оролю?
— Отчего же? Самое большее, что он может, — отказать мне.
— Самое большее? Юпитер-громовержец, вразуми этого парня! Послушай моего совета, забирай свой ужин и отправляйся в постель. К Камлаху тоже не суйся. Он только что выдержал настоящую битву со своей женой и теперь все равно что горностай с больным зубом… Ты что, серьезно говорил?
— Боги будут сопутствовать тебе, Сердик, только если ты сам ступишь на их тропу.
— Что ж, отлично, но у некоторых из них могут найтись огромные копыта, чтобы по тебе потоптать. Как ты хочешь, чтобы тебя похоронили? По-христиански?
— Я не возражаю. Думаю, что довольно скоро созрею для крещения, если дать волю епископу, но до тех пор я официально ни к кому не нанимался.
— Надеюсь, мне зададут жару, когда наступит моя очередь, — засмеялся Сердик. — Это очищает. Ладно, не желаешь слушать — не слушай, но не стоит встречаться с ним на пустой желудок, только и всего.
— Это я тебе обещаю, — ответил я и пошел добывать себе ужин. Поев, я переоделся в пристойную тунику и отправился на поиски деда.
К немалому моему облегчению, Камлаха с ним не было. Короля я нашел в его опочивальне: он развалился в просторном кресле перед ревущим пламенем в очаге, у ног его дремали любимые волкодавы. Сперва я решил, что женщина, сидевшая на стуле с высокой спинкой по другую сторону огня, — королева Олвена, но затем узнал в ней свою мать. Перед моим приходом она шила, но теперь застыла, уронив руки на колени, и белая ткань недвижно покоилась поверх складок коричневого одеянья. Она с улыбкой обернулась ко мне, но во взгляде ее стояло удивление. Один из волкодавов забил хвостом по полу, а другой открыл глаз, обвел взглядом комнату и снова задремал. Дед сердито глянул на меня из-под насупленных бровей, но заговорил довольно доброжелательно:
— Ладно, парень, не стой там. Проходи-проходи, устроил тут проклятый сквозняк. Закрой дверь.
Я подчинился и подошел ближе к огню.
— Позволь поговорить с тобой, мой господин.
— Ты уже со мной говоришь. Что тебе нужно? Возьми табурет и садись.
Табурет стоял возле стула моей матери. Я отодвинул его, показывая тем самым, что не нуждаюсь в ее покровительстве, и сел на равном расстоянии между ними.
— Ну? Давненько я тебя не видел, не правда ли? Корпел над своими книжками?
— Да, господин, — ответил я и, исходя из правила, что лучше нападать, чем обороняться, сразу перешел к делу: — Меня… меня не было сегодня после обеда, я ездил верхом и…
— Куда же?
— По дороге вдоль реки. У меня не было определенной цели, просто хотелось поупражняться в верховой езде, поэтому…
— Да, не мешало бы.
— Ты прав, мой господин. Поэтому я прозевал гонца. Мне передали, что ты завтра уезжаешь.
— Ну а тебе что с того?
— Только то, что мне хотелось бы поехать с тобой.
— Тебе хотелось бы? Хотелось бы? С чего это вдруг?
На языке у меня вертелось с дюжину подходящих случаю фраз. Мне показалось, что моя мать поглядела на меня с сожалением, а дед ждал моего ответа с безразличием и раздражением, лишь едва-едва смиряемыми любопытством. Я же просто сказал правду:
— Потому что мне уже двенадцать лет, а я ни разу не выезжал из Маридунума. Потому что я знаю, что если все выйдет по воле моего дяди, то вскоре я окажусь взаперти в этой долине или в каком другом месте, чтобы учиться и стать клириком, и прежде, чем это произойдет…
Ужасные брови стали опускаться.
— Ты пытаешься втолковать мне, что не желаешь учиться?
— Нет, как раз этого я хочу больше всего на свете. Но образование ценится выше, если человек немного повидал мир. Мой господин, это в самом деле так. Если бы ты позволил мне сопровождать тебя…
— Я еду в Сегонтиум. Это тебе сказали? Это не праздная охота, а длительное и тяжелое путешествие, в котором нет места для плохих наездников.
Я словно старался встать с тяжелым грузом на плечах, попытка не отвести взгляд от свирепых голубых глаз деда всегда действовала на меня так.
— Я не тратил времени зря, господин, и теперь у меня отличный пони.
— Ну да, конечно, тот, которого объездил Диниас. Что ж, он как раз по тебе. Нет, Мерлин, я не беру детей.
— Значит, и Диниаса ты тоже оставляешь?
Я услышал, как охнула мать. Голова деда, уже отвернувшегося от меня, дернулась, поворачиваясь снова ко мне. Руки его вцепились в подлокотники кресла, но он не ударил меня.
— Диниас — мужчина.
— Тогда и Маэль с Дуахом поедут с тобой, мой господин?
Это были его пажи, по возрасту младше меня, которые всегда сопровождали деда.
Мать открыла уже было рот, чтобы что-то сказать, но дед жестом остановил ее. В свирепых глазах под нахмуренными бровями появился интерес.
— От Маэля с Дуахом есть польза. А какая польза от тебя?
Я спокойно смотрел на него.
— До сих пор небольшая. Но разве тебе не говорили, что на языке саксов я говорю, как на родном, что я читаю по-гречески, а моя латынь лучше вашей?
— Мерлин… — начала было мать, но я не обратил на нее внимания.
— Я мог бы добавить сюда также знание бретонского и корнуэльского, но сомневаюсь, что они пригодятся тебе в Сегонтиуме.
— А можешь ли ты назвать мне хоть одну подходящую причину, — сухо произнес дед, — почему я должен объясняться с королем Вортигерном на любом другом языке, кроме валлийского, учитывая то, что родом он из Гвенты?
По его тону я понял, что победил. Опустить взгляд было для меня теперь, все равно что с облегчением покинуть поле боя. Сделав глубокий вдох, я смиренно ответил:
— Нет, мой господин.
Он громко расхохотался своим лающим смехом и пинком перевернул на живот одну из собак.
— Что ж, возможно, в конце концов, несмотря на твой вид, в тебе и сохранилась капля нашей крови. По крайней мере у тебя хватило мужества, когда понадобилось, схватиться со старым псом в его конуре. Хорошо, можешь собираться. Кто поедет с тобой?
— Сердик.
— Сакс? Скажи ему, чтобы собирал твои вещи. Мы отправляемся с рассветом. Ну, чего ты ждешь?
— Хочу пожелать спокойной ночи моей матери.
Я встал с табурета и приблизился к ней, чтобы поцеловать. Я не часто делал это, и она снова поглядела на меня с удивленьем.
У меня за спиной дед резко бросил:
— Не на войну уезжаешь. Не минет и трех недель, как снова будешь дома. Проваливай.
— Да, мой господин. Благодарю тебя. Доброй ночи.
Выйдя за дверь, я целых полминуты стоял, прислонившись к стене, и дожидался, пока замедлится кровь, толчками бившая мне в голову, и перестанет першить в горле. «Боги лишь тогда будут сопутствовать тебе, если сам ты ступишь на их тропу. А для этого потребна смелость».
Я переборол подступившую тошноту, вытер потные ладони о перед рубахи и побежал искать Сердика.
9
Вот так я впервые покинул Маридунум. В то время это представлялось мне величайшим приключением на свете: выехать по прохладе на утренней заре, когда звезды на небе еще не погасли, быть своим в тесной группе шумных и общительных мужчин, сопровождающих короля и Камлаха. Надо сказать, что большинство мужчин в этой небольшой процессии были полусонными и угрюмыми и ехали мы, почитай, в полном молчании; наше дыхание клубилось в морозном воздухе, а копыта лошадей высекали искры из аспидно-серой от изморози дороги. Даже позвякивание упряжи отдавало холодом, а я так задубел, что уже почти не чувствовал в руках поводьев и помышлял лишь о том, чтобы удержаться на возбужденном пони, иначе меня с позором отправили бы назад, не отъехав и мили от дому.
А теперь, поскольку рассказы о детстве всегда утомительны, а предстоит поведать еще о многих славных делах, я поскорее перескочу через наше путешествие в Сегонтиум, которое длилось восемнадцать дней. Там я впервые увидел короля Вортигерна, который к тому времени уже свыше двадцати лет был верховным королем Британии. Разумеется, я немало слышал о нем — в равной мере и правды, и выдумок. Вортигерн был суровым человеком, каким и должен быть тот, кто захватил трон, прибегнув к убийству, и удерживал его на крови. Но он проявил себя сильным королем во времена, когда потребна была сила, и нельзя поставить только ему в вину то, что его затея с призванием на помощь наемников-саксов вышла из-под его власти, как выскальзывает из окровавленной руки острый клинок, чтобы разрезать до кости эту самую руку. Он платил, снова платил, а затем вел войну; и теперь большую часть года он дрался, как волк, сдерживая орды, бешено накатывавшие с Саксонского берега. О нем говорили — с уважением — как о свирепом и кровожадном тиране, а его саксонскую жену, королеву Ровену, с ненавистью звали ведьмой. И хотя мое воображение с детства подпитывали сплетни и басни кухонных рабов, я скорее с любопытством, нежели со страхом ожидал встречи с ними.
В любом случае мне нечего было бояться; верховного короля я видел лишь издали. Снисходительность моего деда простиралась не далее разрешения ехать в его обозе; а там со мной считались не более — а на самом деле менее — чем с его пажами Маэлем и Дуахом. Мне предоставили самому искать себе места в безымянной толпе мальчишек и слуг, а поскольку среди сверстников я не завел себе друзей, это означало, что я сам должен был заботиться о себе. Позже мне пришлось благодарить судьбу за то, что в те немногочисленные оказии, когда я оказывался в толпе, окружавшей двух королей, Вортигерн меня не заметил, а мой дед и Камлах вообще забыли о моем присутствии.
Мы провели неделю в Сегонтиуме, который валлийцы называют Каэр-ар-Вон, потому что он находится как раз напротив Моны — острова друидов. Сам город, подобно Маридунуму, раскинулся по берегам многочисленных проток реки Сейнт, там, где она впадает в море. Сегонтиум располагает великолепной гаванью и крепостью, воздвигнутой на возвышении приблизительно в полумиле от морского берега. Эти массивные укрепления, возведенные еще римлянами для защиты гавани и города, более ста лет пребывали в запустении, пока Вортигерн не приказал восстановить хотя бы часть стен и валов. Немного ниже на склоне холма протянулось еще одно укрепление, возведенное много позже, если не ошибаюсь, Максеном, дедом убитого Константина, для защиты от набегов ирландцев.