Таким образом, хотя репертуар был богат (двадцать три названия балетов), но нового в нем было пока мало. К тому же артистам, танцевавшим в Париже в «Клеопатре» (вторая редакция «Египетских ночей»), где новые декорации и костюмы Л. С. Бакста вызвали восторг парижан, и в «Половецких плясках», также имевших триумфальный успех, ранние постановки Фокина – «Египетские ночи» и «Евника» – должны были уже казаться весьма пресными.
Лидия Лопухова в этот первый сезон танцевала в балетах и операх, согласно «Ежегоднику императорских театров», 34 раза (а всего балетных спектаклей в сезоне было пятьдесят). Она получила первую сольную партию, конечно, в балете своего учителя: это Миранда, подруга Армиды в балете «Павильон Армиды». Ее дебют в этой роли состоялся 11 марта 1910 года, прошел успешно, и роль осталась за ней, а артистка была приказом от 28 апреля переведена в корифейки с окладом 720 рублей в год. Тем временем на протяжении зимы Дягилев готовил свой уже второй парижский сезон. Наряду со спектаклями из репертуара Мариинского театра («Жизель» и ряд постановок прошлого сезона) шла работа над новыми балетами. В марте Стравинский должен был представить партитуру «Жар-птицы», обсуждалась возможность поставить балет на музыку симфонической поэмы Римского-Корсакова «Шехеразада».
Гастроли петербургского балета должны были открыться в начале июня на сцене парижской Оперы, а закрытие балетного сезона в Мариинском состоялось 25 апреля. Весь май шли репетиции, в которых Лидия Лопухова принимала самое непосредственное участие. Нетрудно представить себе радостное возбуждение девятнадцатилетней артистки. Тамара Карсавина с добродушной иронией описывает ее приезд в Париж. «Это было ее первое путешествие за границу. Когда она вышла из вагона, ее охватило такое волнение, что она потеряла сознание здесь же на куче багажа. Попасть в Париж было ее величайшей мечтой, объяснила она испуганному Баксту, который пытался привести ее в чувство. Она просто не вынесла открывшегося ее взору зрелища (здания Северного вокзала!)»[994].
Тамара Карсавина рассказывает и об исключительном успехе «маленькой Лопуховой» в Париже. «Она была еще совсем ребенком, и глядя, как в скромном костюме Сильфиды она быстро проносилась в самозабвенном танце, я вспоминала крохотную усердную ученицу моих школьных лет. Парижская публика нашла для нее какое-то совсем особое место в своем сердце, и в тех похвалах, которыми ее осыпали газеты, всегда был оттенок нежности. Никто не нарисовал лучшего ее портрета, чем Жан-Луи Водуайе в «Вариациях на тему Русских балетов». Он утверждал, что Амалия Лулу, героиня П.-Ж. Сталя, по странному капризу судьбы танцует весь месяц на сцене Опера под именем Лопуховой второй. «Ведь принцессы танца, как царствующие персоны, имеют порядковые номера», сообщал он на полном серьезе. «Виртуозность Лопуховой поразительна, но смягчена едва уловимой неловкостью юности»[995].
В Париже Лопухова неожиданно быстро, казалось, без подготовки, выдвинулась на положение ведущей танцовщицы. Вчерашняя артистка кордебалета танцевала Коломбину в «Карнавале», Балерину в «Петрушке», даже Жар-птицу. Все роли Карсавиной, хотя на Карсавину Лидия Лопухова была совершенно не похожа. Внешние данные Лопуховой не отвечали привычным представлениям об облике классической балерины. У нее не было тех удлиненных линий, стройной изысканной формы ног, длинных рук, лебединой шеи, которыми в идеале должны обладать исполнительницы ролей «высокого» классического репертуара – Одетты-Одиллии, Авроры, Никии или Жизели. Невысокий рост, округлые формы, смешливое личико с полными щечками, носом неправильной формы и необыкновенно живыми глазами – такой предстает Лопухова на фотографиях. Судя по рецензиям и по описаниям, сделанным ее братом Федором Лопуховым[996], она не поражала своими вращениями, но зато пальцевая техника у нее была блистательная. Стремительные пробежки на пальцах в невиданном темпе и каком-то особенно радостном настрое, с поразительной легкостью («как будто под ее ногами не было пола», пишет Лопухов), были ее специальностью. Она обладала также удивительно высоким и легким прыжком, по силе равным мужскому, и в то же время отличавшимся чисто женским изяществом и мягкостью. Чем-то он был сродни прыжку Нижинского, хотя, по мнению Лопухова, полет Нижинского напоминал скачки кузнечика, а Лидия, «как пух одуванчика, взлетала и мягко приземлялась, напоминая маленьких ангелов на картинах художников кватроченто»[997]. Но, может быть, наиболее привлекательными качествами танца Лопуховой были жизнерадостность, увлеченность, заразительный юмор. Качества эти она сохранила на всю жизнь и на сцене, и в быту, что делало ее неизменно любимицей зрителей во всех странах.
Естественно, что роли, унаследованные ею от Карсавиной, Лопухова исполняла совсем иначе. Ее Коломбина была лишена той утонченности, которую ей придавала Карсавина, карсавинского тронутого печалью лукавства. Это была юная резвушка, для которой и жизнь, и любовь, и все сущее – еще ничем не омраченная радость. Ее Балерина в «Петрушке» увлекалась Арапом, как неопытная девчонка. Она была искренна в своей любви и не менее искренна в своем горе: ее глаза, только что сияющие счастьем, наполнялись слезами, когда она видела, как по ее вине гибнет влюбленный в нее Петрушка. Жар-птица Лопуховой была лишена таинственного очарования колдовской девы-птицы; не способна Лидия была передать и восточную истому, которую несомненно предполагал причудливый бакстовский костюм. Спасал ее парящий прыжок, благодаря которому образ поднимался над обыденностью. Но даже в этой не самой удачной из исполненных ею ролей успех Лопуховой был велик.
«Русский сезон» 1910 года окончился в июле. По-видимому, слух о достижениях Лопуховой достиг России, потому что Лидии снова повышают оклад: с сентября 1910 года она будет получать 840 рублей в год. Но перед участниками «Русских сезонов» стали открываться и иные, весьма привлекательные перспективы – антрепренеры из разных стран наперебой предлагали гастроли на самых выгодных условиях. 9 (22) июля Лопухова написала из Парижа письмо управляющему Конторой Императорских театров А. Д. Крупенскому:
«Многоуважаемый Александр Дмитриевич!
…Ваша ко мне доброжелательность дает основание рассказать, что со мной случилось: благодаря успеху в Берлине и Париже ко мне начали появляться разные агенты, приглашающие меня в разные города и разные страны; приглашения были очень соблазнительными, но я всем отказывала, помня, что всем, чего я достигла, я должна быть благодарна школе и Вам, которого я до сих пор не поблагодарила, что меня произвели в корифейки: я все время, даже в самые лучшие моменты моих успехов заграницей, мечтала, как приеду в свой родной театр, как я буду учиться, как я буду счастлива, когда меня оценят, и никакие деньги, никакая заморская слава ничто в сравнении с оценкой дирекции и положением на петербургской сцене. И вот можете себе представить, что со мной сделали. Окружили со всех сторон, убедили, я подписала контракт в Нью-Йорк. На другой же день я одумалась, я плакала, Бог знает, что я бы дала, чтобы этого не случилось, тоска меня гложет, я не хочу ехать никуда, но агенты, как церберы, над моей душой, да и последствия неисполнения контракта были бы для меня ужасны. Вот в эти тяжелые для меня минуты я могу только к Вам обратиться. Помогите мне, чтобы не сказать больше, и я буду счастлива. Я прошу Вас дать мне отпуск, но не более как на 2 месяца считая с 15 августа, дайте мне такую бумагу, из которой было бы видно, что более двух месяцев я в отпуске быть не могу и это послужит мне основанием уехать из Нью-Йорка и с Божьей помощью 15-го октября я уже буду в Петербурге. Ради Бога, исполните мою просьбу, я Вам буду всегда признательна. Преданная Вам, Л. Лопухова»[998].
Ответом послужили разрешение на отпуск без сохранения содержания и телеграмма, посланная Крупенским в парижский «Гранд-отель». 18 августа «Петербургская газета» сообщила об отпуске и об ангажементе Лопуховой, которую «в Петербурге совсем не знают, а заграницей она составила себе большое имя»[999]. Здесь же указывалось, что по контракту она будет получать в Америке 4000 рублей в месяц.
В момент, когда Лопухова просила об отпуске, она, по-видимому, действительно не собиралась надолго покидать Мариинский театр. Ее письмо – не хитрость. В нем нет лицемерия. Доказательство тому – второе письмо, тоже Крупенскому, с просьбой предоставить отпуск не на два месяца, а на один, чтобы, показав документ, она могла оборвать контракт и вернуться в Петербург в первых числах сентября. Иначе говоря, уезжая в Америку с братом Федором и московским танцовщиком Александром Волининым, Лидия никак не предполагала, что этот ангажемент приведет к полному разрыву с труппой Мариинского театра. Тем не менее, предложенный ей новый, чрезвычайно выгодный контакт, как и предполагаемое замужество, изменили планы Лидии. Ни в сентябре, ни в октябре она в Петербург не вернулась. И тогда 22 декабря (старого стиля) директор Императорских театров В. А. Теляковский подписал следующий приказ: «Артистку балетной труппы Лидию Лопухову, как не явившуюся к исполнению служебных обязанностей, уволить от службы Дирекции с 21 декабря сего года»[1000].
Группа русских танцовщиков, в состав которой входила Лопухова, прибыла в Америку 3 августа 1910 года. Поначалу Лопухова выступала у антрепренера Чарлза Фромана, который возил русских танцовщиков по городам США.
Ф. В. Лопухов в своих воспоминаниях рассказал об этих гастролях: о выступлениях по три-четыре раза в день в различных театрах, мюзик-холлах, между актами опереточного спектакля. Контракт был подписан на год. Когда его срок окончился, Федор уехал в Россию, а Лидия и Волинин подписали новый контракт.