Когда я закончил свой рассказ, вид у нее был утомленный; серые тени залегли под глазами так густо, что я поднялся со стула, собираясь уйти. Но она выглядела удовлетворенной и сказала, словно это был итог истории, и полагаю, для нее так оно и было:
— Он признал тебя.
— Да. Меня называют Мерлин Амброзий.
Она помолчала, улыбаясь своим мыслям. Я подошел к окну и, облокотившись на подоконник, выглянул во двор. Припекало солнце. Кадал сонно клевал носом на своей скамейке. Мое внимание привлекло движение смутной тени в дальнем конце двора; в затемненном дверном проеме стояла девушка и не сводила глаз с двери кельи моей матери, будто ожидая, когда я оттуда выйду. Она откинула капюшон, и, несмотря на то что она стояла в тени, я сумел разглядеть золото ее волос и молодое лицо, нежное, как цветок. Потом она заметила, что я смотрю на нее. На мгновение наши взгляды скрестились. Я понял, почему древние вооружали своих самых жестоких богов стрелами, почувствовав, будто стрела насквозь пронзила мое тело. Затем девушка исчезла, темная ряса с откинутым капюшоном растворилась в тени, а позади меня моя матушка произнесла:
— А теперь? Что теперь?
Я отвернулся от солнечного света.
— Я поеду к нему. Но не раньше, чем ты поправишься. Уезжая, я хотел бы увезти с собой вести о тебе.
Она выглядела взволнованной.
— Ты не должен здесь оставаться. В Маридунуме для тебя небезопасно.
— Не думаю. После известия о высадке здесь не осталось ни одного из людей Вортигерна. Нам пришлось пробираться на юг тропами через холмы — дороги были запружены людьми, идущими сражаться под его рукой.
— Это так, но…
— И я не стану праздно разгуливать по городу, обещаю тебе. Мне повезло прошлой ночью — я встретил Диниаса, едва вошел в город. Он предоставил мне комнату в доме.
— Диниас?
Я рассмеялся, видя ее удивление.
— Диниас чувствует себя моим должником, не важно почему, но прошлой ночью мы вполне поладили. — Я рассказал, с каким заданием послал его, и она кивнула.
— Ему, — я понял, что матушка имела в виду не Диниаса, — понадобится каждый, кто способен поднять меч. — Она нахмурила брови. — Говорят, у Хенгиста триста тысяч воинов. Сможет ли он, — и опять ее слова относились не к Хенгисту, — выстоять против Вортигерна, а после — против Хенгиста и его саксов?
Наверное, я все еще думал о вчерашнем разговоре с Диниасом до первых петухов и потому изрек, даже не задумавшись над тем, как это прозвучит:
— Я так сказал, значит, так будет.
Шорох покрывала на постели заставил меня опустить взгляд. Мать крупно крестилась; взгляд ее был тревожен и суров, и в нем читался испуг.
— Мерлин… — После этого слова ее затряс кашель, и когда она вновь смогла говорить, из ее уст вырвался лишь хриплый шепот: — Бойся высокомерия. Даже если Господь наделил тебя силой…
Я накрыл ладонь матери своей, останавливая ее.
— Ты неверно поняла меня, госпожа. Я неудачно выразился. Хотел только сказать, что моими устами говорил мой бог, а поскольку так сказал он, это не может не быть правдой. Амброзий непременно победит, так велят звезды.
Она кивнула; я увидел, как обмякло и расслабилось ее тело, и умиротворение снизошло на ее ум, так затихает перед сном утомленный ребенок.
— Не бойся за меня, матушка. Для чего бы ни использовал меня бог, я доволен тем, что стал его голосом и орудием. Я иду туда, куда он посылает меня. А когда моя миссия будет окончена, он отзовет меня к себе.
— Есть только один бог, — прошептала она.
— Именно так я и начинаю думать, — улыбнулся я ей. — А теперь тебе нужно поспать. Я вернусь утром.
На следующее утро я снова пришел повидать матушку. В этот раз я отправился один. Кадала я был вынужден послать на рынок за провизией, поскольку Диниасова неряха исчезла вместе с ним, оставив нас самих заботиться о своем пропитании в опустевшем дворце. Я был вознагражден, потому что девушка снова ждала на своем посту у ворот, чтобы проводить меня в келью матери. Но едва я заговорил с ней, она, не ответив, пониже опустила капюшон, так что я снова видел лишь ее стройные руки и ноги. Сегодня брусчатка высохла, и от луж не осталось и следа. Девушка вымыла ноги, и, стянутые грубыми сандалиями, они напоминали цветы в голубых прожилках, собранные в крестьянскую корзину. Или же, убеждал я себя, воображение у меня разыгралось, как у какого-нибудь барда, да еще там, где на это оно не имело вообще никакого права. Стрела все еще дрожала в том месте, куда поразила меня, и все мое тело при виде девицы затрепетало и напряглось.
Она снова показала мне дверь, будто я мог забыть, где она, и удалилась.
Моя матушка выглядела несколько лучше и в ответ на мой вопрос сказала, что хорошо отдохнула. Мы немного поговорили; она расспрашивала о подробностях моих приключений, и я удовлетворял ее любопытство. Собираясь идти, я как бы невзначай спросил:
— Та девушка у ворот — не слишком ли она молода, чтобы быть здесь? Кто она?
— Ее мать работала во дворце. Кэридвена. Ты ее помнишь?
— А я должен ее помнить? — спросил я.
— Нет.
Однако когда я спросил ее, почему она улыбается, мать промолчала, и, не желая вызывать ее любопытства, я не отважился расспрашивать дальше.
На третий день у ворот стояла старая глухая привратница. Пока мы беседовали с матерью, я все время думал, не увидела ли она (как это умеют женщины) то, что скрывалось за моим напускным безразличием, и не приказала ли убрать девушку подальше с моих глаз. Но на четвертый день девушка вновь была там, и, ступив лишь три шага за ворота, я уже знал, что она слышала рассказы о Динас Бренин. Ей так хотелось взглянуть на волшебника, что она не заметила, как капюшон сполз ей на затылок, и я в свою очередь увидел широко раскрытые глаза, серо-голубые, в которых благоговейный страх мешался с любопытством. Я улыбнулся ей, сказав какие-то слова приветствия, и она снова спряталась под капюшоном, но на этот раз уже ответила.
У нее был милый и тихий, словно детский голос; она называла меня «мой господин», словно и впрямь так думала.
— Как тебя зовут? — спросил я ее.
— Кэри, милорд.
Я постарался задержать ее.
— Как сегодня моя матушка, Кэри?
Но она не ответила, а провела меня прямиком во внутренний двор и оставила там.
В ту ночь я опять не спал, но ни один бог не говорил со мной, ни один не сказал мне даже, что она не для меня. Боги не посещают людей, чтобы напомнить им о том, что те и так знают.
К концу апреля моя мать оправилась настолько, что, когда я пришел ее проведать, она уже сидела в кресле перед окном, облаченная в шерстяную рясу поверх сорочки, и ее ласкали солнечные лучи. Айвовое дерево, прислонившееся к стене у ее окна, было густо усеяно розовыми чашечками цветов, в которых деловито гудели пчелы, а рядом с ней, на подоконнике, с важным видом расхаживала, воркуя, пара белых голубок.
— У тебя есть новости, — предположила она, как только увидела мое лицо.
— Сегодня прибыл гонец. Вортигерн мертв, а вместе с ним и королева. Говорят, что Хенгист с большой силой идет на юг, к нему присоединился брат Вортимера Пасцентий и остатки его армии. Амброзий уже выступил им навстречу.
Она сидела очень прямо, глядя мимо меня на стену. Сегодня с ней в келье была женщина, устроившаяся на табурете по другую сторону постели; это была одна из монахинь, сопровождавших ее в Динас Бренин. Я заметил, как она перекрестилась, но Ниниана даже не пошевелилась и продолжала глядеть мимо меня в пустоту, о чем-то напряженно размышляя.
— Расскажи мне.
Я поведал ей все, что узнал об осаде Генореу. Женщина еще раз перекрестилась, но моя мать осталась безучастна. Когда я закончил, ее взор обратился ко мне.
— Теперь ты уедешь?
— Да. Ты дашь мне письмо для него?
— Мы вскоре встретимся, — ответила она, — тогда у нас на все достанет времени.
Когда я распрощался с ней, она так и осталась сидеть очень прямо и глядела куда-то мимо мерцающих на стене аметистов. Вдаль или, быть может, в прошлое…
Кэри не ждала меня, и я немного замешкал, прежде чем медленно пройти монастырским подворьем к воротам. Затем я заметил ее в тени под сводом ворот и ускорил шаг. Я перебирал в уме множество вещей, которые следовало сказать и которые не могли продлить то, что нельзя было продлить, но в этом не было нужды. Протянув прелестную ручку, девушка просительно тронула меня за рукав:
— Мой господин…
Ее капюшон был полуотброшен назад, и я увидел, что в глазах ее стоят слезы. Я резко спросил:
— В чем дело? — Думаю, на какое-то сумасбродное мгновение мне показалось, что она рыдает из-за того, что я ухожу. — Кэри, что случилось?
— У меня болит зуб.
Я уставился на нее. Должно быть, у меня был такой глупый вид, словно я только что получил пощечину.
— Вот здесь, — произнесла она и приложила мою руку к щеке. Капюшон упал ей на спину. — Он болит уже несколько дней. Прошу тебя, господин…
— Я не зубодер, — хрипло ответил я.
— Но ты можешь просто до него дотронуться…
— И не чародей, — начал говорить я, но она придвинулась ко мне, и слова застряли у меня в горле. От нее пахло жимолостью. У нее были ячменно-золотистые косы, а глаза — серо-голубые, как полевые колокольчики, готовые вот-вот распуститься. Я не смог воспротивиться, когда она взяла мою руку своими и поднесла ее к щеке.
Я чуть напрягся, словно желая отнять руку, но затем овладел собой и нежно провел ладонью по щеке девушки. Серые колокольчики глаз были такими же невинными, как небо. Она наклонилась ко мне, и в открывшемся вороте рясы я увидел ее грудь. Кожа Кэри была гладкой, как водяная гладь, а ее нежное дыхание ласкало мне щеку.
Я мягко отнял руку и отступил назад.
— Я ничем не могу помочь тебе, — сказал я. Наверное, мой голос прозвучал грубо. Она опустила ресницы и смиренно стояла, сложив на груди руки. Ресницы у нее были короткими, густыми и такими же золотистыми, как волосы. В уголке ее рта затаилась крохотная родинка.