— Мой господин, — произнес я.
Он склонился над впавшим в беспамятство ратником.
— Как он?
— Удар прошел мимо кости. Он поправится и будет благодарить судьбу за то, что удар не пришелся на несколько дюймов левее.
— Я вижу, ты хорошо потрудился.
Затем, когда я осушил руки и со словами благодарности отпустил помощника, Амброзий протянул мне руку:
— А теперь добро пожаловать. Думаю, мы тебе многим обязаны, Мерлин. Я говорю не о твоем искусстве лекаря, я говорю о Генореу и о сегодняшнем сраженье. Во всяком случае, армия так считает, а если солдаты решили, что что-то приносит удачу, то это и есть удача. Что ж, я рад видеть тебя в добром здравии. Полагаю, у тебя есть для меня новости.
— Да, — бесстрастно ответил я, потому что нас окружали люди, но я увидел, как улыбка, оставшись у него на губах, исчезла из глаз. Он заколебался, но затем тихо попросил:
— Друзья, оставьте нас.
Они вышли. Мы смотрели друг на друга поверх тела лежавшего в беспамятстве британца. Рядом стонал и метался солдат, и еще один закричал было, но захлебнулся криком. В лазарете отвратительно пахло кровью, стылым потом и болезнью.
— Какие же это новости?
— Они касаются моей матери.
Думаю, он уже знал, что я ему скажу. Он медленно заговорил, тщательно отмеривая слова, будто каждое из них имело свой вес и он должен был ощутить его.
— Люди, приехавшие с тобой… привезли мне вести о ней. Она занемогла, но была на пути к выздоровлению, сказали они, и теперь находится в Маридунуме в безопасности. Это неправда?
— Это было правдой, когда мы покидали Маридунум. Если бы я знал, что болезнь смертельна, я бы не оставил ее.
— Смертельна?
— Да, милорд.
Он молчал, опустив взор на раненого, но не видя его.
Тот зашевелился. Скоро он очнется, вернется к боли, зловонию и страху смерти.
— Может, нам стоит выйти на свежий воздух? — предложил я. — У меня здесь больше нет дел. Я пришлю кого-нибудь к этому человеку.
— Да. Тебе следует одеться. Ночь стоит холодная. — И, не двигаясь с места, произнес: — Когда она умерла?
— Сегодня, перед заходом солнца.
При этих словах он быстро взглянул на меня, его глаза пристально сузились, затем он согласно кивнул. Поворачиваясь к выходу, он жестом предложил мне последовать за собой. И уже в самых дверях спросил:
— Как ты полагаешь, она знала?
— Думаю, да.
— Она ничего не просила мне передать?
— Не совсем. Она сказала: «Мы вскоре встретимся, тогда у нас на все достанет времени». Она ведь христианка, а они верят…
— Я знаю, во что они верят.
Снаружи донесся какой-то шум, топот ног, потом несколько отрывистых приказаний. Амброзий остановился, прислушиваясь. Кто-то торопливым шагом направлялся в лазарет.
— Мы поговорим позже, Мерлин. Тебе есть что рассказать мне. Но сперва мы должны отправить дух Хенгиста к его предкам. Пошли.
Трупы саксов сложили поверх огромной поленницы, а сверху залили смолой и маслом. Наверху этой горы, на грубо сколоченном дощатом помосте возлежал Хенгист. Мне так и не довелось узнать, что сделал Амброзий, чтобы не дать ограбить тело, но Хенгист лежал нетронутый. Его грудь прикрывал щит, а правая рука покоилась на рукояти меча. Широкий кожаный воротник — такой ратники надевают для защиты горла в бою — скрывал разрубленную шею, и кожа на воротнике была проклепана золотом. Плащ укрывал тело от подбородка до пят, его алые складки растеклись по нетесаному дереву.
Стоило факельщикам подпалить хворост, жадное пламя вспыхнуло и разгорелось в погребальный костер. Казалось, прошло много часов, но еще не закончилась ночь, и в темные небеса взмыл черный столб дыма, пронизываемый алыми языками. Края Хенгистова плаща занялись, обуглились, сморщились, и сакс исчез в клубах огня и дыма. Поленья трещали, словно по ним били кнутом, быстро прогорали и рассыпались углями бревна, и люди, покрытые потом и гарью, бегом подносили новые поленья. Даже в том месте, где мы стояли, довольно далеко от костра, жар был почти невыносимый, а с порывами влажного ночного ветра налетал запах горящей смолы и паленого мяса. За освещенным кольцом наблюдавших за церемонией ратников все еще бродили по полю битвы факельщики и слышался глухой стук заступов и лопат, разрывавших землю, чтобы похоронить мертвых британцев. За ослепительным погребальным костром сквозь черный дым едва видна была майская луна, висевшая над темными склонами далеких гор.
— Что ты видишь?
Голос Амброзия заставил меня вздрогнуть. Я удивленно поднял глаза:
— Вижу?
— В огне, пророк Мерлин.
— Ничего, кроме поджаривающихся тел.
— Тогда постарайся увидеть кое-что для меня, Мерлин. Куда бежал Окта?
— Откуда мне знать? — рассмеялся я. — Я рассказал тебе обо всем, что смог увидеть.
— Смотри пристальней, — даже не улыбнувшись, приказал он. — Скажи мне, куда скрылся Окта? И Эоза. Где они окопались в ожидании меня? Как скоро мы встретимся?
— Я говорил тебе. Я не ищу видений. Если мой бог пожелает, они сами приходят ко мне, являются из языков пламени или из темноты ночи и настигают меня так же бесшумно, как стрела, пущенная из засады. Я не должен искать лучника, мне остается лишь обнажить грудь и ждать, когда стрела поразит меня.
— Тогда сделай это сейчас, — упрямо, с нажимом, произнес он. Я видел, что он настроен серьезно. — Ты видел ради Вортигерна.
— Ты называешь это «ради» него? Ради него предсказал ему гибель? Когда я сделал это, милорд, то я даже не сознавал, что именно говорю. Полагаю, Горлойс рассказал тебе, что произошло, — даже сейчас я не в силах говорить об этом сам. Я не ведаю ни когда видение посетит меня, ни когда оно меня покинет.
— Только сегодня ты узнал о смерти Нинианы, и тебе не понадобились ни огонь, ни темнота.
— Ты прав. Но я не могу сказать тебе, откуда я узнал об этом, так же как не понимал, что говорил Вортигерну.
— Тебя называют «пророком Вортигерна». Ты предрек нашу победу, и мы ее добыли и здесь, и при Генореу. Люди доверяют тебе и верят в тебя. Так же, как и я. Разве не лучше зваться «пророком Амброзия»?
— Мой господин, ты сам знаешь, что я приму любое звание или имя, какое ты соизволишь мне дать. Но эта сила исходит не от меня. Я не могу вызвать видение, но знаю, что в важных делах оно приходит само. А когда я что-нибудь увижу, поверь мне, ты узнаешь об этом первый. Ты также знаешь, что всегда можешь располагать мной. А вот об Окте и Эозе мне ничего не известно. Я могу лишь догадываться — догадываться, как простой смертный. Они по-прежнему сражаются под стягом с Белым Драконом, не так ли?
— Да. — Его глаза сузились.
— Тогда слова пророка Вортигерна по-прежнему должны предвещать победу.
— Я могу передать это войскам?
— Если они нуждаются в этом. Когда ты намерен выступить?
— Через три дня.
— В каком направлении?
— На Йорк.
Я поднял вверх руку.
— Тогда твоя догадка военачальника, вероятно, равна моей догадке чародея. Ты возьмешь меня с собой?
— А ты будешь мне полезен? — улыбнулся он.
— Возможно, но не как пророк. Разве тебе больше не нужен механик? Или ученик лекаря? Или хотя бы певец?
Он рассмеялся.
— Мне известно, что под твоей туникой — сонм ипостасей. Только, прошу, не превращайся в священника, Мерлин. У меня их и так достаточно.
— Этого можешь не опасаться.
Языки пламени опадали. Командир, надзиравший за погребеньем, подошел к Амброзию с просьбой позволить распустить людей. Амброзий отдал приказание и посмотрел на меня:
— Что ж, поехали со мной в Йорк. Я сыщу тебе там дело. Настоящее дело. Мне сказали, он теперь наполовину в руинах, и мне нужен кто-то, кто сумеет руководить механиками. Треморин сейчас в Каэрлеоне. А теперь отыщи Кая Валерия и попроси его позаботиться о тебе, а через час пусть он приведет тебя ко мне. — И добавил через плечо, уже отвернувшись: — А тем временем, если что-нибудь явится тебе из темноты, подобно стреле, ты дашь мне знать?
— Если только это не будет настоящей стрелой.
Он засмеялся и ушел.
Вдруг рядом со мной возник Утер.
— Ну что, бастард Мерлин? Говорят, ты обеспечил нам победу с вершины горы? — Я с удивлением заметил, что в его голосе не было злобы. Он говорил легко и весело, словно узник, отпущенный на свободу. Наверно, именно так он должен был чувствовать себя после стольких безысходных лет, проведенных в Бретани. Если бы Утеру дали волю, он бросился бы через Узкое море, едва научившись сидеть в седле, и геройски бы пал, потерпев пораженье со своей необученной ратью. Теперь же, подобно ястребу, впервые выпущенному на дичь, он ощущал свою мощь. Я тоже ощущал ее: она облекала его, будто сложенные крылья. Я пробормотал какие-то слова приветствия, но он оборвал меня. — Ты сейчас ничего не видишь в огне?
— Ох, и ты туда же, — тепло произнес я. — Граф, наверное, думает, что все, что я должен сделать, это взглянуть раз на факел — и тут же увижу будущее как на ладони. Я пытался объяснить, что так не бывает.
— Ты разочаровываешь меня. Я намеревался попросить тебя предсказать мне мою судьбу.
— О Эрос, нет ничего проще. Не пройдет и часа после того, как ты разместишь своих людей, ты отправишься в постель с девушкой.
— Если уж на то пошло, я сам только что не был в этом уверен. Но откуда, во имя всех богов, ты узнал, что мне удалось найти девку? Их здесь негусто — лишь одному мужчине из пятидесяти удалось завладеть женщиной. Мне повезло.
— Именно это я и имел в виду, — согласился я. — Если на пятьдесят мужчин есть всего одна женщина, то ее получит Утер. Это один из непреложных законов жизни. Где мне найти Кая Валерия?
— Я пошлю кого-нибудь провести тебя. Я бы и сам пошел с тобой, но не хочу сегодня попадаться ему на глаза.
— Почему?
— Мы тянули жребий на девку, и он проиграл, — бодро ответил Утер. — Теперь у него полно будет времени, чтобы позаботиться о тебе. По сути, целая ночь. Пошли.