Пока я одевался, до моего слуха донеслись крики и топот ног, как будто солдат строили перед маршем. Теперь я убедился, что так оно и было. Повозки с сидевшими в них людьми отъезжали в сопровождении всадников. Последняя тяжело груженная повозка как раз со скрипом проехала мимо строений, и возница щелкнул кнутом, подгоняя мулов. Вскоре стих и топот мерно вышагивающих ног. Я не мог не спрашивать себя, что за груз доставил из Уэльса этот корабль; в такое время года это едва ли могло быть зерно. Если на разгрузку поставили солдат да еще выделили к повозкам охрану, скорее всего это были металл или руда. Перестук колес затихал вдали. Я осторожно осмотрелся по сторонам. Фонари по-прежнему освещали причал, однако теперь на нем не было ни души. Самое время бежать, пока вахтенный не решил проверить, как там сидится пленнику.
Для юркого мальчишки задача не составила труда. Вскоре я уже сидел, наполовину высунувшись из люка: ногами я цеплялся за перегородку, а руками тянулся к канату. Затем наступил неприятный момент, когда обнаружилось, что из такого положения до каната мне не дотянуться: я должен был встать на ноги, прижимаясь к корпусу корабля над черной пропастью, разверзшейся между судном и причалом, в которой плескалась среди отбросов маслянистая вода. В конце концов мне удалось встать, цепляясь за борта корабля, словно я был одной из крыс, собравшихся на берег, и ухватиться за канат. Он оказался туго натянутый и сухой и полого спускался к тумбе на берегу. Схватив его обеими руками, я извернулся так, чтобы стать лицом к берегу, оттолкнулся от борта корабля и забросил на канат ноги, повиснув вниз головой.
Я намеревался осторожно спуститься на берег, постепенно перебирая руками, и закончить этот тяжкий путь в укромном темном уголке за тумбой, но, не будучи моряком, не учел подвижности маленького суденышка. Даже мой незначительный вес, пока я сползал по канату, опасно раскачивал корабль, и его нос внезапно повернулся к причалу. Канат подо мной провис, ослаб, а потом упал, когда ослабло натяжение и разошлась петля. Я раскачивался, цепляясь за него, словно обезьяна, и тут, к ужасу своему, увидел, как ушла под воду высвободившаяся петля; канат повис вертикально, мои ноги потеряли опору, а на руках я не сумел удержаться. Словно бусинка, надетая на нитку, я полетел вниз по канату вдоль борта корабля.
Если бы корабль поворачивался чуть медленнее, то меня или раздавило бы между корпусом и причалом, или я утонул бы, опустившись в нижнюю точку слабины; но корабль двигался, как пугливая лошадь. Когда судно ударилось о причал, я находился как раз над ним. Резкий рывок заставил меня разжать руки и отбросил вниз. Я растянулся в тени от стены на твердой, скованной морозом земле всего в нескольких дюймах от кнехта.
2
Ощупывать себя в поисках ушибов не было времени. С палубы доносился топот босых ног — вахтенный бежал смотреть, что произошло. Я перевернулся, вскочил на ноги и метнулся в темноту прежде, чем его фонарь осветил место происшествия. Слышно было, как он что-то крикнул, но я уже свернул за угол и был уверен, что матрос меня не заметил. Но и заметь он меня, думаю, большой беды не случилось бы. Сперва ему пришлось бы проверить мое узилище, но даже после этого он вряд ли отважился бы покинуть корабль. Я позволил себе передохнуть несколько мгновений, привалившись к стене и дуя на руки, обожженные канатом, в ожидании, пока мои глаза привыкнут к темноте.
Поскольку и на корабле царила полутьма, то мне не понадобилось много времени; я быстро осмотрелся вокруг.
Укрытием мне служил навес последней в ряду построек, по другую сторону — противоположную обращенной к причалу — которых находилась дорога — прямая лента гравия, уходившая к россыпи огней, мерцавших вдалеке. Без сомнения, там — город. Немного ближе, как раз там, где дорога растворялась в темноте, раскачивался тусклый огонек, наверное, фонарь на задней повозке. Больше ничего не двигалось.
Не составило большого труда догадаться, что охраняемые с таким тщанием повозки направляются прямо в резиденцию Амброзия. Я не имел понятия, удастся ли мне попасть к нему или хотя бы пробраться в город или селение, но в тот момент меня заботило лишь то, как найти хоть какую-нибудь еду и место, где можно согреться и перекусить в ожидании утра. А как только я отдохну и приду в себя, мой бог, в этом я не сомневался, укажет мне путь.
Ему также придется позаботиться о моем пропитании. Изначально я намеревался выменять еду на одну из моих застежек, но сейчас, труся за фургонами, я думал о том, что мне придется что-нибудь украсть. На худой конец у меня оставалась краюха ржаного хлеба. Оставалось отыскать место, где укрыться до наступления дня… Если Амброзий, по словам Маррика, отправился на «собрание», бесполезно было идти в его резиденцию и добиваться аудиенции. Сколь значительной персоной я бы себя ни выставлял, маловероятно, что я мог надеяться на почести или просто доброе отношение солдат Амброзия, явись я к нему в таком виде, да еще в его отсутствие. Наступит день, и тогда будет видно.
Было холодно. Воздух, вылетавший у меня изо рта, превращался в пар, сероватый в черном морозном воздухе. Луны не было, но звезды уже зажглись и следили за мной с небес, словно волчьи глаза. На дорожных камнях, которые звенели под копытами и колесами впереди меня, блестела изморозь. К счастью, погода стояла безветренная, и от быстрого бега я несколько согрелся, но я не отваживался догнать медленно ползший обоз, поэтому время от времени мне приходилось останавливаться и ждать; мороз тысячью иголок тут же впивался в мое тело, покусывая сквозь драные мешки, так что мне то и дело приходилось хлопать себя по бокам и ляжкам руками, чтобы не закоченеть.
К тому же удача пока была на моей стороне и вдоль дороги было множество мест для укрытия: по обочинам росли кусты, кое-где редкие, а местами сливавшиеся в густые заросли, сгорбленные под напором ветра; схваченные морозом, они все еще тянули вслед ветру окоченелые руки-ветки. Среди кустов стояли огромные камни, отчетливо видневшиеся на фоне звездного неба. Первый такой камень я принял за гигантский верстовой столб, но затем увидел и другие: они выстроились рядами, словно аллея пораженных молнией деревьев или как колоннада, вдоль которой прогуливаются боги — неизвестные мне боги.
На камень, возле которого я остановился, выжидая, когда обоз отойдет подальше, упал свет, и мое внимание привлек рисунок, грубо высеченный в граните с мерцающей в черных линиях изморозью. Двуглавая секира. Теряясь во тьме, стоячие камни уходили вдаль, словно строй великанов. Ноги мне кололи изломанные стебли чертополоха. Собираясь уходить, я снова оглянулся на камень. Секира исчезла.
Стиснув зубы, чтобы унять дрожь, я выбежал на дорогу. Разумеется, я дрожал от холода, от чего же еще? Обоз отошел довольно далеко, и я побежал за ним следом, держась дерна по краю обочины, хотя, по правде говоря, земля была такой же твердой, как гравий. Тонкий ледок ломался и поскрипывал под ногами. За моей спиной таяла в темноте безмолвная армия камней, а впереди светились городские огни и ждали теплые дома. Наверное, впервые в жизни я, Мерлин, стремглав бежал к свету и обществу людей, убегая от одиночества: так волчьи глаза в темноте заставляют человека жаться ближе к огню.
Город был окружен стеной. Об этом можно было догадаться, принимая во внимание близость моря. Высокий вал венчал палисад, а перед ним в широком рву белел лед. Через равные промежутки в нем чернела вода, очевидно, лед разбили на отдельные льдины, достаточно маленькие, чтобы они не могли выдержать вес человека. Темную воду уже затягивал новый ледок, а из-под него смотрели, помаргивая, отражения звезд. Через ров к воротам был переброшен деревянный мост, перед которым сейчас, в ожидании дальнейших приказов капитана, отъехавшего переговорить со стражей, остановились повозки. Люди стояли неподвижно, будто окаменели, а мулы переступали на месте, всхрапывали и бренчали сбруей, предвкушая тепло конюшни.
Если у меня и была мысль запрыгнуть в последнюю повозку и таким образом проникнуть в город, то я должен был от нее отказаться. Всю дорогу до города вдоль обоза двумя колоннами маршировали солдаты, а их командир ехал сбоку и в отдалении так, что ему были видны все фургоны. Распустив колонну и отдав приказ переходить мост, капитан развернул лошадь и направился к хвосту колонны, чтобы проследить, как проедет последняя повозка. На мгновение он повернулся ко мне лицом: средних лет, злой и посиневший от холода. Такой человек не станет терпеливо слушать, если захочет слушать вообще. Безопаснее оставаться под звездами среди марширующих великанов.
С глухим стуком створки ворот сомкнулись за обозом, и я услышал скрежет закладываемого засова.
Вдоль рва вилась едва различимая тропинка. Она вела на восток, и, присмотревшись, я различил в отдалении еще горсть огней. Огни были так далеко, что, наверное, освещали ферму или селение очень далеко от города.
Я рысцой свернул на тропу, на бегу я откусывал от черствой краюхи, а потом сосал хлеб в ожидании, когда слюна размягчит его.
Оказалось, что огни светились в достаточно большой усадьбе, строения которой окружали обширное подворье: с одной стороны разместился двухэтажный господский дом, а с остальных — одноэтажные постройки: бани, помещения для слуг, конюшни, даже пекарня. Все строения открывались внутрь двора, а передо мной высились наружные их стены, почти везде глухие; лишь кое-где я разглядел узкие оконца, до которых мне было не дотянуться. Попасть в усадьбу можно было только через ворота, возле которых в железной скобе на высоте человеческого роста горел факел. Во дворе тоже горели огни, но я не слышал ни шагов, ни голосов. Ворота, разумеется, были накрепко заперты.
Да я и не отважился бы пройти через них, чтобы не попасть в руки привратнику. В надежде отыскать место, где можно перелезть через стену, я отправился в обход усадьбы. За третьим окном оказалась пекарня; из окна на меня пахнуло холодом и скисшим тестом; впрочем, и этого запаха хватило, чтобы заставить меня попытаться вскарабкаться вверх по стене, однако окно пекарни было настолько узким, что вполне могло