После премьеры «Идиота», когда полученные деньги были истрачены, для Бенуа наступили тяжелые времена. «<…> все одно и то же, довольно-таки беспросветное <…>, мое кинематографическое дело вдруг потерпело крах, и я оказался ни с чем. Вообрази мои переживания», – жаловался он Добужинскому[1038]. Бенуа продолжал мучительно колебаться, возвращаться ли на родину. Там, в России, он «оставил часть себя самого», «дело жизни», «на первом месте Эрмитаж». «И вот поставить на все это крест и сказать себе, что я, повиснув в воздухе, начинаю отныне новую жизнь, это ужасно-ужасно трудно. Между тем и возвращаться нельзя. Жить на те средства, которые там полагаются «интеллигентным работникам», невозможно. Театр погряз в агитационной и модернистской пошлятине <…> и выходит, что несмотря на «имя» и даже славу, там нечего (здесь и далее подчеркнуто в тексте. – Н. Д.) делать или не дадут что-либо сделать»[1039].
В момент мучительных колебаний и выбора непростого решения последовал заказ от Рубинштейн, у которой «созрела новая затея»[1040]: в августе 1925 года Бенуа неожиданно получил рукопись сочиненной по ее заказу пьесы Сен-Жоржа де Буэлье[1041] «L'Imperatrice aux Rochers» («Императрица среди скал»)[1042]. Это была трагедия, написанная в духе стихотворных средневековых мистерий, об императрице-праведнице, которую муж по злому навету сослал на скалистый остров, где она получила от Богоматери дар исцелять безнадежно больных. «Surtout ne nous quittez pas», – просила Рубинштейн в телеграмме, посланной вслед за рукописью[1043]. Бенуа принял заказ: «Я был очень тронут Вашим желанием поручить мне постановку, L'Imperatrice aux Rochers». <…> Не брать такой интересной работы было бы грешно», – отвечал он «многоуважаемой и дорогой Иде Львовне»[1044]. Возвращение на родину было вновь отложено.
Вокруг грандиозного синтетического спектакля Рубинштейн сумела объединить, помимо А. Бенуа, и других выдающихся деятелей театра: А. Санина[1045], А. Онеггера[1046]. Кроме того, по рекомендации Бенуа, считавшего, что в постановке «необходимо участие «почти гениального» балетмейстера»[1047], была приглашена Бронислава Нижинская[1048].
О размахе предприятия можно судить по тому что в нем было задействовано двести человек исполнителей: драматические актеры, вокалисты, многочисленные статисты, акробаты, жонглеры, всадники, настоящий зверинец. Широко была использована и машинерия. Работа захватила Бенуа: «Я очень увлечен, ибо уже мечтал о том, чтобы испробовать свои силы в «готическом»», – признавался он в одном из писем А. П. Остроумовой-Лебедевой[1049].
Известно, как решил Бенуа оформление. Огромный готический портал служил рамой, которая не менялась на протяжении всего действия, а за ним, на втором плане, чередовалось тринадцать декораций, стилизованных под средневековые книжные миниатюры. «Декорации очень грандиозны и красивы, необыкновенно эффектны и остроумны», – засвидетельствовал М. Добужинский[1050]. Художник спектакля вызвал всеобщее одобрение, роскошь оформления, стильность пышных костюмов оживленно обсуждались в прессе – сама же мистерия была оценена как слишком растянутая и скучная: спектакль, длившийся восемь часов, заканчивался в четыре часа утра. «Слишком много наболтано слов. De la poesie. <…> Одну треть текста, несмотря на упорное сопротивление автора (дурака), сократили, но следовало бы еще столько же убрать», – сообщал на родину Бенуа[1051].
Все то время, что Бенуа работал над «Императрицей среди скал», он продолжал размышлять над основным мучившим его вопросом. «<…> когда это кончится, то надо будет решительно подумать о возвратном пути, хотя бы подвергая себя риску», – писал он Добужинскому в сентябре 1925 года[1052]. И через полгода тому же адресату: «Мы в полной нерешительности: то едем, то откладываем… душа болит невыносимо, и я просто стал мечтать о том, чтобы как-то «покончить», хотя бы посредством прекращения собственной личности»[1053].
С 1927 года начался новый, качественно отличный от предыдущего период сотрудничества художника и актрисы. Речь идет о компании «Балеты Иды Рубинштейн». Возможно, именно Бенуа был инициатором создания антрепризы, просуществовавшей до 1934 года включительно и давшей четыре сезона представлений. Предприятие открывало перед художником новые горизонты и обеспечивало ему регулярный заработок. Вопрос об эмиграции решался окончательно.
Роль, которую Бенуа занял в антрепризе, была исключительной. Помимо оформления спектаклей (его дети, Николай и Елена[1054], продолжали, как прежде, расписывать декорации), он строил репертуар, разрабатывал сценарии, принимал участие в подборе хореографов и артистов, делал заказы композиторам. «Балеты с музыкой Баха и Онеггера, Шуберта, Листа и Мильо (так! – Н. Д.), Чайковского и Стравинского, Бородина и Черепнина – были всецело созданы по моей инициативе», – писал он Нотгафту в конце первого сезона[1055]. Подтверждением этого может служить пространное письмо Бенуа Стравинскому, посланное в конце 1927 года. Объясняя композитору свой «проект с'est du Tchaikovsky a travers Stravinsky»[1056], то есть будущего балета «Поцелуй феи», он писал: «У меня уже давным-давно было желание сделать что-либо на музыку дяди Пети (так любовно называл Бенуа Чайковского. – Н. Д.) не специально балетную. На самом деле, дядя Петя всю жизнь (сам, быть может, того не сознавая) только и писал «балеты», и все эти сокровища вызывают самые увлекательные мысли зрелищного порядка, вынужденные лежать под спудом и не получают пластической реализации». Далее следовал перечень «кандидатных» фортепианных вещей Чайковского, пожелания относительно формы и прочего[1057].
Убежденный балетоман, Бенуа мог рассчитывать на то, что в новой антрепризе реализует сценографические идеи в любимом виде театрального представления и сможет показать свое искусство в полном блеске. Так оно и случилось. Из любого спектакля он выходил победителем, хотя авангардизм проник уже и на балетную сцену, а Бенуа, как известно, придерживался прежних воззрений на декорационное искусство.
Художник принялся за новое дело с энтузиазмом: «Утешаюсь работой. И так ее много. И так она увлекательна, что она занимает все мое время и отвлекает значительную часть моего внимания», – писал он в эту пору[1058]. В первый сезон (1928) Парижу была представлена серия одноактных балетов. В программе причудливо сочетались различные сюжеты: русский сказочный и псевдоантичный, библейский и романтический, аллегорический и жанровый. Один из балетов – «Давид» A. Соге в оформлении Додерота – поставил Леонид Мясин[1059]. Остальные шесть (все их оформлял Бенуа) – Бронислава Нижинская, продемонстрировавшая хореографическую изобретательность и богатство фантазии. Пестрота сюжетов, отнесенных к разным культурным эпохам, давала художнику возможность развернуться. Он то переносил зрителей в заоблачный золотисто-голубой дворец олимпийцев, где каждому божеству был придуман великолепный костюм («Свадьба Амура и Психеи»[1060]), то оглушал эффектным превращением пустынного острова в сказочный город «леденец» («Царевна-Лебедь»[1061]), пленял лирико-сентиментальной картиной заброшенной сельской мельницы, «прикорнувшей» на берегу реки («Поцелуй феи»[1062]), вводил в романтическую атмосферу мрачного замка («Возлюбленная»)[1063].
Приняв на себя в некоторых спектаклях роль классической балерины, танцующей на пуантах, сорокапятилетняя Рубинштейн[1064] совершила ошибку. В этом возрасте и профессиональные танцовщицы – каковой она не была – опасаются выходить на сцену, потому в технике она проигрывала даже танцовщицам кордебалета, который ее окружал. В частном письме Бенуа сообщал, что был «в сильной степени дегутирован[1065], увидев ее танцующей, а случилось это за три дня до первого спектакля, когда уже ничего нельзя было поправить». По его словам, «до этого она под всякими предлогами отлынивала, что б мне – официальному ordonnateur du spectacle[1066] – не показаться. <…> Если бы я увидел ее, – добавлял он, – то я был бы обязан ее удержать от выступления в таком виде»[1067]. Кажется странным, что художник, много лет проведший в балетном театре, не мог изначально предвидеть подобного. Недоумение выразила в своих воспоминаниях и Н. Тихонова: «Удивительно, что Александр Николаевич, обладавший утонченным вкусом, не отговорил ее от этого амплуа»