Виктор Петрович встал, широко расставив ноги, и застыл неподвижно. Не было, казалось, сил, какие могли бы сдвинуть его с места. Наконец он завертел головой и решительно шагнул в заросли, выломал крепкий сук, валуном вбил в землю и засунул в расщеп свою визитную карточку, приписав сверху: «Не трогать!»
В земстве на его прошение выделить ему облюбованный участок взглянули благосклонно, и на первом же заседании земской коллегии он получил разрешение строить дом.
Уговорив будущего шурина держать в секрете новое предприятие, Виктор Петрович засучил рукава. Вместе с рабочими он расширял просеку, возил бут и бревна, доски и черепицу, скобы, гвозди, известь. Он готов был вместе с каменщиками выкладывать стены, согласен был сам настилать полы, лишь бы быстрей шла работа.
Василию Корнеевичу пришлось применить все свое влияние, чтобы сбить с Виктора Петровича эту вредную, по его разумению, ажитацию, ибо план дома — размещение комнат, окон, дверей — и разбивку сада надлежит производить расчетливо, «умственно», со вкусом.
Виктор же Петрович решил во всем полагаться на свой строительный опыт. Разговоры об архитектуре он в данном случае не воспринимал всерьез: ведь не дворец же он собрался строить. К тому же надо было поторапливаться: близилась осень. Правда, в Кишиневе она всегда отличалась обилием погожих дней.
Напористый Василий Корнеевич заставил-таки заняться планом постройки, и тут сами собой стали расти не поддающиеся с наскоку препятствия: дом то расползался от обилия пристроек, то вдруг выходил узким, как скала.
— Сколько у вас будет еще детей? — спрашивал Василий Корнеевич Виктора Петровича.
— Один. Ну, от силы двое, если первой девочка появится.
— Ты думаешь, Мария на этом остановится? У нее, насколько я могу судить, более широкие виды.
— Там видно будет, — отвечал Виктор Петрович.
— Э, нет, братец, дом не гармошка, его потом не растянешь. Давай-ка мы лучше хозяйку спросим.
— Да что ж ее спрашивать? И как же тогда наш сюрприз?
— Маша уже давно обо всем догадалась. На тебя достаточно посмотреть: сюртук в известке, руки в ссадинах. Бог с ним, с сюрпризом!
Вместе принесли они проект на суд Марии Корнеевны. Виктор Петрович разгладил перед ней чертеж и стал объяснять принцип планировки, а она как будто не слушала, думая о своем.
— А вам, Виктор Петрович, хотелось бы в этом доме жить? — спросила она.
— Натурально.
— В таком случае стройте, как решили.
Тут вступил Василий Корнеевич.
— Так тебе, сестра, решительно все здесь нравится? — напирая на слово «все», спросил он. — Пойми, это ведь не просто лист бумаги, здесь во многом счастье или несчастье жизни вашей!
— Я не уверена в своем праве вмешиваться, но если Виктор Петрович разрешит, то я бы хотела, чтобы ты, брат, оставил нас на время, а мы вместе с ним как следует подумали бы. Не обижайся, и спасибо тебе за все, мой милый, мой добрый брат, — сказала она, провожая Василия Корнеевича до двери.
Едва дверь затворилась, Мария Корнеевна попросила Виктора Петровича потеснее сдвинуть стулья, достала из книжного шкафа альбом и показала ему свои зарисовки. Они не знал за ней способностей к рисованию. Листая альбом, он не переставал изумляться: вот дама под кружевным зонтиком гуляет в цветущем саду, а в конце аллеи видна яркая цветочная клумба и незнакомый уютный дом с высоким крыльцом, а вот у парадного подъезда с широким раствором резных дверей стоит коляска, и выходит из нее он, Виктор Петрович, собственной персоной. Дом на рисунке выглядел удивительно милым и простым.
— Да у вас просто талант! — изумился Виктор Петрович.
Но чем дольше глядел он на рисунки, тем грустнее становилось его лицо: такой дом был ему явно не по средствам.
— Вот вы и расстроились. Я так и думала: мне не следует вмешиваться.
— Отчего же, отчего? — смущенно бормотал Виктор Петрович.
— Колонны и мезонин давайте уберем, бог с ними. А нельзя ли сделать дом повыше? Это же не так дорого! И еще мне бы очень хотелось, чтобы парадная дверь была как бы заглублена.
Она принялась быстро рисовать, и вскоре Виктор Петрович понял, чего она ждет от своей будущей обители. Высокий цоколь, белые наличники широких окон, простой портал с закруглениями, казалось, придавали дому ощущение уюта и покоя.
Решение понравилось им обоим, и тогда позвали они Василия Корнеевича и уже все втроем улучшали и прорисовывали детали, уточняя композицию и план постройки.
Споро двигалась стройка. По ночам снился Виктору Петровичу новый дом, а на заре он уже распоряжался на заваленной бутовым камнем площадке, громко, но беззлобно покрикивал на рабочих, призывая их пошевеливаться. Постройка крепла, поднимаясь в лесах. Вскоре сквозь них начал просматриваться тот образ дома, который был рожден фантазией невесты и жениха. А когда на крутой скат крыши кровельщики уложили ярко-красную чешую черепицы, дом словно бы ожил. Казалось, ему не хватает лишь дыма над трубой.
Глава IIВ саду нашего детства
На свадьбе у Марии Корнеевны были ее друзья и добрые знакомые.
— Взгляните на него, — говорила она, улыбаясь жениху глазами, — не правда ли, настоящий запорожский казак, на которого надели фрак и белые перчатки?
Все с нею соглашались, один только старший брат, Александр Корнеевич (он тайно пробовал силы в литературе, что не мешало ему, однако, преуспевать на службе в земской управе), возражал ей:
— Казаки — железо, сталь, а твой муженек мягче воска. И тебе, матушка моя, придется весь дом на себе тащить, помяни мое слово.
Предсказание Александра Корнеевича стало пророческим: казалось, в постройку дома ушла вся энергия Виктора Петровича. Дом и вправду вышел хорош: несмотря па небольшие размеры, он был так уютен, мил, так дорог душе Марии Корнеевны, что она с веселым сердцем принялась его благоустраивать, обставлять и обряжать, упиваясь своим счастьем. Виктор Петрович помогал ей, радуясь ее радости и надеясь навсегда эту радость удержать.
Когда она пыталась спросить у него совета, он лишь счастливо улыбался и отвечал:
— Делай, Манечка, как знаешь. Если нужен буду, ты только крикни. — И шел во двор или чаще в сад.
Но она теперь все реже обращалась к нему, полагая, что с помощью Марийки сумеет со всем управиться. Дела по дому и кухне были на ней, зато сад...
Все свободное от службы время Виктор Петрович отдавал саду. В циркуляре, согласно которому он получил землю для застройки, указывалось: переданная застройщику во владение территория должна быть окультурена, владелец обязан беречь ее от запустения.
Не прошло и года, как Виктор Петрович начал сожалеть, что огородил под сад малую толику земли, да уж поздно было — и справа и слева обступили его дом владения новых застройщиков. Он лишь успел протянуть сад на добрую сотню шагов вниз по склону. Сад стал глубоким и узким. Забот здесь хватало от зари до зари.
Весной Мария Корнеевна сказала ему, чтобы он готовил в саду детскую площадку. Виктор Петрович и обрадовался и растерялся:
— Зачем же, Маня, целую-то площадку? Не дюжиной же ты намерена разрешиться?
Мария Корнеевна вдруг весело улыбнулась и задорно ответила:
— А почему бы и нет?
Под старым высоким ореховым деревом, которое раньше он собирался выкорчевать, разбил он зеленую лужайку, засеяв ее английской травой. Трава оказалась на редкость капризной, и если он забывал вечером полить ее, то под утренним солнцем она на глазах теряла изумрудную свежесть.
— От щоб ты пропала! — сердился Виктор Петрович, умываясь утром во дворе. — Неси кувшин сюда, Марийка, щоб трошки ей досталося.
И выливал на траву остатки воды из кувшина.
Но когда трава укрепила корни, то образовался под орехом славный зеленый газон, который только изредка приходилось подравнивать и стричь. Здесь любила читать свои книжки Марийка, часто отдыхала здесь и Мария Корнеевна, и траве суждена была бы вечная жизнь, если бы не топтали ее из года в год все новые и новые, сначала слабые, а потом все более крепкие и шустрые мальчишеские ноги. Когда у Марии Корнеевны родился третий сын, от английского газона остались лишь жалкие, похожие на кочки островки.
Первые двое сыновей — Сергей и Петр — были погодки. Крепкие, калмыковатые, они были точно маленькими копиями отца. Глядя на их игры, слушая их воинственпые вопли и пронзительный свист, целый день доносящийся из глубины сада, Мария Корнеевна втайне мечтала о маленькой дочери. Она часто вспоминала, сколько тихой радости приносила ей когда-то Марийка.
У Маши теперь была своя жизнь, свои думы и мечты, и Мария Корнеевна стала ей уже не матерью, а, скорее, старшей сестрой. И к братьям Маша относилась больше как вторая мать, а они воспринимали ее как взрослую. Временами чувствовалось даже некоторое отчуждение, которое шло еще и оттого, что в свою комнатку сестра братьев не пускала. Когда к ней приходили подруги, они запирались у нее и вели там свои тайные беседы. Одна лишь Мария Корнеевна владела правом свободно входить в комнату номер пять (так именовалась Машина уютная каморка с маленьким окошком в сад).
Весной 1873 года Мария Корнеевна, закончив традиционное ежегодное перетряхивание штор и занавесок и смену их на летние, зачастила на тайные посиделки в комнату падчерицы.
Вместе они что-то шили, о чем-то бесконечно шептались. Виктор Петрович узнал тайну, случайно увидев крохотный кружевной чепчик-капор.
— Зря стрекочете, сороки, — смеялся Виктор Петрович, — не будет вам девчонки — живой куклы. Ты, Марийка, не верь Манечке — у ней и зараз хлопец будет.
— Довольно я тебе потакала. Теперь-то будет непременно дочка, Оленька. Мне и повитуха сказала, и доктор. Все так говорят.
— А ты никого не слухай, ты меня слухай. (В последние годы Виктор Петрович все больше сбивался на русско-украинский диалект, так называемый суржик, каким говорили жители городских окраин Бессарабии и Украины.) — Вот выйду на полный пенсион и зроблю из новой детыны гарного казака, краше его братиев. Коня купляю. Будымо на земле хозяеваты.