Инна кивнула.
Мать тоже любила повторять про разницу видов, разное восприятие, вот это вот все.
Даша тем временем продолжала:
– Это мне мама помогла, между прочим. Она у меня смотрительница в зоопарке. За пантерами ходит, между прочим.
Инна молчала, ждала продолжения, Женя ушел в машину и просто сидел за рулем, глядя в окно.
– Мне Женька был как-то фиолетово. Но однажды мы пошли с ним в зоопарк. Пришли к матери. Она как раз пантеру кормит. А они никогда еду ни на что не променяют. Но тут пантера увидела Женьку, бросила мясо, подошла к краю клетки, села такая и смотрит на него своими круглыми глазами. Мать сказала, за четырнадцать лет в зоопарке такое впервые. Говорит, если пантере мужик понравился, надо брать. Ну и вот.
Инна вдруг подумала о своем романе. О том, как им друг с другом повезло. Как повезло, что от нее ничего не требуют и ничего не ждут. Славатебегосподи.
Тут Даша, заохав, резко согнулась.
– Женя тебя ждет, наверное, – Инна начала терять интерес к новой знакомой, надо было скорей разбираться с бензином. В сумке завибрировал телефон. Мать. Но Инна отвечать не стала – во-первых, не знала, что сказать, во-вторых, не хотелось говорить при назойливой Даше.
Даша тем временем корчилась и стонала.
– Черт, черт, твою мать, – повторяла Даша.
– Я позову его, – Инна открыла водительскую дверь.
Но в этот момент Даша ухитрилась поймать ее за руку и сжать с неженской силой.
– Подожди, – сказала Даша.
– Тебе надо в роддом, видимо, – Инна села обратно.
Даша дышала глубоко, часто, сквозь тонкую кожу на лице проступили розовые и голубые потеки, она мгновенно покрылась испариной.
– У тебя хорошо, – прохрипела Даша.
– Да, только бензина нету.
– У Женьки канистра.
К счастью, Женька, уставший от ожидания, догадался подойти и открыл заднюю дверь.
– Здрасьте, – сказал он в салон с интонацией сдержанного наезда.
Инна решила работать на упреждение:
– Кажется, у вашей невесты схватки. Вам надо в роддом.
Даша все не отпускала ее руку.
– Поехали с нами, – прохрипела Даша, – не оставляй меня.
– Я не могу. Муж вот с тобой. У меня вообще бензина нет, я же сказала.
– Даша, пошли давай, – Женя явно напрягся.
– Нет, – Даша выкрикнула это на высокой истеричной ноте. – Я без нее в роддом не поеду.
– Отпусти мою руку на секунду, – сказала Инна как можно мягче, – мне надо поговорить с твоим мужем, а так я не смогу.
Произнося эту фразу, Инна почувствовала себя своей матерью, которая избыточно поясняла каждую, самую очевидную вещь.
Даша разжала пальцы.
– Давайте я помогу вам довести Дашу до машины, – обратилась она к Жене.
– Я отсюда не уйду, – сказала Даша, – в нашей машине меня будет рвать.
На этих словах Даша вновь скорчилась.
Инна заметила между сиденьями жидкость.
– У Даши воды отошли, – сообщила она будущему отцу.
Даша зарыдала.
– У меня нет бензина, – зачем-то пояснила ему Инна, хотя объяснять она никому ничего не обязана.
– Налей ей бензину. Я поеду с ней. А ты за нами.
Инна с Женей неприязненно переглянулись.
– Мне стра-а-а-а-ашно, дай! – рыдая, она снова схватила Инну за плечо. – Я сейчас описаюсь, – Даша смотрела на Инну глазами, полными ужаса.
– У вас есть друзья или родственники, которые могут помочь? – спросила Инна мужчину, который до сих пор не проронил ни слова.
На въезде в город трассу заливали огни двойного ряда фонарей. Инне донельзя опротивели корчи и вопли Даши.
Инна дозвонилась до матери.
– Помолчи сейчас, пожалуйста, минуту, – попросила Инна пассажирку, прикрыв телефон рукой. Объяснять матери ситуацию целиком, включая женские вопли, было выше ее сил.
– Издеваешься, мне же больно? – ответила Даша и продолжила извиваться на кремовом сиденье.
– Мам, привет, слушай, я утром приеду. Прости. Никак не могу. Не получается, – она отключилась, не дожидаясь ответа. Потом объяснит.
Первые километры она еще видела машину Жени позади, но на подъезде к городу та растворилась в потоке.
На парковке у роддома Инна надеялась, что его вишневая иномарка вот-вот припаркуется рядом. Но ждать было некогда. Инна открыла заднюю дверь Агента Купера. Пахнуло мочой.
Белая Даша с разметавшимися бронзовыми волосами, похожая на гоголевскую утопленницу, надрывно, хрипло дышала.
– Давай, подруга, на выход.
– Я боюсь, – в очередной раз начала подвывать Даша, – давай посидим, его подождем.
Инна окинула взглядом парковку. Машин было мало, здание казалось спящим, только одинокая скорая выгружала из своего чрева маленькую стонущую киргизку.
– Все будет зашибись, – сказала Инна и протянула Даше руку, – вперед и с песней. Прикинь, сейчас мамой станешь.
Даша, пошатываясь, вылезла на воздух. Инна терпеливо держала ее под руку. На заднем сиденье ее еще недавно такой аккуратной машины почему-то валялись горошины. Странно, но уже не важно.
– Не ссы, – Инна нажала на кнопку сигнализации. – Пол-то хоть знаешь?
Даша вяло помотала головой.
– Ну вот что с тебя взять, а? Давай поприветствуем врачей и младенцев.
Инна нажала на кнопку сигнализации, Агент Купер пискнул, и Инна с Дашей медленно двинули ко входу, словно пародируя героев боевика, героически шагающих на фоне полыхающих, дымных обломков.
…Инна опустила стекла и прикрыла глаза. Вселенная стучала и шуршала.
Со стороны обочины в машину вливалась прозрачная, влажная свежесть, со стороны трассы в ноздри заходил сухой бензиновый дух.
Инне показалось, что где-то открылись невидимые ворота. Появился выход. Выход непонятно куда и шанс непонятно на что.
Она боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть настроение, чтобы вытянуть его снаружи и втащить в себя поглубже, но тут брякнуло смс. Мать. «Ты мои семена не забыла?» Не забыла.
Инна наклонила голову к одному уху, к другому, отвела назад плечи, громко хрустнув суставами, и пошла к багажнику за канистрой. «Запомни, милая, девушке без канистры на трассу выдвигаться никак нельзя», – наставлял ее инструктор Вахтанг. Хороший учитель бесценен.
Туман
10 июня
Туман я любил с детства.
Сразу за нашим деревенским домом начинались поля. Вечерами, в августе, когда все темнеет и уплотняется, я смотрел, как белые клочья тумана сбиваются в тучи, похожие на рыхлые подушки, и ползут от кромки полей к нашему крыльцу.
Поля – не помню, чтобы их засевали, – обрамлял жиденький перелесок, за которым тянулись овраги. Когда мне удавалось сбежать из-под присмотра, я трусил к оврагам и, трепеща, наблюдал, как клочья тумана скапливаются на дне самого глубокого из них – ровно-овального, похожего на отпечаток гигантского яйца. Мне все казалось, как оттуда, из оврага, вот-вот сплетется фигура, материализуется нечто и я, наконец, пойму, почему меня туда так тянет. Я представлял, что появится существо – да, вероятно, существо или сущность, или сгусток, не знаю, как назвать, – в общем, появится нечто мне родственное, близкое. Ближе, во всяком случае, чем дед, бабка и моя с ними жизнь во время каникул.
В июне я старался не спать.
Если удавалось, я наблюдал полный цикл: как к сумеркам туман скапливался вокруг сарая и дома, затем густел, затем на короткое время бледнел при погружении в июньскую полуночь, а после шести утра преображался, распадаясь на росу и дымку. Иными словами, я стал специалистом по туману, как иные делаются специалистами по следам, или снегу, или льду.
Однажды я продержался без сна три ночи кряду. К концу эксперимента я чувствовал себя легким, как воздушный шарик, и на четвертый день заснул на прополке грядки с картошкой. Бабка обнаружила меня в мятой ботве и, судя по всему, подумала, что я в обмороке – хилый городской ребенок, отравленный кислородом. Только этим можно объяснить, что меня не наказали. Зачем-то она отогрела мне ноги с горчицей и, закутав в свое самое ценное египетское верблюжье одеяло, отправила спать, велев не вставать до утра.
Дед с бабкой умерли, а я окончил школу, отучился в университете, остался работать на кафедре, поступил в аспирантуру и чуть позже женился. Деревенский дом на отшибе продавать не стали. Через какое-то время в нем захотели жить родители. Была у них иллюзия счастливой старости на природе.
Но уже в конце первого, пробного лета неустроенный быт перестал их радовать, объем нужных вложений напугал, и они – теперь уже раз и навсегда – решили не дергаться и проводить сезон в городе. Воздух хуже, зато не надо бегать на двор и греть воду на печке.
Жена моя Ирина деревенской жизни тоже не полюбила. Мы с ней вообще разные. Нет, о жене мне дурного сказать нечего. Ну разве что есть у Ирины привычка подолгу чесать лодыжки, когда она думает, и сутулиться как-то по-стариковски. Я ее несколько раз просил обратить внимание на осанку, но она только раздражается. И я это дело оставил: чего взрослого человека жизни учить?
Словом, я с радостью провожу лето в деревне один: сплю, читаю, кошу двор, готовлюсь к осенним лекциям, смотрю кино, наконец.
А в этом году так и вовсе здесь не просто так законный преподавательский отпуск просиживаю. Чтобы не засохли мозги, вновь взялся за докторскую и намерен к осени ее дописать. И так затянул непростительно. Все из-за спертых городских месяцев. Но теперь, на воздухе, я положил себе за норму работать не менее четырех часов в день, желательно до полудня. Ранний подъем, неспешный кофе и – за письменный стол. Ритуал, процедура, тишина – нехитрые правила, которые годами помогали мне размышлять и сохранять ясность мысли.
Ирина не понимала меня в этом смысле: любовь к философии казалась ей чем-то абстрактным и от жизни далеким. Я же всякий раз убеждался, что классические немецкие философы – область моего изучения – имеют гораздо больше отношения к нам, чем, скажем, дурацкий театр, который почему-то так любит жена. Театр – мертвое искусство. А философия – вещь живая. Даже неясно, как с этим можно спорить, выдвигая наивные аргументы про развитие и эксперимент, эти общие, ничего не значащие слова, которые она заучила, как ребенок заучивает стишок для утренника в детском саду. Но да бог с ним.