. (В связи с булгаковским «На дне» критика писала о необыкновенном созвучии по-мхатовски ансамблевого спектакля атмосфере «великой депрессии».) Несмотря на то, что некоторые реалии ночлежки были слишком натуралистичны и, как говорили, нарушали «приличия» американской сцены, спектакль Булгакова в газетных анонсах неизменно сопровождался значком inevitable* – «не пропустите»[839]). Ставил Булгаков и «Вишневый сад» для еврейской труппы Yiddish Theatre, и некую «Куртизанку» – с участием американских актеров – для Президент-театра…
Многие спектакли русскихпроходят в помещении «Нейборхуд Плейхаус». В это время с 16 актерами этого театра уже вовсю работает «по методу Художественного театра» Ричард Болеславский[840]. Преподаванием занялся и Лев Булгаков, в 1939-м открывший здесь свою собственную студию, еще одну среди множества других, руководимых русскими педагогами. Студии эти, обучавшие «русскому методу», как показывают журнальные объявления, плодились будто грибы после дождя[841]. (Умер Булгаков в 1948-м.) В отличие от Булгаковых, Тарыдина и Шигорин языком в совершенстве не овладели, даже для педагогической работы. И сосредоточили всю свою деятельность в «русском кругу», обнаружив и здесь, в русском Нью-Йорке, для себя большое поле деятельности.
Русская театральная жизнь уже «кипела». К середине 1920-х нью-йоркцы могут лицезреть многих звезд российской театральной эмиграции (не говоря уже о завершившей в 1924 г. свои гастроли в Америке труппе легендарного Московского Художественного театра). В том же сезоне, когда начинают свою деятельность в Америке Тарыдина и Шигорин (1924–1925 годы), в Нью-Йорке довольно успешно гастролирует и прописавшаяся в Берлине «Синяя птица» Южного (правда, некоторые здесь ее считают «вторым изданием» балиевской «Летучей мыши»). Сюда, в число актеров американских русских трупп, перейдут и некоторые балиевцы, в том числе коллега, когда-то актер Малого театра П. Е. Лопухин. Не без оснований говорят о возникшей и с каждым годом нарастающей конкуренции русских театральных коллективов.
Обозначив театральный контекст русского Нью-Йорка 1920-х, вернемся к Татьяне Тарыдиной. Когда Яков Шигорин и Леонид Кинский (Вл. Зелицкий. – М. Л.) наконец получают в свое распоряжение помещение камерного театра для своей «Интер-студии» в Ист-энде, их начинание приветствует Д. Бурлюк и тут же принимается за оформление русского сказочного спектакля – «Голубиной книги»[842]. Это одна из первых попыток основать здесь русскую репертуарную студию. Однако и она разделила судьбу многих «мимолетных», по слову Н. Н. Евреинова, эмигрантских предприятий. Создание настоящего русского театра растянется на все 1930-е годы и прервется Второй мировой войной.
В 1939 году, 7 октября, в Master Institute Theatre (ранее связанном с фондом Рериха) русской общественностью Нью-Йорка празднуется юбилей Т. Тарыдиной. В программе бенефисного спектакля – «Брак по расчету» А. Репникова и «Священное пламя» Сомерсета Моэма в режиссуре Якова Шигорина. Миссис Табрет, так напоминающая фру Альвинг Ибсена, считалась к этому времени коронной ролью Татьяны Тарыдиной – она играла ее еще в Берлине, и теперь она получилась у нее, пишет критик, «настоящей английской помещицей», переживающей «медленную трагедию» – «это мученичество за грехи всех г-жа Тарыдина передала в финальной сцене с предельной сдержанностью сценического выражения»[843].
В честь Татьяны Тарыдиной был дан обед в ресторане «Яр». На юбилейном вечере звучат знакомые мотивы – «мысль о создании Русского театра в Америке не умирает. После парижского опыта в Нью-Йорке вновь созрело желание строить настоящий русский театр. В этом направлении ведут работу артисты Я. Шигорин и Вл. Зелицкий». «Не пропадать же в самом деле Нью-Йорку! Чем мы хуже Парижа!.. Осенний сезон не за горами»[844], – будоражит русский артистический Нью-Йорк автор заметки в «Новом русском слове». Начать решено было с классики – ставить Островского: «Таланты и поклонники», «Доходное место», «Правда – хорошо, а счастье лучше». В образе Домны Пантелеевны (премьера спектакля «Таланты и поклонники» в помещении Barbizon Plaza Theatre, директорство Глэдис Андес, состоялась 25 марта 1939 года – он посвящался памяти Федора Волкова), заметит рецензент, у Тарыдиной было «трагическое непротивление судьбе, благородство материнских чувств»[845]. Если судить по речевой характеристике, была она, по его мнению, «не костромской, не тульской, а петербургской старухой»[846]. В этой же постановке Яков Шигорин играл Дулебова. Следующий спектакль с участием актрисы состоялся 18 ноября того же года – играли «Правда – хорошо, а счастье лучше», с Тарыдиной – Маврой Тарасовной, Яковом Шигориным – Барабошевым и Л. Булгаковым – Силой Ерофеичем[847]. По свидетельству репортера русской газеты, «театр был переполнен»[848]. В анонсах на будущий сезон (1940 год) сообщалось, что ставить в Передвижном театре будут Л. Булгаков, В. Булгакова и Я. Шигорин.
Однако время возникновения Русского Передвижного театра в Нью-Йорке, надеявшегося перехватить эстафету у закрывшегося Русского театра в Париже, оказалось малоподходящим даже для относительно стабильной работы. Призыв резервистов, военный налог на развлечения, а затем и вступление США в войну – все это не располагало к существованию театра в 1940–1942 годах. И тогда они перейдут к системе «русских вечеров», создадут кружок литераторов и поэтов, «Общество М. В. Ломоносова в зарубежье», которое станет центром притяжения русской эмигрантской интеллигенции. (Ломоносов в Бронксе – кому снилась такая экзотика?!) Особенность личности Тарыдиной проявилась в это время особенно ярко – она никогда не ныла, отличалась каким-то не российским оптимизмом и самоиронией, а главное, даже в неблагоприятных условиях умела «собрать людей» вокруг себя. Вскоре регулярно отмечается здесь «Татьянин день» – в дело распространения в зарубежье этого российского культового интеллигентского праздника, напомним, Тарыдина-писательница внесла солидную лепту, устраиваются «литературные чаи». Поэтесса К. Славина сочинила незатейливые стихи:
Так приходите в воскресенье
к Шигориным попить чайку.
У них приемный день.
Тоску сменит покой отдохновенья.
Опять в уюте шалаша
Кот Васька, две артистки-тетки
И одинокая душа…
В довольно праздничном капоте[849].
(Напомним: «Одинокая душа» – название рассказа Т. Тарыдиной.)
Собираются в студии Татьяны Тарыдиной и волошинские вечера, с участием поэтов и художников, знавших при жизни в Крыму автора «Путей России»[850].
А Русский Передвижной театр Якова Шигорина и Вл. Зелицкого по-настоящему откроется только после войны (фактически, в 1946-м) и аннонсирует в это время «Момент судьбы» Тэффи, «Событие» Сирина, «Линию Брунгильды» Алданова – многое из того, что уже брал для своей афиши Русский театр в Париже, но не сумел довести до конца[851]. Следует заметить, что Тарыдина и Шигорин в сороковые годы, подобно Греч и Павлову во Франции, включают в репертуар и драматургию советских авторов – в том числе Шкваркина («Чужой ребенок») и Булгакова («Дни Турбиных»), а затем военные пьесы К. Симонова. После супруги поставят «Женитьбу» Гоголя, «Бальзаминова» Островского, «Хамку» Константинова – спектакль, пользовавшийся особой любовью публики, – по свидетельству очевидцев, на этих представлениях всегда был аншлаг. В конце сороковых Тарыдина участвует в постановке пьесы Г. Г. Ге «Кухня ведьм» (сам автор выступил в роли следователя) и заслуживает высокой оценки Камышникова: «Т. Тарыдина очень убедительно передала душевный надрыв Марины, прошедшей страшный путь жизни, втоптанной в грязь пороками большого города, развратом, пьянством и унижением»[852]. После войны Яков Шигорин будет принимать активное участие в работе русского отдела «Голоса Америки». В середине 1950-х – любопытно сообщение Тарыдиной о новых продолжателях русского театрального дела в Нью-Йорке и об их первых, но многообещающих, как казалось ей, попытках: «21 ноября состоится спектакль единственного сохранившегося подлинного театра – Вс. Хомицкого, который неустанно борется со всякими трудностями на своем пути и покажет нам пьесу из нашей эмигрантской жизни – трехактную «Карьеру», и мне хочется воззвать к вам, протянуть руки и сказать: да пойдемте все на этот спектакль!»[853] В это время ее собственная актерская сила уже угасает, и она может позволить себе лишь изредка руководить студийными постановками – в 1953–1956 годах ее ученики ставят «Зеленое кольцо» Гиппиус, инсценировки Аверченко и Тэффи.
Заслуживают внимания в этом архиве не только ее мемуары, воспоминания о волошинском Коктебеле (частично опубликованные в «Новом русском слове» в 1976 году), московском и провинциальном театре 1910-х годов. Наибольший интерес все же представляет переписка Т. Тарыдиной со многими театральными деятелями российского зарубежья, позволяющая реконструировать быт и образ жизни русской эмиграции накануне и после Второй мировой войны… А это – вещи пока мало изученные.
Театра в ее – и не только в ее – жизни становилось все меньше и меньше. Одни делали «хорошее лицо при плохой игре», продолжали чувствовать себя избранными, не желали сдаваться – «мы не в изгнаньи, мы в посланьи!», другие глухо страдали от унижений и проклинали бесчувственный прагматизм Запада.