— Станьте в ряд! — приказал Щусев.
Мужики, топча сапогами траву, образовали полукруг. Алексей Викторович цепко оглядел всех поочередно, отошел на почтительное расстояние и сказал:
— Поблажек, мужики, никому не будет. Увижу хоть одну пьяную физию — всех прогоню с лесов! Завтра в шесть трезвыми, в чистых рубахах всем быть на стройке. А сейчас в баню и в рот ни капли!
— Крутенько вы с людьми, батенька, — сказал Михаил Васильевич, присутствовавший при этом разговоре, и помотал головой.
— Да люблю я их, чертей... Не знаю, за что. Это меня и погубит, — сказал Щусев так, что артельщики услышали.
Сказав, строго поглядел на них.
Работы начались с того, что Щусев велел снять крест и заказать новый. Как он и предполагал, купол был сделан из местного легкого туфа и отсыревал от обильного конденсата, что образовывался в легком камне при резких колебаниях дневных и ночных температур. Сырость пропускала и плохо подогнанная кровля.
Поручая артельщикам работу, Щусев объяснял каждому задание, а потом спрашивал, как работник намерен его выполнить. Его вопросы звучали так, что артельщик чувствовал: барин знает дело. Своими вопросами Щусев будил в рабочем профессиональное честолюбие. Если кто-то придумывал свой прием, то Алексей Викторович с неподдельной заинтересованностью просил досконально объяснить, что к чему. И начинался разговор двух профессионалов, объединенных одной целью, одним стремлением.
Однако до такого взаимопонимания добрались лишь к разгару строительных работ, когда напряженный ритм стал привычным, а взаимоотношения артели с Алексеем Викторовичем сделались чуть ли не братскими.
Это было строгое братство, вольности архитектор не допускал. На лесах он всегда был сосредоточен, после работы же с ним можно было запросто пошутить, прочитать ему письмо с деревенскими новостями, пожаловаться на судьбу, помечтать. Если артельщики устраивали перекур, Щусев с первого взгляда распознавал, для чего они собрались: отдохнуть или решить, как управиться с заковыристым делом.
В первый день работы с отсыревшего купола содрали жесть, а за что приниматься дальше, не знали. Спросить Алексея Викторовича побоялись: вдруг осердится да прогонит, что ж тогда — вернуться с пустыми руками в голодную деревню?
— Снести этот чертов купол да новый вытесать, — такое было общее мнение.
Подошел Щусев, прислушался.
— Тогда, может, и чердак снесем, и стены. А? — спросил он.
Рабочие задумались, завздыхали.
— Ничего сносить мы не будем, — сказал Алексей Викторович и велел принести несколько ручных буров и ведра. Он наметил точки, в которых следует пробурить отверстия. Их пробурили. Щусев велел подставить под них ведра. Вскоре на глазах мужиков из отверстий побежала вода. Купол буравили до тех пор, пока и он не «заплакал» отдельными слезинками. К обеду воду слили, она уместилась в двух больших пожарных ведрах. Купол долго сушили рогожами и паклей.
На следующий день кровельщики взялись изготовлять по щусевскому чертежу большую медную воронку с зарегулированным стоком. Лишь когда воронка была изготовлена, артельщики поняли суть хитрого приема, с помощью которого Алексей Викторович отводил воду от купола. Поставленная внутрь шатрового завершения воронка просто и надежно решала задачу, собирая и выводя концентрирующийся конденсат. Новая надежная обшивка купола давала дополнительную страховку от сырости.
Щусев продолжал работы по реконструкции казавшегося загубленным сооружения. Под ветрами Кавказа кровля и стены стали обретать положенный цвет, а начатые в прошлом году Нестеровым росписи перестали отслаиваться вместе с грунтовкой.
Михаил Васильевич с гордостью представил цесаревичу Алексея Викторовича, назвав его спасителем храма, охарактеризовав как мастера своего дела. Цесаревич вяло пожал Щусеву руку, скупо поблагодарил и пошатываясь удалился в свои покои. Прикосновение царственной ладони, покрытой холодным потом, было мерзко — как будто поздоровался с жабой. Он долго потом тер руку платком.
Не эта, а иная благодарность была ценна для Алексея Викторовича. Когда он уезжал из Абастумани, вся артель вышла его провожать.
— Оставался бы с нами, барин, не ровен час без тебя опять запьем, — говорили мужики.
Михаил Васильевич Нестеров поехал проводить его до самой станции за двадцать верст.
Свое тридцатилетие Алексей Викторович встречал в Петербурге в семейном кругу. Тихое торжество, скромный семейный ужин, мысли о пройденном пути... Он чувствовал себя полным сил и энергии, но временами казалось, что это никому не нужно. За плечами, правда, было кое-что, однако ни одного но-настоящему серьезного проекта так и не удалось осуществить. Да и не было таких проектов.
Он уже собирался ложиться, когда у дверей задребезжал колокольчик. Прислуга открыла дверь и через минуту, постучав к нему в кабинет, сказала:
— К вам господин профессор Котов пожаловали.
Грустные думы разом отлетели прочь. Алексей Викторович поспешил навстречу дорогому гостю.
— Поздравляю вас, Алексей Викторович! Позвольте облобызать в вашем лице мою лучшую надежду, — проговорил Григорий Иванович, обнимая Щусева и улыбаясь. — Ваши товарищи из Общества архитекторов уполномочили меня передать вам приветственный адрес.
И профессор Котов вручил ему сафьяновую папку с серебряным вензелем: «Художнику-архитектору А. В. Щусеву в день тридцатилетия».
Странное дело, но это полуофициальное приветствие отозвалось в душе горячей благодарностью.
— Сейчас распоряжусь, чтобы подали чаю, — поторопился Алексей Викторович скрыть свою растроганность.
— Чай отменяется! — весело воскликнул профессор и извлек из своего багажа бутылку французского шампанского. — Зовите Марию Викентьевну. Где она, наша красавица, где вы ее прячете?
— Красавица спит. Дело в том, что ей сейчас необходим покой...
— А-а, понимаю. Ожидается прибавление? Поздравляю.
— С этим заблаговременно поздравлять негоже.
— Все у вас будет в порядке, уважаемый Алексей Викторович. Фортуна охотно поворачивается к вам лицом, и вы умеете не обижать эту капризную даму. Только сдается мне, что поспешили вы вернуться в Петербург.
Щусев удивленно вскинул глаза и, подождав минуту, сказал:
— А что мне было делать в Киеве? Бить поклоны отцу Флавиану да слушать его фантазии?
— Отец Флавиан самый приличный из всей этой публики и самый знающий. Но я вас к нему больше не пошлю. У вас есть сейчас какое-нибудь большое интересное дело?
— Интересное? Смотря что под этим понимать. Работа кое-какая есть. Закончил проект загородного дома для помещицы Безак с башенками и прочими выкрутасами. Проект ей понравился, а с постройкой тянет. Сейчас в Царском Селе делаю другой загородный дом в два этажа. Моя архитектура должна уложиться там в размер корабельной доски: дом надо слепить из старой, выброшенной на берег баржи.
— То, что намереваюсь предложить вам я, поинтереснее старой баржи...
И Григорий Иванович стал рассказывать о последнем заседании Археологической комиссии, о развалинах одного из самых древних храмов Киевской Руси XII века — храма Святого Василия в Овруче, построенного в честь князя Владимира Святославича, который при крещении принял второе имя — Василий, о чем теперь мало кому известно.
— Высочайший Синод настаивает на восстановлении этого храма. Работа поручена мне. Синод готов открыть финансирование немедленно и скупиться не намерен. Я уверился в этом потому, что мне недвусмысленно дали понять: вам, профессор Котов, оказана величайшая честь вписать в древнюю историю государства Российского собственную страницу. Не спрашивайте, пожалуйста, меня о причинах, побуждающих передать эту работу вам.
— Но мне поповская братия надоела хуже горькой редьки! — вырвалось у Алексея Викторовича.
— Да ведь работа-то дьявольски интересная! И потом имейте в виду: если вы восстановите храм Святого Василия в Овруче, то не вы, а они будут согбенными бегать перед вами.
Не раздумывая долго, Алексей Викторович согласился и сразу почувствовал себя бодрее. Он понимал, что работа предстоит гигантская, что она потребует предельного напряжения всех его сил и способностей, что придется вести долгую изнурительную борьбу не только с тупыми и косными попами, но и всякого рода «ведами», нашпигованными начетническими знаниями да собственными досужими домыслами. Щусев отлично понимал, что приступить к этой ответственнейшей работе он должен во всеоружии.
Архивы и библиотеки, летописи и рукописные книги поглощали теперь все его время. Он слышал отголоски живой речи предков, вживался в их общественную жизнь и быт, прежде чем осмелился отправиться в Овруч.
Оказалось, что в Археологическом обществе его до сих пор помнят по студенческой поездке в Самарканд, что наслышаны о его интересных работах в Киево-Печерской лавре и готовы ему во всем помогать.
В середине июня 1904 года Синод командировал Щусева в Овруч. Тихий и сонный городок словно бы застыл, устремив взор в глубины истории. Нелепым щербатым зубом торчали одна лишь не завалившаяся северная стена храма Святого Василия с остатками апсид и крохотный участок западной стены. На верхотуре свили гнезда аисты. Казалось, они с удивлением глядят на одинокого человека, что пристально изучает груды битого камня. При изучении развалин храма по рисункам Алексей Викторович не мог и предположить, что увидит его в столь плачевном состоянии.
Местные жители рассказали ему, что какой-то археолог-любитель не одно лето вел здесь свои раскопки. Однажды утром его чуть было не придавила южная стена, фундамент которой он подрыл до самого основания. Какой клад искал он здесь, никому не ведомо, но после обвала стены его больше не видели.
Подрядив бригаду землекопов из местных, Щусев провел серию неглубоких раскопов в окрестностях храма. На протяжении трех месяцев, до наступления осенних дождей, изо дня в день занимался он одним, только ему ведомым делом. Обнажив остатки фундаментов, он прекращал раскопки и принимался выстукивать камни, изучать систему кладки.