Кухня – на первом этаже. В холодильнике оливье в стеклянной миске и курица жареная. Или шашлык холодный. Или сыр на блюде, под пленкой. Еды много. Всегда.
И кажется, что никого, потому что комнат много и ходят все в тапочках бесшумных. В прихожей таких целая корзина.
Когда правда никого, я – к холодильнику, беру курицы холодной и сажусь за овальный стол в столовой уроки делать. Чаще, правда, просто сижу. Смотрю в сад. Там среди деревьев собирается серый воздух. И дом вроде как мой.
Она скажет: «Снова мало занимаешься». Сядет рядом, заглянет в тетрадь, запахнет духами. Одевается она как в кино. Например, сиреневые брюки и сиреневый свитер, только немного светлее брюк. И тонкий шарф – как вода.
У нее – джип, и на всех дверях малиновые хризантемы нарисованы, хищные такие. Это ее дом.
– Снова бездельничала, а чем ты вообще после обеда занималась, а? Я же прошу тебя все время, – и ударит по столу ладонью.
На полировке останется потный след, но тут же растает. Она потом встанет, уйдет на кухню и будет оттуда уже кричать:
– Олег, а Олег, а ты хоть уроки сделал?
Однажды, в самом начале, я мяч по коридору на втором этаже гоняла, и он укатился к Олегу. Тот на диване смотрел альбом со змеями. Я: «Красивые змеи», а он мне: «Ты здесь никто, поняла?»
Cкоро мне паспорт дадут.
Я вообще опасалась кого-то брать после шиншиллы.
Между прочим, мне никто тогда не сказал, что шиншиллы боятся сквозняков. Она такая прямо миленькая была, ручки как настоящие, с пальчиками. Ромка клетку купил большую.
Там и дуло-то несильно.
Мы ее поставили на выходе из зимнего сада. Я не знаю, я говорила Наташе, чтобы она, когда убирается, поосторожней была. А может, зверушка дорогу плохо перенесла – все-таки ее из Китая везли, потом в Одинцово, потом из зоомагазина позвонили, чтобы я быстрее забирала, а я в тот день Ромку из Венеции встречала.
В общем, когда я пришла в зимний сад наутро, а она там лежит дохлая, прямо не поверила.
Я еще почему это запомнила: Ромка в тот день сказал, что в Норильск едет. И в первый раз с собой позвал. Мы вообще после той истории с этой его… В общем, мы с тех пор полгода никуда не ездили.
Поэтому в Норильск – так в Норильск. Он мне в такси уже сказал, что они над детдомом шефство взяли и прямо с самолета надо сначала туда.
У меня много одежды. Одежду с ней покупать прикольно. Она сказала: «Давай, всё, что хочешь».
Как Ричард Гир в «Красотке».
Она нежадная. Просто нервная. Вещи она любит. Я хотела джинсы, она сказала: «Одни – мало». И мы купили три пары. Темно-синие, голубые, как стираные, и еще зеленые с аппликацией. Я не хотела с аппликацией, а ей понравились.
Я отказывалась, а она твердила: «Блондинкам идет зеленый». Я хотела розовые. Она посмотрела и сказала: «Бледные. Тебе нужен яркий».
Она любит яркое.
Берет шмотки, смотрит – и на кассу. Свитер мне взяла. Я говорю: «Надо же померить?» Она плечами пожала, на ценник посмотрела и говорит: «Дома разберемся». Потом есть пошли, там же, в этом торговом центре. Говорит: «Выбирай». Она всегда говорит: «Выбирай», и в эти секунды кажется, будто ты в сказке.
А потом дергаться начинает. Хочет, чтобы я ее мамой звала.
Когда в детдоме сделали ремонт, плитку везде положили белую. Как снег на солнце. В туалете чисто, тихо. Хорошо. Никто не трогает.
Сегодня рисую ей открытку к Восьмому марта. В школе велели.
Вчера ей сказала, что бабуля мне в детдом консервы приносила. По выходным, раз в месяц, с пенсии. Сайру обычно. Она побежала в туалет. Прибежала с красными глазами. Повезла опять в торговый центр, купила заколок, рюкзак новый и куртку.
Мне ее жалко. Третий месяц свою японскую комнату украшает, сказала, будет сама ею заниматься. Мы с ней искали статуэтки японки и японца. Она говорит, нужно из черного дерева. Я нашла тяжелую, железную. Она говорит, слоновая кость тоже подойдет. Хочет еще много подушек.
Я сказала, что подушки могу пошить: мы в детдоме шили как раз. Она сказала: «Доморощенные нам не нужны». Стала таблетки какие-то глотать. Потом посмотрела на меня: «Надо витаминов тебе попить, давай в аптеку зайдем». Купила, как обычно, самые дорогие.
Он папой называть не просит. Он музыку в подвале слушает.
Когда никого нет, я к ним в спальню иду.
Здесь все кремовое. Мягко, пахнет сладко и тепло – теплей всего в доме. На полках фотки унылые, потому что не смотрит на них никто.
На тумбочке две шкатулки. В одной она держит то, что носит, в другой – то, что он подарил.
Ложусь и начинаю мерить – кольцо за кольцом, браслет за браслетом. От подушек пахнет ее духами.
Вынимаешь из шкатулки, например, перстень. Он холодный, а через несколько мгновений на пальце уже нагрелся.
Я уже брала раз золотое кольцо с розовым камнем – поносить. Она не заметила.
Она в тот вечер кричала, но не поэтому. Говорила, я неблагодарная. Говорила, они дали мне всё, а со мной одни проблемы. Говорила, в школу ей стыдно ездить. Говорила, я могла остаться там гнить.
Только когда он посмотрел на нее, она вдруг развернулась к нему и как закричит: «Что? Что? Что вы все от меня хотите? Ну что?»
Больше я ее в тот вечер не видела. Легла и стала смотреть «Красотку». И кольцо надела. Велико оказалось.
Не понимаю, за что мне. Вот за что? Чего ей надо? Мало я в жизни натерпелась?
Одета, обута, в школу отвозят, привозят. Репетиторы по русскому, по английскому.
Я же помню ее, помню, как она все рассматривала, нюхала, как зверек какой-то. Не понимала, что такое простыни чистые. Прокладок не видела. Ну может, и видела, но не было у нее. Ну то есть они ей тогда, может, еще и не нужны были, но все равно.
Беленькая, тощая, все время в пол смотрит. Я ей говорю: «Ну давай, улыбайся, ты же с нами теперь, все, забудь ты этот детдом, и снег, и холодину. Всё. Улыбайся».
Помню, в аэропорт ее везли. У нее знаешь, что из вещей было? Кукла самодельная с каким-то прозвищем овощным – то ли Редька, то ли Морковка – и пакет с трусами и майками. Всё. Ну, еще брелок этот она в руке все время сжимала. Хочу ее за руку взять, она не дает. Я ей говорю: «Да положи ты его в карман!»
А сейчас? В ресторане себя ведет как будто там всю жизнь провела. Я ей босоножки свои отдала, так она сказала, что каблук такой формы ногу зрительно уродует. Ромка ей купил тогда Vertu, а у нас уже денег вообще не осталось, всех поувольняли, только садовника я оставила, так вот он ей Vertu купил, а она сказала, это «вчерашний день», сейчас корейские какие-то модные, с деревянной панелью.
Она проростки какие-то где-то заказывает, то ли крапивные, то ли пшеничные, ей на три дня курьер привозит. И соусы к ним. Что это все вообще?
Юбки причинное место еле закрывают, да еще с блестючками. Панда на жопе. У нее кругом панды. Сумка с пандой, кофта с пандой. Джинсы зеленые с этой аппликацией. Я ей сразу сказала: «Мать – проститутка, ты тоже хочешь?»
Не надо делать из меня мегеру. Вот только не надо.
Знаешь, как они там в своем Норильске зимой передвигаются? По канатам. Да. Канаты от дома к дому натягивают, чтобы ветром не сдуло.
Я же была у нее. К бабке ее ходила. Там стены изнутри льдом покрыты. Ну а чего ты хочешь? Конура угловая на первом этаже рядом с подъездом. От мороза замок кодовый не работает, пищит только. На кухне как будто комары.
Каждый раз, как кто в подъезд заходит, дверью шарах – в квартире все аж подпрыгивает. И за окном минус сорок. Ми-нус со-рок! Можешь представить? Я тоже не могла.
Бабка ее воспитывала. Потом в детдом отдала. Бабка на ладан дышит. Ну, Ромкина фирма там компьютерный класс оборудовала.
Да не было малышей в тот момент, не было. Я ему говорила, давай маленького уж. А он: «Бери, кто есть, тут не супермаркет».
Парень еще был, четырнадцать лет. Но это что? Это ж совсем ведь, да? Ну вроде девочка хотя бы, ну права же я?
А ты же знаешь, у нас же была тогда эпопея. Ну с этой, его сотрудницей. На восемь лет его старше. Вообще – никакая. Я не знаю. Сплошные нервы. Ну ты помнишь – я на семь килограмм похудела тогда. Замужем, двое детей. Последний раз так худела, когда у Олега менингит обнаружили.
Они уже с этой Лидой чуть не жениться намылились. Как у меня опять глаз тогда не задергался, вообще непонятно! Иммунка вся вообще к чертям. Ладно. Короче, сказал – надо усыновлять, будем усыновлять. Мне не жалко. Лишний рот прокормить, тарелку супа налить не проблема.
В первый раз декабрь был. У меня бронхит только прошел.
Я в туалете, у батареи под окном. В тишине силы возвращаются. Мне Игорек, которого три месяца назад забрали, свой брелок оставил – с пандой. Вот я с пандой как раз.
Дверь открылась, уборщица. Говорит: «Иди, Мартыха, тебя Старшая везде ищет. Обыскалась уже».
Я у Старшей не была никогда. А уборщица такая тряпку на пол бросает: «Иди, тебя там забирать будут».
Пришла к Старшей: она давай как по щекам хлопать. Похлопала-похлопала, потом такая: «О! Порозовела».
И секретарша несет чай и сахар.
Старшая: «Садись. Сейчас люди придут, улыбайся. Спросят что-нить – ответь коротко, остальное я. Поняла?»
Я не поняла.
Вошли. Она в шубе длинной, черной, с белыми какими-то как прядями: сама под ней маленькая, только попа круглая. Колец на пальцах много и рюкзак оранжевый, как игрушечный. Даже когда просто так стоит, словно дергается и смотрит сразу на все.
Он высокий и молчит.
Старшая сказала: «Это наша Марточка Чемесова, замечательный ребенок, красивая, здоровая и умненькая. Литературу очень любит, да, Марта?»
А меня так развезло чего-то от чая, что я засыпать начала. Сначала я духи почувствовала. Мне картошка жареная снилась. И запах картошки сладостью духов перекрылся. Это она подошла: «Я – Лена, а это Рома. Мы в Москве живем. У нас два сына – Олег и Григорий. Григорий отдельно живет, а Олег с нами. Тебе понравится. У нас дом большой и сад».