поднять такой топор.
— Лорд Керован и леди Джойсан! — объявили гости и обнажили мечи, лезвия которых сверкали в свете факелов. Звучала торжественная клятва защищать законность этого обручения, если придется, даже с оружием в руках. От дыма факелов и общего крика у меня разболелась голова, и конец праздника я помню совсем плохо.
Старый лорд Нолон, представлявший моего жениха, обязан был есть со мной из одного блюда. Он вежливо спрашивал, чего бы мне хотелось, но у меня от страха язык заплетался, а то, что выбирал он, я есть не могла, и меня чуть не стошнило.
После обеда женщины проводили меня в спальню и, переодев, уложили в огромную брачную постель под балдахином. Мужчины во главе с моим дядей уложили рядом со мной тот огромный топор, который изображал моего жениха. На этом и закончилось мое обручение. Я не задумывалась тогда, что это может значить для меня, приняв всю эту суету за очередную игру взрослых, которые всегда непонятны детям.
И только много позже мне стало казаться, что этот огромный боевой топор, деливший со мной брачное ложе, заранее предсказал будущее и мне, и нашему роду, и всему Хай-Халлаку. Топор — символ войны.
Лорд Нолон вернулся к своему господину, и у нас все пошло по-прежнему. По традиции я оставалась в родительском доме, пока не наступит назначенный срок и мой лорд не приедет за мной.
Но кое-что все-таки изменилось. На праздниках меня теперь сажали по левую руку от дяди и именовали леди Ульмсдейла, на праздничной одежде кроме моего родового герба — Сломанного Меча Харба, вышили еще и герб Ульма — Нападающий Грифон. Все это было прекрасно выполнено и сверкало драгоценными камнями и золотом. Мой род был достаточно высок и почитаем в Хай-Халлаке. Мой предок Харб, великий воин, освободил долины от ужасного Дракона Пустыни Ирр и в память об этом подвиге поставил в свой герб Сломанный Меч.
Каждый год, как только устанавливались дороги и погода не мешала путникам, лорд Керован присылал посольство с поздравлениями и подарками к моим именинам, но сам так ни разу и не появился.
Дядя мой был вдовец, и в замке у нас хозяйничала его сестра леди Мет. Она же занималась и моим воспитанием. Так упорно учила она меня всему, что должна знать и уметь настоящая леди и хозяйка Ульма, что порой мне хотелось бежать куда глаза глядят. Но леди Мет была уверена, что таков ее долг, и поистине чудо, что я все-таки не возненавидела своего жениха и его Ульм до того, как их увидела.
Дядину жену я совсем не помнила, так давно она умерла, а второй раз дядя так и не женился, хотя многие уговаривали его взять жену, которая могла бы родить ему наследника. Иногда мне казалось, что он не женится, чтобы не приводить в дом второй хозяйки. Все давно признали, что вряд ли кто сможет управляться с замком лучше, чем леди Мет. Под ее властью все были сыты и устроены, не бывало ни ссор, ни споров, и все спокойно занимались своими делами.
Когда-то (во что мне очень трудно было поверить) она тоже была обручена, как и я — через топор, — с лордом из южных долин, но он умер, так и не успев ввести ее в свой дом. Никто не знал, что значила для нее эта потеря. Молча она провела положенный по обычаю траур, а после решила уйти в женский монастырь в Норстиде. Но прежде, чем она приняла постриг, овдовел ее брат, и ей пришлось принять его осиротевший дом. Одевалась она всегда почти по-монашески и обязательно дважды в году ездила на поклонение в Норсдейл. Когда я подросла, она стала и меня возить туда.
Как я уже сказала, у моего дяди не было детей, и вопрос о наследнике Иткрипта еще не был решен. У него была еще одна сестра, имевшая сына и дочь, но ее дети наследовали своему отцу и не могли претендовать на Иткрипт. Я была дочерью его младшего брата, но как девочка могла наследовать ему только по специальному завещанию. Я думаю, он хотел устроить мне хорошего мужа и объявить наследником его по праву жены.
А вот леди Мет не очень нравилась предстоящая свадьба, и мне иногда казалось, что она не прочь отправить меня в монастырь. Мне и самой очень нравились наши поездки в Норсдейл. Меня с детства влекли знания, и это заинтересовало старую и мудрую аббатису Мальвину. Она разрешила мне заниматься в монастырской библиотеке. И надо видеть, с каким наслаждением читала я старинные рассказы о войнах и путешествиях. Особенно интересовали меня все записи о Древних, живших в наших долинах до прихода человека. Людям практически не приходилось с ними сталкиваться, и все, что мы знаем о них, были только слухи, легенды, догадки и немногочисленные рассказы о встречах, искаженные пересказами.
Некоторые из них были враждебны людям, как тот демон, которого убил Харб. До сих пор в некоторых местах ощущалась власть черной магии, и случайно попавший туда человек мог жестоко поплатиться за свою неосторожность.
Некоторые были доброжелательны, как Гуннора — подательница жизни. Ей поклонялись женщины, и многие, ожидая ребенка, ехали в ее святилище с просьбами и дарами. Я сама носила талисман Гунноры — ладанку с сухими травами и зернышками. Она была сильна и добра, как само Очищающее Пламя, в честь которого был воздвигнут женский монастырь.
А некоторые из Древних были совсем непонятны людям. Кому-то они приносили добро, кому-то — зло, словно имели о людях свое мнение и давали то, что каждый заслуживал.
Но почти все они, кроме Гунноры, избегали людей и не вмешивались в человеческие дела.
Иногда мне удавалось найти аббатису Мальвину отдыхающей в садике, и тогда я выкладывала ей все возникшие вопросы. Она всегда старалась отвечать мне прямо и не стеснялась признаться, что и сама знает и понимает далеко не все.
В последний раз я увидела ее там же, в саду, на ее любимой скамейке, и на коленях она держала старинную чашу.
Чаша была вырезана из зеленого камня так тонко, что просвечивала насквозь. Чистая и изящная форма делала ее настоящим произведением искусства. На самое донышко чаши было налито вино.
Что это именно вино, я поняла еще издали по тяжелому терпкому запаху. Оно пахло травами, виноградом и давлеными ягодами. Аббатиса слегка поглаживала чашу, и вино в ней тяжело колыхалось. Но Мальвина не обращала на него внимания и смотрела на меня так пристально, что я невольно смутилась и подумала, не совершила ли я какого-то непростительного поступка.
— Я ни разу не делала этого, Джойсан, — проговорила старуха, — и вот сегодня утром мне вдруг захотелось сделать это для тебя. Когда-то у меня был дар ясновидения. Он и в самом деле существует, что бы там ни говорили те, кто привык отрицать все, что нельзя потрогать руками. Но, к сожалению, этим даром нельзя управлять. Он приходит и уходит по непонятным нам причинам, и мы можем только пользоваться его приходом. И сейчас я чувствую приход этого дара. Если хочешь, попробую использовать его для тебя, но не обещаю, что все получится.
Я задумалась. Конечно, я не раз слышала о ясновидении, которым владеют Мудрые Женщины, по крайней мере, некоторые из них. Я слышала и о том, что даром этим нельзя управлять и вызывать по своему желанию. Он просто приходит, и этим можно пользоваться. Но одно дело слышать об этом, а другое, когда прямо сейчас предложено заглянуть в собственное будущее. Мне даже стало немного страшно. Но любопытство было сильнее любых страхов, и я, разумеется, согласилась.
— Опустись на колени, — сказала аббатиса, — возьми чашу и держи ее ровно.
Я сделала, как она велела, взяв чашу, как готовую загореться ветку, и постаравшись унять дрожь в руках. Мальвина наклонилась надо мной и осторожно провела пальцами по лбу.
— Смотри в чашу и представь, что там картина… картина… — голос ее странно уплывал, затихал, словно отдаляясь от меня. Я уже не видела вино в чаше. Теперь это было зеркало, черное бездонное зеркало.
Вот оно затуманилось, в нем мелькали какие-то тени, и вдруг я увидела блестящий шар с заключенным в нем белым грифоном.
Сначала шар был большим, чуть не во все зеркало, потом стал уменьшаться, и я заметила, что он прикреплен к цепи. Появилась рука, державшая цепь, и шар стал раскачиваться. Грифон то отворачивался, то смотрел прямо на меня. Я чувствовала, что мне показано что-то очень важное, какой-то ключ к моей судьбе, но не могла понять до конца.
А шар стал совсем маленьким, и было видно, что держит его мужчина. Он был в боевой кольчуге с высоким воротом, но на перевязи не было обычных знаков рода. И стоял он отвернувшись, так, что я не могла видеть его лицо. Ничего, кроме загадочного шара. И вдруг он исчез, словно и не был. Зеркало снова было пустым и черным.
Мальвина убрала руку с моего лба, и я увидела, как она побледнела. Я тут же отставила чашу и взяла ее за руки, пытаясь помочь. Она слегка улыбнулась.
— Это очень выматывает, — сказала она, — а у меня осталось так мало сил. Но мне казалось, я должна это сделать. Расскажи, что ты там видела?
— А разве ты не видела того же? — удивилась я.
— Нет. Это могла видеть только ты.
Я пересказала ей все, что видела: грифон, человека в кольчуге, — и добавила:
— Грифон — это герб Ульма. Может, я видела своего жениха, лорда Керована?
— Вполне возможно, — согласилась она. — Но мне кажется, что тебе показали не знак, а реально существующую вещь, очень важную для тебя. Если этот шар когда-нибудь попадет тебе в руки — храни его. Я думаю, это какой-то талисман Древних. А теперь пришли ко мне леди Алусан, пусть она даст мне что-нибудь укрепляющее силы. А о том, что ты видела, много не болтай, я сделала это только для тебя.
Но я и не собиралась никому рассказывать, даже леди Мет. Аббатисе действительно стало нехорошо, и весь монастырь принялся хлопотать около нее. Про меня все забыли. Я незаметно взяла чашу с вином, отнесла ее в гостиную, но сколько ни вглядывалась в нее, видела только вино. Ни зеркало, ни тени там не появились. Но свое видение я запомнила и, умей я рисовать, могла бы изобразить этого грифона до мельчайших подробностей. Он несколько отличался от герба Ульма. У него были, как обычно, орлиные крылья и голова, но задняя часть тела и лапы были львиные, а львов можно встретить только далеко на юге. И на орлиной голове тоже красовались львиные уши.