковое? И все полягут, когда увидят ее. И Сара изменилась в зеркале, так как Сара, стоящая перед зеркалом, изменилась тоже. Она стала просто интересной женщиной. Привлекательной. И пусть все узнают. Все! OK, вперед! – сказала Сара в зеркало и вышла в коридор.
Когда она вошла в режиссерскую, все делали вид, что ничего не произошло. Ну конечно, приняли ее за пассию президента. Никто не проронил ни слова.
– Рафал, можешь мне тут помочь? – Сара прилипла к монитору, словно там сидела бактерия, которую невозможно было рассмотреть с нормального расстояния.
Рафал неохотно поднялся и подошел к ней.
– Что? – с неудовольствием спросил он.
– Вот, – Сара ткнула пальцем в экран и быстро положила руки на клавиатуру. На экране появился пустой открытый документ, и черные буковки, которые выскакивали из-под ее пальцев: «Можешь ли ты остаться, когда они уйдут?»
Рафал смотрел на экран.
– Это делается так, – он положил пальцы на клавиатуру.
«ОК», – выскочило на экране.
– Спасибо, – ответила Сара, не глядя на Рафала.
– Не за что, – ответил Рафал, не глядя на Сару.
Она удалила документ и открыла новую папку.
– Будешь завтра? – повернулась к ней Ева.
Она сказала это другим тоном, не таким, как всегда, а каким-то более напряженным, неприятным, искусственным – таким, как если бы ничего не случилось, а на самом деле случилось, будто бы Ендрек все еще обнимал ее при них.
– Да.
– Я должна быть утром в школе, приду позднее, – объяснила она так, будто решать было Саре, можно ли ей, Еве, прийти на работу позднее или же нет… Ужас!
Станислав положил трубку.
– Пойдем, Коротыш, – позвал он пса. – Идем! Едешь в гости к своей хозяйке.
Коротыш понимал слово «идем». Это было самым прекрасным человеческим словом, и означало оно встречу с приятелями, вынюхивание, ощущение окружающего мира, и каждый день мир казался другим, по-другому пах и вел себя иначе.
Итак, Коротыш соскочил с кресла, на которое ему уже нелегко было впрыгивать, и пролаял три раза, что означало: «Ура! Ура! Ура!»
И почему хозяин не мог его понять столько лет и почему каждый раз спрашивал:
– И чего ты разлаялся, Коротыш?
Вот поэтому и разлаялся.
Коротыш подбежал к двери и заскулил.
– Минутку, я должен взять твою миску.
Станислав пошел в кухню и взял миску.
Коротыш тут же оказался рядом. Отличная новость, незапланированная еда! А потом прогулка! Что это такое произошло?
Обман он понял через минуту, когда увидел, что обе его мисочки оказались в сумке у хозяина.
Ни тебе питья, ни тебе еды! И с прогулкой может быть то же самое. Слишком рано обрадовался.
– Все получишь у хозяйки, – утешил его Станислав и погладил пса. – Мы с тобой отправляемся на долгую, долгую прогулку, – сказал он Коротышу, закрывая квартиру и беря собаку на поводок. – Пройдемся до Хелены, хотя это добрых шесть остановок.
После пяти часов ушли постановщики, Ева тоже ушла. Пан Ян еще складывал газеты. Рафал делал вид, что у него срочная работа, но очень неловко: крутился, что-то изображал, менял бумагу в принтере, хотя ее было достаточно.