А Щусева долго не оставляло ощущение, что он близко познакомился с Лениным, что между ними состоялась долгая беседа. Алексей Викторович не сомневался, что Владимир Ильич заметил, почувствовал, сколько сил и старания вложили люди в выставку, сколько сделали для того, чтобы она оправдала и даже превзошла связанные с ней ожидания.
С наступлением темноты дождь пошел на убыль и вскоре как бы растворился в тумане. Алексей Викторович шагал по Пречистенке домой, подставляя сырому ветру лицо. Был поздний вечер. Тускло горели одинокие фонари, улица обезлюдела. В освещенных окнах мелькали незнакомые лица, за стенами домов шла обычная жизнь. Но в этой обыкновенной человеческой повседневности произошло нечто громадное. Разом стала безмерно далекой та, вчерашняя, жизнь, с блеском и радостью на одной половине человеческого дома и с убожеством и рабством — на другой. Все, чем обещал разрешиться новый уклад жизни, с его новыми горизонтами планов и перспектив, новыми представлениями о труде, о счастье, — все связывалось с именем человека, которого он, Щусев, сегодня видел так близко.
Позднее он написал об этом так: «Настала новая жизнь, открылась невиданная страница в мировой истории, все перестраивалось на новых основах. Те великие принципы, которые были преподаны нам нашим великим вождем В. И. Лениным, создавали особый подъем в архитектурных кругах. Мы знали из истории буржуазной французской революции, что Конвентом были исполнены большие работы по перепланировке Парижа. Мы же ожидали у нас гораздо большего, то есть грандиозного строительства».
Пятидесятилетний человек медленно шел по городу, в который когда-то попал случайно. Город этот с каждым годом все крепче привязывал его к себе, открывая все новые свои стороны, пока окончательно не завладел его сердцем, преображаясь в его мечтах. Вряд ли Алексей Викторович смог бы сказать, когда начал чувствовать Москву родной, полностью для него открытой. Но она стала частью его самого, как и сам он стал частью Москвы.
Войдя в тесный дворик своего дома в Гагаринском переулке, Щусев поднялся на крыльцо и долго глядел в ту сторону, где лежала выставка. За ужином он был оживлен и светел. С гордостью рассказал он о посещении Владимиром Ильичем выставки, и в рассказе всплыли все новые подробности ушедшего дня.
Волнуясь, слушал рассказ отца старший сын, Петр. Время от времени он просил Алексея Викторовича передать характерные жесты Ленина. Расспросы сына помогли Алексею Викторовичу находить точные слова, из которых складывался живой образ.
До поздней ночи не гас свет в Петиной комнате. Рано утром, когда отец собирался на работу, сын вынес на его суд портрет Ленина. Глаза вождя глядели задумчиво и строго. С первого же взгляда на портрет Алексей Викторович почувствовал: Петру удалось передать бесконечную работу ленинской мысли, необъятность его забот. Портрет ни в коей мере не подгонял образ вождя «под мастерового» — с него глядел убежденный в правоте своего дела человек, русский интеллигент, наделенный богатейшим знанием, человек мысли и действия, умеющий видеть и творить будущее.
— А как ты считаешь, папа, Ленин поправится скоро? — спросил сын.
— Он не может допустить слабости долго болеть. По-моему, болезнь вообще не в его натуре — она ему противопоказана, — ответил отец.
Снег лег на сырую землю, и в одну ночь установилась зима, которую до самого Нового года не потревожила ни одна оттепель. В январе затрещали классические крещенские морозы, от которых даже лошади простужались и кашляли.
В «теплом» вестибюле Казанского вокзала, где снова появились белокаменщики и штукатуры, стоял лютый холод. Вести отделочные работы было невероятно тяжело. Но белокаменщики брались за свои резцы, не дожидаясь моделей, и создавали каменные кружева прямо по шаблонам. Побывавшие на стройке Казанского вокзала зарубежные строители и гости выставки утверждали, что советские рабочие, пожалуй, ни в чем не уступят итальянским мастерам-белокаменщикам, а кое в чем и превзойдут их.
После успешного завершения выставки Стройбанк выделил ассигнования для продолжения работ над вокзальным комплексом. Несказанно обрадованный Алексей Викторович расценил это как высшее доверие и награду. Он немедленно провел на стройке строжайшую инвентаризацию. На учет были взяты все наличные материалы, которые хоть как-то можно было использовать. В этой стройке теперь был смысл его жизни. Многое ему здесь удалось вопреки войне, назло разрухе и голоду. Он так и не позволил стройке угаснуть, хотя временами казалось, что поток превращается в едва живой ручеек.
Он оставался на стройке прорабом, когда распалось железнодорожное акционерное общество, когда перестало существовать правление Московско-Казанской железной дороги. Он не дал умереть стройке и тогда, когда она полностью лишилась кредитов. Более полугода платил он артели отделочников из собственных сбережений, из своего кармана, как будто строил не общественное здание, а собственный дом...
Долгое время Алексею Викторовичу не давала покоя идея возвести на Каланчевской площади мощный гранитный виадук. Этот виадук должен был объединить здания всех трех вокзалов, организовать их в единый ансамбль. Сначала архитектора увлек образ виадука из красного гранита с зубцами, как на кремлевских стенах. Это была бы достойная для его произведения рама, как нельзя более выгодно зазвучала бы цветовая полифония Казанского вокзала. Но чем строже приглядывался Щусев к этой затее, тем больше убеждался, что декоративные зубцы виадука поставили бы его вокзал в привилегированное положение по сравнению с другими. Сама идея стала казаться ему театральной.
Он понял, что «рама» должна быть выбрана по принципу контраста со зданием Казанского вокзала. Серые нетесаные глыбы гранитного виадука поставят все три вокзала в равное положение, но больше всех выиграет Ярославский, решенный в неброской цветовой гамме. Виадук придаст ему необходимую теплоту, снимет ощущение неприкаянности... На всю жизнь сохранил Шехтель признательность Щусеву за это решение площади.
Алексея Викторовича не смущало, что Казанский вокзал окажется в окружении инородной ему архитектуры, включая и сам виадук: это окружение лишь подчеркнет национальную тональность вокзала, заставив другие строения следовать ей. Гранитные глыбы должны были заставить остальные вокзалы «заговорить» на русском языке. На Каланчевской площади теперь будут представлены три эпохи русского зодчества, при этом самая ранняя из них — московского барокко — получит представительство позже всех...
21 января 1924 года на вокзальной площади слились в единый гул заводские и паровозные гудки, разнося по свету печальную весть о кончине Владимира Ильича Ленина. Эта весть оглушила весь народ. Она казалась невозможной. После бюллетеней, обещавших скорое выздоровление вождя, никто не хотел верить в нее. Невероятно трудно было пережить отчаяние, перебороть боль утраты. Со смертью Ленина осиротел мир.
На всю жизнь Алексей Викторович запомнил ночные костры на Воскресенской площади (ныне площадь Революции), между которыми тянулась лента движущихся людей. Шли, чтобы проститься, шли, чтобы возле гроба величайшего человека Земли найти в себе силы жить и работать дальше.
Глава XIII Живая память
Когда Щусев прощался с Лениным, он видел, как возле гроба застыл с окаменелым лицом молодой артельщик. Казалось, никакие силы не могут сдвинуть его с места.
— Идем! — тянул его за руку товарищ.
— Не могу. Я уйду, а он без меня встанет.
Горе не умещалось в слова.
Дома Алексей Викторович закрылся у себя в кабинете, зажег зеленую лампу над столом и надолго задумался над чистым листом. Он сидел неподвижно, пока не онемело тело, а встав, не мог вспомнить ни одной своей мысли. Подошел к узкой кушетке, лег. Сна не было. Перед ним проносились обрывки каких-то образов, виделись чьи-то лица, слышались речи. Он испугался своего состояния. Единственным выходом из него была работа.
Снова сел к столу, взял грифель и в этот момент услышал требовательный стук в дверь.
— Алеша, Алексей Викторович, к тебе пришли! — раздался голос Марии Викентьевны.
Он встал, подтянул галстук, одернул жилет, надел пиджак.
В кабинет ввалился здоровенный детина с заиндевевшей бородой и простуженным голосом сказал:
— Товарищ академик, я за вами. Велели доставить вас незамедлительно...
— Кто? Куда? На дворе ночь... — удивился Алексей Викторович.
— В Колонном зале заседают... Вы потеплее одевайтесь — холод лютует, — заботливо сказал рассыльный, и Алексей Викторович оставил свои расспросы.
Когда он надел шубу, Мария Викентьевна протянула ему не надеванную еще меховую сибирскую ушанку — подарок младшего брата Павла, теперь инженера Павла Викторовича Щусева, строящего в Сибири железнодорожные мосты и тоннели. Алексей Викторович взялся было за свою обычную шапку, но рассыльный сказал:
— Но нонешнему морозу в самый раз будет!
И Алексей Викторович натянул на облысевшую голову лохматый треух.
На заснеженной улице в клубах морозного дыма тарахтел автомобиль.
В этот день Щусеву довелось увидеть Ленина еще раз...
Наступило 23 января 1924 года. Шли первые часы третьего дня жизни страны без Ленина. На Щусева возлагалась надежда, что он сумеет воздать должное памяти вождя.
Вот что позднее писал об этом сам Алексей Викторович:
«В артистической комнате при Колонном зале, куда меня привели, находились члены правительства и комиссия по похоронам В. И. Ленина. От имени правительства мне было дано задание немедленно приступить к проектированию и сооружению временного Мавзолея для гроба Ленина на Красной площади... Я имел время только для того, чтобы захватить необходимые инструменты из своей мастерской, а затем должен был направиться в предоставленное мне для работы помещение. Уже наутро необходимо было приступить к разборке трибун, закладке фундамента и склепа Мавзолея...