Едва проект Казанского вокзала появился на страницах журнала «Зодчий», как в адрес Алексея Викторовича посыпались поздравления, как будто бы вокзал уже был возведен. Более чем двухсотметровая протяженность вокзала не мешала целостному восприятию постройки: точное распределение изобразительных средств открывало целую галерею каменной живописи. Казалось, ни одной лишней детали нет на нарядном фасаде и в то же время ни одного дополнительного штриха нельзя внести, чтобы не нарушилось радостное ощущение праздника. Затейливый, ярмарочно веселый и шумный городок привлекал тем больше, чем дольше смотрели на него.
Нарочитое нарушение симметрии, одинокая башня в сочетании с разновеликими массами архитектурных объемов должны были открывать здание заново с каждой новой точки площади. Пожалуй, ни один архитектор прежде не умел так свободно и прихотливо играть светотенью, заставлять не только солнце, но и облака оживлять каменный узор.
Но именно это нарушение симметрии — одна из отличительных особенностей московского барокко — поставило экспертов и инженеров правления дороги в тупик. Правление вежливо, но настойчиво попросило «господина академика» ввести в проект «некое среднее звено». Алексей Викторович обычно легко шел на уступки, если видел какую-либо возможность развить идею. В этом проекте он категорически отказался что-нибудь менять.
— Древний русский город, каким является Москва, требует точного исполнения традиций родного искусства, — убеждал Щусев. — Вокзал — это общественное лицо города, и он не может быть в этом городе инородным телом!
Однако члены правления продолжали оставаться при своем мнении.
— Если башня переедет в середину, — настаивал эксперт министерства путей сообщения Л. Н. Любимов, — то, наверное, никакого ущерба не произойдет.
В министерстве шло, казалось бы, рядовое совещание. Высказывались мнения о проекте нового вокзала. Алексей Викторович видел, что проект нравится, что железнодорожные чиновники готовы доверить ему большую стройку, к которой сам он уже готов. Неужели в жертву чьей-то близорукости будет принесена судьба большого дела? Щусев славился терпением, но сейчас начинал чувствовать, что теряет его.
Рядом с Ф. О. Шехтелем сидел, поблескивая стеклами пенсне, инженер И. С. Книппер. Оба видели состояние Щусева, оказавшегося в кругу далеких от искусства лиц, которые решали сейчас, быть или не быть вокзалу.
— Мы не можем не приветствовать применение древнерусского стиля для вокзала, предназначенного для постройки в Москве, — поднялся И. С. Книппер, — и всем нам следует помнить, насколько редка абсолютная удача. Здесь же перед нами именно такая удача!
Инженер, призывая на помощь логику присутствующих, заявил, что членение фасада вместе с выразительностью «является, кроме того, желательным для выделения помещений, различных по своему назначению». Книпиер сказал, что считает «просто неуместной симметрию для фасада длиною около 100 сажен», что никакие приемы и архитектурные изыски не спасли бы фасад такой протяженности от монотонного однообразия, если бы его правая сторона была зеркальным отражением левой. Там не менее инженерный совет министерства остался при особом мнении.
Более трех месяцев продолжались дебаты вокруг щусевского проекта. Сам архитектор внимательно следил за их ходом, не раз жаловался, что мысли о вокзале не дают ему ни на чем сосредоточиться. В один из очередных своих наездов в Москву Алексей Викторович встретился с Михаилом Васильевичем Нестеровым и посетовал на косность железнодорожных чиновников, готовых загубить такое интересное дело.
Михаил Васильевич к тому времени завершил роспись Марфо-Мариинской обители. Великая княгиня готовилась поселиться в ней, так угодил ей живописец своим искусством. При встрече с великой княгиней Нестеров рассказал ей о Казанском вокзале, проект которого выполнен в лучших традициях московского зодчества конца XVII века, и о неурядицах с проектом. Спустя неделю великая княгиня, уже начавшая обживать свою обитель, как бы невзначай сказала художнику, что знает, как помочь в щусевском деле. Оказалось, что великой княгине было достаточно вспомнить, что секретарь и начальник ее канцелярии носит ту же фамилию, что и сопредседатель Общества Московско-Казанской железной дороги,— фон Мекк. Родственные связи были не менее весомым капиталом, чем контрольный пакет акций, даже государственные дела часто решались с их помощью...
12 ноября 1913 года проект Щусева был утвержден. С этого же дня открылось его финансирование. Официальное письмо правления дороги призвало господина академика А. В. Щусева безотлагательно принять руководство строительством Казанского вокзала и в целях успешного осуществления работ переселиться на жительство из Петербурга в Москву. Жалованье, назначенное Щусеву, превзошло все ожидания.
Наконец-то он получил дело по плечу! Однако первым чувством была растерянность. Он как будто боялся вступить в новый этап своей жизни.
Теперь под его началом будет работать большой коллектив. Он сам должен сформировать его, сплотить, увлечь — словом, создать группу единомышленников. Теперь он уже не просто был художником, ответственным только за себя. Дело, к которому призвала его жизнь, требовало не только художественного дара, но и недюжинных организаторских способностей.
В глубине вокзального двора стояло почерневшее от паровозной копоти двухэтажное приземистое здание длиною семь вершков из красного кирпича. С него уже была снята кровля — здание шло на снос. Алексей Викторович обошел его со всех сторон, придирчиво оглядел и неожиданно попросил отнестись к его просьбе со всей серьезностью.
— Николай Карлович, — обратился он к фон Мекку, — распорядитесь прекратить разборку здания. Мне нравится эта старинная кладка.
С ремонтом и отделкой этого строения Щусев связывал самые близкие свои планы. Он велел разрушить все перегородки верхнего этажа. Получился большой светлый зал, к которому примыкали кабинет Щусева и комната отдыха. Алексей Викторович распорядился поставить в зале рядом с чертежными досками рояль. Ему была не нужна мастерская в казенно-чиновничьем смысле, он задался целью создать действительно архитектурно-художественную мастерскую, в которой будет царить вольный полет мысли.
Алексею Викторовичу казалось, что он сможет стать настоящим руководителем одаренной молодежи, свободным от академического консерватизма, от всего, что мешает художнику жить и творить. Не готовых архитекторов искал он, а людей с творческим началом. У него было чутье на таланты. Он знал, что всегда можно отыскать способных людей, которым удается даже в самых неподходящих условиях каким-то неведомым образом сохранить свою самобытность. Трудность заключается лишь в том, чтобы научить их говорить в полный свой голос.
Ничто не формирует мировоззрение художника так, как атмосфера живого поиска, как поток творческих идей, которые обрушиваются на тебя, как водопад, и несут на стремнину. Нет у художника жизни, если он утрачивает жажду к совершенствованию, если у него пропадает страсть добиться того, о чем он мечтает.
«Первыми ласточками» щусевской мастерской стали выпускники Строгановского художественно-промышленного училища Петр Юшков, Николай Тамонькин, Андрей Снигарев. Свою мастерскую они назвали «гридницей», заявив таким образом о своей приверженности традициям русского зодчества.
Вскоре состоялось открытие мастерской, на котором академик Щусев веселился, плясал и пел, заражая своим задором молодых коллег. Звенела гитара, потом ее сменил рояль. Алексей Викторович аккомпанировал двум только что принятым в «гридницу» обаятельным копировщицам Тосе и Мусе, уговаривая их петь на два голоса романсы. Он подсказывал слова, подбадривал смущенных девушек улыбкой.
Наутро сотрудники мастерской увидели озабоченное, строгое лицо патрона. Никто не смел вспомнить вчерашнюю шумную кутерьму.
— Мне бы хотелось, чтобы сначала вы позабыли все то, чему вас учили в промышленном училище, за исключением, естественно, того, что забыть не сможете, — сказал Алексей Викторович. — Я хочу научить вас смотреть идумать... Наша «гридница» — это то место, где будет происходить самое интересное в вашей жизни. И чтобы это было именно так, вы завтра же разъедетесь по разным маршрутам, которые мы все вместе определим. Мне нужен, и я это прошу запомнить, коллектив старательных работников, которому в трехлетний срок надлежит соорудить самый большой и самый красивый в России, а может быть, и в мире, на что мы должны тайно надеяться, железнодорожный вокзал...
Вряд ли кто-нибудь в «гриднице», кроме самого Щусева, в деталях представлял себе, каким будет этот вокзал. Правление дороги времени на раскачку не предусматривало. Жесткая дисциплина, строжайшая отчетность, незыблемость сроков были перечислены Щусеву как непременные условия работы. Алексей Викторович принял эти условия. Он не противился, когда над ним был поставлен Официальный начальник строительства инженер Фосс, когда был выделен специальный куратор правления Абрагамсон. Не возражал он и против кандидатуры назначенного ему в помощники инженера Вульферта. Но когда кто-нибудь из них пытался отдавать распоряжения в «гриднице», то встречал яростный отпор.
— Архитектуру вы будете делать такую, какую мы вам нарисуем, господа, — повторяли вслед за Щусевым его коллеги.
Вскоре Алексей Викторович убедился, что жесткие рамки, в которые не раз ставила его жизнь и которые научили его подлинному мастерству, не должно создавать искусственно. Он сам всегда мечтал о свободном творчестве и теперь отстаивал эту свободу для своих сотрудников. Только так можно было сделать из них единомышленников.
За «наукой к предкам» Алексей Викторович отправлял каждого новичка. Маршруты пролегали через Коломну, Нижний Новгород, Казань, Астрахань, Рязань, Владимир, Суздаль, Ростов Великий, Углич, Юрьев-Польский, Переславль, Ярославль, Смоленск, Псков... Русское зодчество давно уже было самой сильной его любовью, и он настойчиво прививал эту любовь всем своим «гридям» — так в старину звали воинов, живших при княжьем дворе.