Это — и еще бесконечное терпение по отношению к нему, невыносимому чудовищу, которое треплет нервы, чтобы получить подтверждение: «Ты важен. Ты нужен — любым, даже таким невыносимым».
Вик приобнимает Лию и прикрывает глаза. Он ездит на йольский корпоратив побыть наблюдателем. Посидеть в тени, полюбоваться, как развлекаются другие, отдохнуть от мыслей и сомнений, послушать, в конце концов, родной, успокаивающий голос темноты — той, что сидит в лесу, и той, которой полон он сам.
Под гул голосов и негромкую музыку с чьего-то телефона это делать особенно приятно.
Ровно в полночь Крис разливает глинтвейн, и Гор, обняв Валерию, произносит тост:
— За нас, чудовищ в человеческом облике, умеющих пугать, утешать, проводить через смерть и устраивать чаепития. Пускай люди считают хтоней порождениями тьмы — но разве мир способен держаться на одном только свете?
— За нас! — вторят ему остальные, поднимая стаканы.
— За нас, — шепчет Вик, целуя Лию в висок. Салютует стаканом Лютому и Тори, сидящим на подоконнике, подмигивает вооруженному поварешкой Крису и прижавшейся к нему Славе, кивает Санне, устроившей на коленях книгу.
А в кармане вибрирует телефон — странно, кому понадобилось писать среди ночи?
«Привет, это Лена. Я устала бояться, можешь меня сожрать». Вот так отличные новости в разгар Йоля! И какая же она смелая девочка!
— Видала? — Вик показывает эсэмэску Лии. — Моя взяла!
— Я тебя убью, — негромко рычит Лия, но даже не пытается отстраниться, наоборот, утыкается в плечо.
От нежности, которой полно ее рычание, щемит сердце, и Вик соглашается:
— Убивай. Но не прямо сейчас, ладно? Очень хочу допить глинтвейн. — Прибавляет гораздо тише: — Я тоже тебя люблю, — и, прищурившись, улыбается.
Колесо года делает поворот. Еще двенадцать прекрасных месяцев остались позади.
Приятного аппетита
— Видишь ли, я не Орландина, — напевает Вик, вальсируя по кухне с бокалом портвейна. — Да, я уже не Орландина. Знай, я вообще не Орландина…[7]
Сидящая в уголке Лена тихо фыркает:
— На Люцифера ты не очень похож.
— А на твою смерть? — подмигивает Вик. Замечает, как Лена, вздрогнув, вцепляется в бокал, и кивает: — Ты пей, пей. И прекращай нервничать.
«Если б это было в моей власти», — читается в глазах Лены. Но из бокала она послушно отпивает, кажется не столько пытаясь расслабиться, сколько отгораживаясь на пару секунд этим хрупким стеклом. Порой иллюзия безопасности важнее самой безопасности.
«Я устала бояться, можешь меня сожрать». После той эсэмэски они с Леной договорились о встрече — правда, только когда схлынет предновогодний рабочий аврал. Агентство, как обычно, донимали желающие заказать Деда Мороза и Снегурочку, но особых бед от них не было, если не считать времени, потраченного на объяснения. Кофейням наверняка приходилось хуже: все бегали за нарядами и подарками, как же потом не расслабиться за чашечкой кофе?
И вот сегодня, девятого января, они наконец-то сидят на кухне у Вика, пьют портвейн и оба пытаются не бояться. Одна прячет страх за колючками, другой — за развязностью и наглостью. У кого получается лучше — поди пойми.
С заказчиками проще: спроси, как они дошли до жизни такой, и вот человек делится наболевшим, забыв о волнении. А Лена свою историю рассказала в прошлый раз. И как ее теперь расслабить? Хорошо, что хоть портвейн спасает. Алкоголь, конечно, зло, но не валерьянкой же угощать!
Сюда бы Лютого с его умением потрясающе пить чай; Вик при всем старании не потянет: слишком нервничает, чтобы не только свое волнение прогонять, но и пробуждать в Лене бесстрашие, запрятанное глубоко внутри. Вот и приходится прибегать к человеческим методам.
Эх ты, хтонь в пальто! Вроде столько всего умеешь, а как дело становится неожиданно личным, так у тебя сразу лапки — и вовсе не те, которых шесть..
Взгляд у Лены все такой же испуганный, почти затравленный — а ведь сама пришла, никто за руку не тащил! Вик вежливо не приближается, чтобы не пугать еще больше; предлагает из другого угла кухни:
— Если тебе это поможет, представь, что я — всего лишь очередной бесячий гость. Ты же их не боишься? Только глаза закатываешь. Впрочем, — он ухмыляется, — тут и представлять не надо.
— И правда, — улыбается Лена, и столько яда в ее улыбке, что Вик только чудом не падает замертво. Хороша была бы хтонь, если бы травилась ядом человеческого страха!
В одну из прошлых встреч он и правда вел себя как самый бесячий гость, абсолютно невыносимое чудовище: пугал ухмылками и дурацкими шутками, торчал в кофейне после закрытия, добивался откровенного разговора. Удивительно, как Лена не пристукнула.
— На самом деле, — помолчав, признается Лена, — бывало и хуже. Ты просто пугал, а некоторые заказ делают сквозь зубы и смотрят сверху вниз, будто ты не бариста, а половая тряпка. Ну ты видел тогда, в ноябре.
— Это мне знакомо, — вздыхает Вик, покачивая бокалом. — Уж на что хтоней побаиваются бесить, а некоторые все равно считают, что им все обязаны: требуют принять хтонический облик, тянут за хвост, в пасть лезут… Кошмар, а не люди.
Страх в Лене понемногу отступает, но не уходит до конца, готовясь в любой момент взметнуться волной. Поэтому Вик, приблизившись, подливает еще портвейна и в ответ на протестующий взгляд поясняет с улыбкой:
— Мне надо, чтобы ты перестала бояться. Испуганные люди на вкус горчат.
О, каким восхитительным ужасом наполняются ее глаза! Как дрожит голос, когда она бормочет:
— Ты говорил, это не по-настоящему…
Выдержав долгую устрашающую паузу, Вик успокаивает:
— Я шучу. Просто ты слишком очаровательно пугаешься, никак не устоять.
— Ну ты… — отводит глаза Лена. Щеки у нее полыхают: то ли от смущения, то ли от выпитого портвейна.
— Я-то — да, — ухмыляется Вик и прислушивается к ощущениям. Ему, пожалуй, хватит: кружится голова. Хорош будет, если так напьется, что не сумеет сожрать.
Опустившись на соседний стул, он долго разглядывает Лену, заставляя ежиться под внимательным взглядом. Черная кофта с капюшоном — и беззащитно открытая шея; в ушах «гвоздики»-ромашки; каштановые волосы с мелированными прядками, на вид густые, вот бы перебрать пальцами… И наконец, темно-зеленые глаза, распахнутые широко-широко, как бы Лена ни пыталась казаться спокойной.
— Девочка, девочка, а почему у тебя такие большие глаза?
— Да потому что я боюсь тебя, Серый Волк! — восклицает Лена. Тут же отгораживается бокалом, но так, не всерьез, на всякий случай. С каждой секундой страх все больше выцветает: в конце концов, даже бояться человек устает.
То ли алкоголь действует чем дальше, тем сильнее, то ли бесстрашие окончательно затапливает — Лена расстегивает и снимает кофту, оставаясь в футболке с единорогом. Хтоническая сторона, почуяв доверие и близкое пожирание, немедленно высовывается: «Смотри, какая славная девочка!» Возразить нечего: и правда славная, вон как открылась — во всех смыслах.
Руки, правда, подрагивают, когда она делает очередной глоток из бокала. Поэтому Вик прищуривается:
— Надеюсь, ты достаточно расслабилась, чтобы я тебя спокойно сожрал. Не люблю, знаешь, когда у меня в животе ерзают. — Он демонстративно облизывается и с удовольствием отмечает, что Лена только вздыхает, закатив глаза.
Вот и всё. Можно приступать.
Подмигнув, Вик достает из шкафа свечу, ставит в центр стола и щелкает зажигалкой.
— Садись вот сюда. Смотри на свечу, на меня не обращай внимания, иначе будешь отвлекать.
И выключает в кухне свет.
Голова кружится, даже слегка подташнивает, но это от волнения, а не от алкоголя. Как ни пытался успокоиться, полностью не вышло; ну хоть Лена перестала дрожать и сжиматься в комок.
От привычного страха: «А вдруг именно в этот раз я окончательно стану чудовищем?» — остался бледный призрак, и то не внутри, в душе, а в дурной голове. Вик щелкает зудящими зубами: всенепременно стану, никогда не становился, а вот здесь и сейчас… И намечает путь в пространстве хтонической тени.
Зря говорил, что с заказчиками проще: в них надо доверие пробуждать. А славная девочка Лена полна доверия по самую макушку: вначале написала эсэмэску, потом согласилась на встречу, вышла из квартиры, спустилась в метро, приехала сюда, к жуткой шестилапой хтони… Вот так подарочек, и стараться не надо! Впрочем, сколько сил тут сэкономил — все спустит на процесс пожирания, чтобы было по высшему разряду. Обещал избавить от страха и навсегда изменить жизнь — только попробуй не справиться.
Лена подрагивает то ли от холода, то ли от нервов, но не решается даже пошевелиться — сказали ведь смотреть на свечу и не отвлекаться! Поэтому Вик укрывает ее кофтой и, обернувшись чудищем с головой шакала, сжимает лапами плечи.
— Ну что, готова?
— Приятного аппетита, — смущенно бормочет Лена, аккуратно продевая руки в рукава.
Совершенно восторженный, Вик кусает ее за шею и прикрывает глаза, чувствуя отдельные капли волнения и много-много любопытства. Нет, ну какая девочка!
Острым зубам хтонической тени приходится постараться, чтобы вытащить из Лены страх — страх не Вика, не процесса пожирания, а бытия проводником. Будто, если признаешь, что чувствуешь и видишь мир острее других, на плечи немедленно свалится тяжеленная ответственность, и ты, маленький слабый человек, ни за что с ней не справишься. Или, хуже того, никакой ответственности не будет, тебя попросту сожрут. Ведь мир полон не только добрых чудес, но и тех, которые шипят из темноты, касаются рук ледяным дыханием, наблюдают из переулков.
А еще, конечно, найдутся люди, которые запишут тебя в сумасшедшие: которые и хтоней считают выдумками, которые никогда не общались с городом через вывески и фразы случайных прохожих, которые не ощущали себя шестеренкой в механизме судьбы, маленькой, но бесконечно важной. И с этим тоже придется жить, возможно навсегда разрывая дружеские и даже родственные связи с такими людьми.