Девочка, видимо вспомнив недавние события, присела на корточки, а затем и вовсе на песок пляжа и, закрыв руками лицо расплакалась. Приобняв ее за плечи я постарался успокоить ее и сам того не ожидая услышал ее историю.
— Все началось со смерти мамы. Как же я уговаривала ее бросить эту работу, и найти что-то, чтобы было полегче. В конце концов, я уже не маленькая девочка, и вполне могу тоже устроиться на работу, тем более, что мне уже предлагали место в цветочном павильоне, где я работала прошлым летом. Пусть я не слишком сильна магически, но способности-то у меня есть, и только из-за них, в прошлом году, цветочный магазин перевыполнил план. Но мама была против. Хотела, чтобы я закончила десятилетку и поступила в институт.
Отец? Да кто его знает, где этот отец. Пока я была маленькой, мама рассказывала сказки о том, что тот погиб на войне. А когда чуть выросла, и случайно увидела в мамином паспорте печать о расторжении брака, то сразу стало понятно, что если война и была, то она привела именно к разводу. Но я не жалею. Вернее жалею, конечно, но не то, что у меня нет отца, а именно маму. Потому что ей трудно одной. Правда в последнее время, я почувствовала, что у мамы кто-то появился. Мы женщины, всегда это чувствуем. И я была совсем не против этих отношений. Главное, чтобы он нравился маме, а я даже была согласна называть его папой, если конечно он захочет этого. Впрочем, все это уже в прошлом.
В этом году, экзамены в школе проходили, по какому-то эксперименту. То есть в конце года, вместо четырёх экзаменов, как это было для восьмых классов в прошлом году, мы сдавали два. Да и те были больше похожи на обычные контрольные. То есть это был диктант по русскому языку, и письменная математика. Ничего сложного. А вот после сдачи было весело. Оказывается, об этом всех родителей предупреждали под роспись еще вначале года. Предупреждали о том, что если учащиеся не набирали среднего балла по всем предметам в 4,5, то продолжение учебы в девятом классе именно в нашей школе, будет ограничено. Именно поэтому было сокращено количество экзаменов. Решили, что ученики будут больше времени отдавать учебе, стремясь получить полное среднее образование. Разумеется, в начале учебного года на это мало обратили внимания, решив, что за год все изменится. Однако же все осталось по-прежнему, и как итог из трех классов по более тридцати учащихся в каждом, были сформированы всего два по двадцать четыре человека. Остальным было предложено поступать в ПТУ, техникумы, или попытать счастье в других школах, потому что в эксперименте участвовали всего три школы нашего города. И как бы я не отбрыкивалась от этого, ничего не изменилось. Наоборот, мама даже радовалась тому, что я иду в девятый класс, и самостоятельно заработала право продолжить учебу в нашей школе.
Впрочем, в итоге я согласилась, но надеялась, что хотя бы месяц смогу поработать в цветочном магазине. Но и здесь меня ждал облом. Вначале, сразу же после экзаменов, тех кто прошел по конкурсу и был зачислен в девятый класс отправили на практику, в СадВинСовхоз «Алмазар». Есть тут у нас такой, выращивающий яблоки и перерабатывающий их в соки и вино. Вино так и называется «Алмазар», говорят жуткая кислятина, но шибает хорошо. Стоит один рубль четыре копейки, и разбирается моментально местными алкоголиками. На практике мы в основном и занимались тем, что собирали падалицу и отправляли ее на винзавод. Через две недели, к концу месяца вернулись обратно в город, и тут мама огорошила меня заявлением, что ей удалось достать путевку в пионерский лагерь «Солнечный». В принципе место неплохое, в горах, километрах в двадцати от города. Но подобное было интересно в двенадцать-тринадцать лет, но никак не сейчас, когда мне уже пятнадцать. Но в принципе, увидев некоторые изменения в доме, я согласилась с мамой. Похоже, она налаживала отношения со своим сердечным другом, и потому решила, что в мое отсутствие сделать это будет гораздо легче. И я поехала в лагерь.
Обычно мама, в прошлые разы, когда я отдыхала в пионерских лагерях, приезжала каждую неделю. В этот раз первая суббота была пропущена. Впрочем, я вполне готова была ее понять, и потому особенно не обиделась на ее отсутствие. Но когда то же самое произошло и на следующей неделе, я обеспокоилась тем, что же могло произойти?
Кинувшись к начальнику лагеря, попросила у него разрешения позвонить домой, узнать все ли в порядке. Но как оказалось, моего появления уже ждали люди приехавшие сюда, чтобы сообщить горестную весть. По словам женщины, которая находилась в кабинете начальника лагеря, произошла трагедия.
Это сейчас, когда прошло уже три месяца, я все это воспринимаю как-то если и не спокойно, то осознавая, что уже ничего исправить нельзя. А тогда, я просто не верила ничьим словам, и готова была перегрызть любому глотку, или разорвать на куски, только из-за неосторожного слова, отпущенного в мою сторону.
Как оказалось, на заводе, где моя мама работала сменным мастером, произошла разгерметизация пятидесятитонной цистерны с серной кислотой. И мама, а с нею еще около десятка человек, просто исчезли растворившись от хлынувшей в цех кислоты. И хотя меня уверяли, что их смерть была мгновенной, и они ничего не успели почувствовать, я этому мало верила. Да и по большому счету, для меня это было слабым утешением. Еще более худшим известием, стало то, что, так как я пока еще несовершеннолетняя, то до восемнадцати лет, мне придется жить в Детском Приюте №**, расположенном на левом берегу нашего города. Можно сказать прямо напротив моего дома. Оказалось, что иметь способности, еще не основание для того, чтобы тебя определили в Детский дом, предназначенный для одаренных. А я, увы, не проходила по нижней планке, и одаренной не считалась. С другой стороны, кто знает, какие порядки той организации. Хотя и говорят, что об одаренных заботятся гораздо лучше, чем о простых детях, но, тут наверное большую роль играют сами воспитанники, в чем я убедилась с первого дня.
Самым обидным для меня стало то, что родная сестра матери, всю жизнь, рассказывающая о том, что очень бы мечтала иметь такую дочь как я, тут же нашла причину, и отказалась от моего удочерения. В итоге, после недели проведенной в нашей квартире, меня отправили в детский дом. Тетушка, нагрузившись всем, до чего только смогла дотянуться в нашей квартире, уехала в Ташкент, сетуя на то, что ее муж инвалид, сын женат и с семьей живет вместе с ними, и для меня там места просто не находится. Для меня не нашлось, а вот для вещей взятых из нашей с мамой квартиры, которая, к моему удивлению, оказалась всего лишь служебной, то есть принадлежащей заводу, на котором трудилась моя мама, место, разумеется, нашлось.
Квартира тут же была сдана в пользование очередному претенденту на жилье, а меня уверили в том, что по выпуску из детского дома, по достижении мною восемнадцати лет, меня, по закону, обязаны обеспечить жильем.
Первая неделя, называемая карантином, была, пожалуй, самой легкой из всех, что я провела в приюте. Повезло еще в том, что я попала сюда летом, и потому большинство обитателей разъехалось до пионерским лагерям, санаториям, а некоторые воспитанники из профтехучилищ находились на практике. Я же проходила медицинскую комиссию, как-то вживалась в распорядок дня, под руководством нескольких знакомых девчонок, с которыми когда-то училась в одной школе, а с одной даже в одном классе, и привыкала к местным особенностям.
А еще, меня старательно, но ненавязчиво подводили к тому, что в приюте нет девственниц, и что рано или поздно, и мне придется с этим распрощаться. И тут ничего не поделаешь. Если не захочешь пойти на это добровольно, то все равно пройдешь через это, но уже принудительно. Вначале, я воспринимала все это как местные страшилки, ведь по сути здесь постоянно присутствовал кто-то из взрослых. Даже по ночам делались обходы. Воспитатели могли наведаться в спальню в любое время, включить свет, проверить, чем занимаются воспитанники. В общем, контроль был, как мне казалось постоянным, и я просто не представляла себе, как подобная мерзость была вообще возможна в этом месте.
И, тем не менее, это произошло. И самым ужасным во всем этом оказалось то, что одним из моих насильников, оказался один из воспитателей, участие которого в этом я не могла даже себе представить. В отличие от остальных, он был всегда безукоризненно одет, отглажен, причесан, очень культурен в разговорах. От него никогда нельзя было услышать грубого слова и уж тем более мата. В общем, во всех сторон это был образец мужчины. Ровно до того момента, как однажды ночью, в спальне не зажегся свет, а меня подхватив за руки и за ноги, не распяли на круглом столе, стоящем в нашей спальне, накинули на мне на голову ночную рубашку, а Равшан Нургалиевич, в это время уже пристраивался у моих ног. Стоило мне только закричать, как именно он посоветовал прикрыть мое лицо подушкой, чтобы не создавать лишней паники.
Он пережил мой позор недолго. Уже на следующий день, во время утреннего построения в спортивном зале, на него упал тяжелый светильник, оторвавшийся от крепления на потолке, и угодивший ему прямо в голову, разумеется не без моей помощи. Следующей была одна из тех сучек, что держала меня за руки, и нашептывала скабрезности, в то время, как воспитатель занимался своим делом. Я просто сделала так, чтобы один из проводов, упал на душевую лейку, под которой она принимала душ. Ее вой продолжающийся целую вечность, слышал, наверное, весь приют. А электрик, который так любил закрывать электрощит на замок, находился в это время уже дома. Так что пока что-то сумели предпринять, было уже поздно. Последним был один из приютских, года на два старше меня. Я просто подловила его в подвале, куда скидывали старую мебель, огрела табуретом по голове, а затем связала и отрезала его поганый отросток. Он очнулся как раз в тот момент, когда я запихивала его ему в рот. Остальные четверо избежали своей участи, потому что разъехались по летним лагерям, и добраться до них не получалось.
Разобравшись с тем, кого нашла, выскочила из подвала, и помыв руки в дворовой колонке, просто вышла за пределы приюта, добежала до железнодорожной станции и сев на электричку уехала в Ташкент. Была небольшая надежда на то, что тетка, пусть не приютит, но хотя бы снабдит деньгами на первое время. Или хотя бы подскаж