Уши теплеют: тем более с ним. Приятно слышать, что для такой классной хтони, как Вик, он — хорошая компания, а не всего лишь коллега, с которым неплохо коротать рабочие дни и никогда не видеться в нерабочие.
Припорошенные инеем пятиэтажки напоминают едва покрывшихся пухом цыплят: такие же маленькие, растерянные, сбившиеся в кучу, чтоб теплее стало. Цыплят Лютый видел в далеком детстве, когда летом его отправляли в деревню, к бабушке с дедушкой. Работой не нагружали, и почти все время он проводил с местными пацанами: то бегал на речку, то мочил ноги в пруду, срывая рогоз, который все называли камышом (ах, как он горел!), то играл в прятки на заросшем крапивой кладбище. Но иногда бабушка просила помочь, и Лютый отважно набрасывался на сорняки или кормил птиц, живших на заднем дворе. Грозных петухов он обходил стороной, хоть и мог щелкнуть хтонической пастью, чтобы не лезли, — зато шумных цыплят удавалось погладить по пушистым спинкам.
А однажды дедушка позвал Лютого с собой в засаду: какая-то глупая лиса повадилась душить куриц. Они полночи пролежали на сеновале, и Лютый, тихонько отфыркиваясь от лезших в нос травинок, изо всех сил таращился в темноту, но, помнится, все-таки заснул. Разбудили его выстрел из ружья и дедушкин крик: «Вот тебе, поганка!»
Правда, от только что убитой лисы веяло таким нечеловеческим холодом, что оставшуюся половину ночи Лютый проворочался, думая о смерти и хтонической тени, — а наутро, ничего не спрашивая, убежал гулять. Может, бабушка сделала себе новые рыжие варежки, а может, несчастную лису закопали где-нибудь за домом в назидание остальным лисам.
Лютый трясет головой, возвращаясь в реальность. Горло уже привыкло к морозному воздуху; если сейчас повернуть направо, там будет переулок с рисунками на стенах; а Вик так крепко держит за руку, что тревога, ставшая постоянной спутницей после нападения сектантов, ослабляет хватку.
Полагая, что легко переживет этот жуткий случай, Лютый сильно ошибался. Он продолжал ходить на работу, иногда шатался по городу, даже ездил на заказы с чаепитиями, почти не опасаясь подвоха, — но за спиной чудились черные тени, а наушники все чаще оказывались в рюкзаке, а не в ушах. Хорошо, что сейчас рядом Вик и никто не посмеет напасть: кому охота напороться на острые шакальи зубы? У Лютого, конечно, хтонический вид тоже внушительный, зато реакция как у тормоза, и если бы он сейчас ходил один, то ни за что не отвлекся бы на детство, цыплят и лису. Вдруг бы выпрыгнули из-за угла, накинулись толпой…
Снова тряхнув головой: гулять вышел или в мыслях копаться? — Лютый замечает кафе. Мороз больше не пытается лишить носа, но, может, все же зайти? Выпить чаю, погреться, перекусить и просто поболтать с Виком: на улице разговаривать слишком холодно. Только бы по случаю погоды в кафе не собралась половина города!
— Зайдем? — Лютый кивает на дверь.
— Давай, — охотно соглашается Вик, и Лютый улыбается.
Он со дня знакомства уверен: Вик — пример для подражания, если не как человек, то как хтонь. Конечно, Вик не раз повторял: «Во мне нет ничего особенного, я самый обычный!» — но самые обычные хтони не красят глаза, не улыбаются тепло и жутко, словно хотят тебя сожрать, не помогают всем и каждому, кого встречают на пути. А главное — у них нет больших пушистых ушей, которыми Вик выразительно и совершенно естественно шевелит. Можно подумать, он никогда не был человеком: родился шестилапым шакалом, а человеческий вид потом наколдовал.
И как с ним дружить, если хочется и вместе гулять — и наблюдать за ним со стороны? Так, наверное, чувствуют себя преданные фанаты всяких музыкантов, актеров, писателей…
Но к этим сомнениям Лютый вернется потом. А пока можно толкнуть дверь кафе и развязать шарф: уж сюда-то холоду ни за что не пробраться.
Они садятся за столик в углу, берут зеленый чай с имбирем и по лимонному десерту. Пальцы у Лютого подрагивают — а ведь это далеко не первая их с Виком прогулка, что за дурацкое волнение? Поэтому из чашки он отпивает преувеличенно аккуратно, маленькими глотками, к десерту почти не притрагивается и дышит медленно-медленно, стараясь успокоиться.
Сколько недель Лютый не гулял? Не от дома до работы и обратно, сворачивая под настроение на попутные улицы, а где-нибудь в другом районе или даже в пригороде, вооружившись мелками или маркерами, заводя разговоры с духами, которые встречаются на пути. И уж тем более сколько недель он не гулял с Виком — с которым вечно не совпадали то выходными, то физическим состоянием или попросту желанием?
А тут — раз! — все сложилось, и даже морозная погода не стала помехой. А Лютый сидит и нервничает, как полный дурак. Пускай занята едва половина столиков, даже нечаянное чужое внимание царапает кожу: кажется, что людям прекрасно известны душевные метания и все они обсуждают, осуждают и беззвучно смеются. Надо было все-таки позвать домой. Но разве так уж плохо погуляли? И пойдут гулять дальше, как только перекусят.
Вику плевать на других людей: спокойный как удав, он уплетает десерт, запивая чаем. А потом вдруг ловит взгляд:
— Слушай, все хотел спросить… Почему тебя Лютым назвали?
Тихонько фыркнув, Лютый делает еще один осторожный глоток и предупреждает:
— Ты не представляешь, насколько это скучная история.
— Не представляю! — мотает головой Вик. — Расскажи, пожалуйста, чтобы я представил.
Если он хочет… Какой-то день воспоминаний сегодня получается.
— Я тогда учился в средней школе, и моим любимым словом было «лютый». «Люто нравится», «люто устал», «лютая сегодня домашка» и все такое. Ну вот друзья и прозвали Лютым. Я сначала обижался: я что, лютый зверь, хоть и хтонь? — а потом привык. Да и прозвище потеряло смысл, превратилось в интересное сочетание звуков, с которым мне понравилось себя ассоциировать. Так что школу я закончил больше Лютым, чем Максом, и дальше всем так и представлялся. Как видишь, ничего интересного. — Спохватившись, Лютый прибавляет с улыбкой: — Мама, узнав о прозвище, пошутила, что это потому, что я в феврале родился. Даже не поспоришь.
Вик улыбается в ответ, собирая ложкой остатки десерта:
— Мальчик-февраль… Забавно, что вы с Лией оба февральские, но такие разные.
— По ней-то видно, что она февраль, — фыркает Лютый. Осекается: лишнего не ляпнул? — но Вик кивает:
— А ты — скорее июль.
Необычное и, пожалуй, приятное сравнение — но в голове стучит дурацкая мысль, которую ни за что нельзя высказывать вслух: «Это потому, что со мной всегда тепло?» Зато руки больше не дрожат, и Лютый притворяется, что увлечен десертом и чаем.
Взгляд Вика скользит по макушке и плечам, но не царапает — гладит ладонью. И с такой прекрасной хтонью Лютый стесняется общаться! Дурак.
После кафе они отправляются дальше шататься по улицам и даже спустя час ничего себе не отмораживают. Наверное, холод решает не связываться с безумцами, желающими гулять, несмотря ни на что, и отступает. Правильно делает!
Ни маркеров, ни мелков у Лютого нет, поэтому он наблюдает за шныряющими вдоль домов духами. И не холодно им? Спросить бы, но все они прячутся, едва почувствовав чужой взгляд. До чего застенчивые!
Сложной дорогой с несколькими поворотами, дворами и перекрестками Вик выводит к кладбищу, нарочно или случайно — поди разбери. Лютый не поклонник темы смерти, но сегодня ему без разницы, где гулять. Поэтому он ходит вслед за Виком среди могил, усыпанных снегом, поглаживает надгробия кончиками пальцев и даже дышит легко-легко, не смея нарушить тишину.
Какое тут все… иное: прозрачное, ломкое и безвременное. Если бы не погода, Лютый бы с радостью задержался на пару часов, прислонившись вон к тому дереву у синей оградки, и безмолвно наблюдал. Но вдруг кусачий мороз возмутится беспечностью и отомстит?
Вик провожает до дома — не специально, просто так складываются пути. А когда Лютый снимает перчатку, чтобы вытащить ключи, — он ловит за руку и улыбается:
— Какой же ты глупый февральский мальчик. Устанешь таращиться из угла — приходи, помогу чем смогу.
Спрятавшись в подъезде, Лютый прикладывает ладони к горящим щекам. Неужели Вик запросто видит все душевные метания? Неужели догадывается, как Лютому сложно выбрать между желанием наблюдать издалека и желанием вдвоем бродить по городу? Ведь, что ни выбери, придется связать себя дурацкими формальностями: у коллег одни отношения, у друзей — другие, а у них с Виком — какие?..
Жаль, оторопел настолько, что не крикнул ему в ответ: «Я не знаю, что делать, мне так сложно и страшно!..»
Вот бы и правда сесть на кухне, налить чаю да и распутать в четыре руки внутренний клубок. Но что имел в виду Вик? Он собирается сожрать или, например, поговорить по душам?
«Глупый февральский мальчик…»
Выдохнув, Лютый поднимается на свой этаж. Однажды он решится — и придет.
Ключевой персонаж
— Здравствуйте, агентство «Хтонь в пальто», слушаю.
— Здравствуйте. Мне очень нужно поговорить о смерти с тем, кто знает о ней больше обычного человека. Не знаю, подойдут ли ваши хтони, но если да, то… Чем скорее, тем лучше.
— Да, наши хтони знают о смерти больше людей и всегда готовы об этом поговорить. Диктуйте адрес, доберемся так быстро, как сможем.
— Спасибо вам!
Когда смотришь на мир сквозь желтые очки, все вокруг заливает солнечный свет, исходящий будто из самого твоего сердца. Оно и неудивительно: разве можно быть ключевым персонажем этой истории, если не умеешь светить?
Гор усмехается: ключевой персонаж — это сильно сказано. Хотя если речь об агентстве «Хтонь в пальто», то здесь без него и правда не обошлось. В конце концов, это он был первой хтонью, пришедшей по чужому вызову; это он придумал цепляющее название; это он по всем бумагам является владельцем и собирается до самой смерти приглядывать за своим детищем. И если бы не внутренний свет, сумел бы завлечь других своей идеей, зажечь их сердца? То-то и оно.
Сегодня Гор сидит на северной точке: заменяет приболевшего Женю. Можно было бы дернуть кого-то с выходного, но зачем, если он запросто выйдет сам? К тому же всегда интересно узнать, с какими просьбами люди звонят сейчас. И когда в комнату заходит Маша, он выжидающе приподнимает брови: