Я нажила счастливую смерть. Собаки загрызли.
Не знаю, впервые такое случилось. Возраст ли, собаки ли были голодные как волки, но они выманили меня из норы и погнали, и одна из них оказалась быстрее меня. Искусством отвлечения владею виртуозно, поэтому не знаю, как ей удалось перехватить меня на косогоре.
Челюсть сомкнулась на холке. Подлетела вторая собака, затем остальные. Но я вырвалась, вырвалась довольно скоро. Да вот только дело-то уже сделано.
Но смерть не печалит меня. Воздух в смерти тот же. И все мое остается при мне – и запах листвы, и вкус грибов, и отпечаток шишки в сетчатке слепого глаза – все, что вошло в меня, перейдет со мной в просторный туманный лес.
Машина подъехала и застряла у ворот в слякотной выемке. Рев, глина и снег летят в стороны. Назад-вперед, назад-вперед.
Но выемка невелика. Машина справляется. С грохотом водружается на поляне перед голыми кустами и словно делает выдох. Хлопки дверей. Жаркий металл. Кого-то рвало.
Люди. Люди.
Первой из машины выпрыгивает низкая собачонка. Слышу вонь из ее пасти. Как же можно! Невоздержанность – первый враг зверя. Чревоугодие, суета, теплые подстилки.
Следом выходит мужчина. Он напряжен. Он не видит и не чувствует радости. Грешно, сказала бы я ему, если б могла. Но им придется обойтись без моих подсказок.
Сзади появляется молодая женщина с короткой стрижкой. Здравствуй. Я бы хотела, чтобы ты взглянула на меня, как тогда, прошлым летом.
Мужчина помогает выбраться пожилой даме, дама кряхтит, опирается на него, как только человеческая мать может опираться на сына: сильно, сильно, не доверяя ни себе, ни ему.
За рулем у них была женщина. Она удручена, пытается это скрыть, но скрывать что-либо не ее талант. Она начинает выгружать из машины сумки.
– Юра, ключ у вас. Дом откроете?
– Да, Елена, минуту, – отвечает ей напряженный мужчина.
Собачонка тем временем уже носится по сырому газону как очумелая, как объевшаяся мухоморов. Мне становится ее жалко. Была бы я в добром здравии, я бы показала ей лес, может, она бы и дотумкала, что ее уютные подстилки не что иное, как морок. Иногда и такие находят себя.
Люди открыли дом и переносят туда вещи. Елена просит всех ей помогать, пожилая вздыхает и глубоко втягивает воздух и разговаривает с собакой, а та продолжает носиться и уже нашла дырку в заборе.
– Жученька, как тебе? Ты моя хорошая. Не надо так прыгать, Жученька.
Скоро они проголодаются. Долгий путь и усталость. Сейчас кто-нибудь заговорит о еде.
– Леночка, может, чайку выпьем и начнете убираться? – говорит пожилая. – По кусочку пирога – и начнете.
– Конечно, Тамара, конечно. Сейчас воды наберем, чашки ополоснем и проветрим. И машину еще надо протереть, иначе запах не выветрится.
Пожилая сникает.
– Диночка, найди, пожалуйста, Жученькин поводочек. Мы прогуляемся.
Диночка кивает. Ее муж ушел за дом – он открывает сарай.
Они стараются. Видит бог, стараются как могут. Это хорошая семья.
Потихоньку они входят в ритм. Я слышу, как они переговариваются, как хлопают дверьми, как вытаскивают на улицу одеяла и пледы.
Начинает тянуть сладким запахом дымка. Это убаюкивает. День переваливает на вторую половину.
Заходит соседка из дома напротив. Возвращает миску, которая осталась у нее с прошлого года. Она болтает с Еленой, рассказывает, что один сторож за зиму спился, общий забор поселковый завалился вдоль канавы, что у другой соседки за зиму скоропостижно умер муж («Ой, да вы что?!») и что ее внучка Настя работает медсестрой в кабинете стоматолога, и все бы хорошо, если бы не приходилось так рано вставать и ездить на другой конец Москвы, аж на «Каширскую».
Свекровь и собака возвращаются с прогулки. Жучка залетает на участок и карабкается на крыльцо.
– Постой, Жученька, давай ножки вытрем, – кричит ей старая женщина.
Но Жученька вдруг застывает.
Этого я и боялась.
Учуяла. Учуяла, стерва, видно, не все рецепторы еще отмерли.
Она скатывается с крыльца и ныряет под ступеньки. Глядит на меня и тявкает.
И я на себя гляжу. На себя и на всех сразу – словно птицей стала. Сдохла я, пока они гуляли. Точней сказать, отдалась смерти: это как мама пришла, за шкирку взяла и в теплую норку несет.
Юра на кухне моет руки в тазике, в который Елена подлила теплой воды из сосуда. Они его еще называют электрический чайник.
Он устал, у него в пояснице ломит. Он любит дачу. Любит. Он хорошо относится к теще, неплохо – к жене, он все делает, что может, для матери. Просто их много, а он один и есть еще работа, которая как мать и жена, вместе взятые. Он мечтает о покое.
Он слышит крик матери. Заглядывает Елена:
– Юра, мне кажется, там что-то…
Вместе выходят на крыльцо.
Видят, как мать Юрия стоит больными коленями на баданах, пытается вытянуть собаку из-под крыльца. Та визжит.
– Что там такое? – спрашивает Елена.
Дина спускается со второго этажа к чаю, столовая пуста. Торт раскрыт, но не разрезан. Ее муж, мать, свекровь столпились возле крыльца.
Дина выходит из дому.
Через несколько мгновений Жучка с визгом отлетает от крыльца – Юре ничего не остается, как оттащить ее и отбросить.
Он говорит:
– Нужна лопата. Там мертвая лиса.
Женщины молчат.
– Отойдите отсюда. Она может быть заразной.
В это время заходит соседка Ольга – дородная, с широким лицом и переливчатым маникюром. Ольга – друг.
– Это собаки из актерского поселка. Говорят, они за зиму затравили трех лис, а на прошлой неделе задрали белку. Лисы – главные переносчики бешенства, – заключает Ольга, помахивая в воздухе указательным пальцем. Лак у основания ногтя розовый, а у края – винный.
Лицо пожилой немеет.
– Я думала, нам только клещи грозят, – роняет Дина.
Ее игнорируют. Соседка Ольга практична. Она в таких делах толк знает.
– Ее на пленку надо положить и золой посыпать. Помочь?
Юра возвращается с лопатой.
– Жученька заболеет, – плачет пожилая дама, – зачем мы только поехали, зачем?
– Вы сами хотели, – говорит Елена и осекается, потому что выходит грубо.
Свекровь рыдает.
Елена обращается к Юрию:
– А ведь она права: Жучка могла заразиться.
– В Верейске травмпункт хороший. Там скажут, где сделать укол от бешенства. Поезжайте, укол надо делать сразу, – подсказывает Ольга.
– Дина, принеси успокоительное, над холодильником на полочке оставался корень пиона.
– Не надо.
– Встаньте, успокойтесь, холодно так сидеть.
– Жученька!
– Мы сделаем ей укол.
Юра приносит из сарая пленку, надевает резиновые перчатки.
– Не вдыхай, – кричит сквозь слезы ему мать с крыльца.
Ее уводит Елена. Дина ищет капли на полке. Торт позабыт, но в доме потихоньку становится теплее.
Он молодец: все сделал основательно и не спеша.
Снял дерн, вырыл широкую яму. Может, не такую глубокую, как хотелось бы, но земля еще мерзлая, копать трудно. Он выбрал кромку поля, возле осин, хорошее место, покойное.
Пока я лежала в пленке, я думала о них. Что с ними будет? Кто из них окажется тверже, кто спокойнее?
Пленка была мутной, как мои слепые глаза. В коже моей копошились уже личинки, кожа моя – пристанище.
В лучшие годы я лоснилась, обрастала жирком. В смерти я усохла, шерсть превратилась в пух почти, поредела. Но насекомым это надежный дом.
Он опустил меня бережно, бережно вытащил пленку. Я все равно перевернулась, но это не его вина. Он поправил меня лопатой, стал забрасывать землей. Как же приятно. Хлоп-хлоп, земля по спине, по затылку, пахнет как в норе. Он трамбует землю, мне уютно. А их участок мне видно и отсюда, видно, как он бредет по полю в тяжелых резиновых сапогах, как наливает воду в ведро, чтобы вымыть лопату.
В дальних кустах соловей запел. В этом году рано.
Елена убирает еду со стола. На ходу все по бутерброду съели, выпили по кружке чая. Это Елена всех уговорила, и правильно сделала: пока доедут до травмпункта, пока отыщут его в Верейске, куда ездили только на центральный рынок, пока то да се, наступит вечер.
Свекровь лежит на диване, рукой прикрыла глаза. Спать ей, к сожалению, не дадут. Надо ехать.
Они грузятся в машину. Запах рвоты ослаб.
– Юрочка, а вдруг в травмпункте Жученьке укол не сделают, что тогда?
Юра не знает ответа на этот вопрос. Он готовился заниматься водопроводом, а про бешенство он слышал в детстве от бабушки, что против болезни этой делают сорок уколов. Вскоре он выяснит, что уколов теперь нужно меньше.
– Будем решать проблемы по мере их поступления, – говорит Елена.
В машине воцаряется тишина.
Странный был день.
Мы доехали до травмпункта, и оттуда нас отправили в местную больницу. В больнице, как я и подозревала, нам сказали, что животными не занимаются. К сумеркам мы нашли в Верейске ветклинику.
У свекрови поднялось давление, а Жучка скулила и скулила.
Солнце спряталось, небо затянуло, и от этого вечер свалился на нас быстро.
К тому моменту, когда Жучке сделал укол дежурный врач ветклиники, на которого рассказ наш не произвел ровно никакого впечатления, усталость охватила, казалось, и сам автомобиль.
Мы заехали в придорожный кабак и съели харчо. Оно оказалось, на удивление, недурным.
Жучке предстояло еще пять уколов. И никаких конфет. И алкоголя, как пошутил Юра. Я решила, что откладывать с ребенком больше нельзя. Просто нет смысла.
Август. Грибы пошли.
Я и не рассчитывала, что он ко мне в гости придет. И еще жену приведет. Он тогда зачем-то мою могилу камнем пометил. Дерн аккуратно сложил сверху снова, как кирпичики. Потом поискал в траве, нашел камень приличный и положил его в центр. А сейчас отыскал, умудрился.