Мальчик был необычайно способен ко всякому делу, а особенно к рисованию. В чем в чем, а уж в рисовании он превосходил старших братьев. В Петин энтомологический альбом, в который хозяин многим не разрешал даже заглянуть, Алеша с дозволения брата вклеивал свои рисунки с изображением зверей и птиц и каждый раз получал в награду леденец или даже полкопейки, ежедневно выделяемые брату на карманные расходы.
У Алеши пока средств на карманные расходы не было, зато у него был свой собственный зеленый сундучок с ключиком — его подарила ему старшая сестра, когда приезжала на летние каникулы. Раньше Марийка хранила в этом сундучке документы, фотографии, письма, деньги. Собственно, это был даже не подарок: Марийка убедила Алешу, что сундучок он честно заработал, раскрашивая ее альбомы по анатомии и гистологии. Вся семья гордилась Алешиным талантом, лишь старший сын, Сергей, делал вид, что все это пустяки: вырастет Алешка и забудет думать о глупостях.
Когда Павлик встал на ножки и начал лепетать, Алеша вдруг потянулся к малышу со всей искренностью детского сердца. Он рисовал для него забавных разноцветных человечков, срисовывал слонов и верблюдов. Братья с удивлением обсуждали привязанность Алеши к Павлику. В один голос они решили, что Алеша, в сущности, сам еще малыш и нечего принимать его всерьез.
Однако завоеванных позиций Алексей сдавать не собирался. По-прежнему он участвовал во всех мальчишеских играх и проказах, в налетах на чужие сады и огороды, а когда по их Леовской улице проезжала длинная скрипучая телега-каруца, запряженная сонными волами, он не упускал случая прицепиться к ней и утащить с воза гроздь сладкого пома — винограда или диск подсолнуха. Помогали ему в этих дерзостных затеях его верные друзья Ницэ и Иона, и всем нередко доставалось от ременной плетки, предназначавшейся для понукания неторопливых волов.
Особенно любили ребята взымать «пошлину» с каруцы, если она везла мери-мурат, то есть моченые ананасные яблоки. Алеша с серьезным видом останавливал возницу, дергал его за овчинную кацавейку, начинал объяснять, что хочет купить мери-мурат, показывал деньги и сокрушался, что некуда яблоки положить. А в это время Ницо потихоньку взбирался на воз и сбрасывал Ионе яблоки. Путаясь в необъятных голубых шароварах, возница начинал бегать вокруг каруцы, норовя достать бичом шустрого, как мартышка, Ницэ. А Алеша не торопясь уходил в ближайший проулок, словно раздумал покупать мери-мурат.
Как-то раз, когда Ницэ уже был на возу, хозяин каруцы крепко взял Алешу за руку и хотел вести к отцу. Но мальчик стоял столбом и со всею убедительностью, на какую был способен, твердил, что у него не было других намерений, кроме покупки моченых яблок.
— Позвольте, господарь, — вежливо говорил он, — неужели вы не можете отличить благородного человека от какого-то жулика?
— Ну, ловкач! Скажи-ка дружку, чтобы слез с телеги, — усмехнулся крестьянин.
— Слезь немедленно! — приказал Алеша, чувствуя, как краска стыда заливает ему лицо. — Слезь и кайся!
Ницэ с воза таращил глаза и не знал, что ему делать.
— Слезай, малец, не бойся, ничего тебе не будет, только фрукты не топчи...
На удивление ребятам крестьянин достал из бочонка с десяток яблок, вынул из плетенки гроздь винограда и протянул им:
— Угощайтесь, разбойники!
— Спасибо, господарь, но... — начал Алеша, но крестьянин остановил его:
— Э-э, перестань, лучше ешь и благодари бога за мое доброе сердце.
Он сдвинул на затылок свою остроконечную шапку, закурил трубку, и каруца, оглушая улицу пронзительным скрипом, поехала к базару.
С тех пор ребята перестали брать «пошлину» с проезжих.
Каждый раз с наступлением осени Алешу охватывала, казалось, беспричинная тоска, от которой его не спасали даже игры с маленьким Павликом. Он старался скрыть чувство зависти к старшим братьям, надевавшим форменные гимназические кители с медными лупоглазыми пуговицами. В форме братья становились неприступными, что-то взрослое появлялось в их движениях и осанке.
Осенью 1880 года в доме появилось еще трое гимназистов. Это были дети состоятельных хуторян, которых Щусевы взяли к себе на хлеба. От услуг кухарки Щусевым давно пришлось отказаться, все домашние заботы легли на плечи Марии Корнеевны. Она не жаловалась на судьбу, хотя ей год от года приходилось все туже. Постепенно из ее жизни ушло женское благотворительное общество, в котором она в первые годы супружества занимала видное место, как ушел и любительский театр Гроссмана, где прежде она нередко играла главные роли.
Но было такое, без чего она просто не мыслила своего существования. Скорее, она отказалась бы от нового платья, которое обычно шилось к зиме и к лету, чем от приобретения книг. Однажды, позднее, когда ей не удалось купить «Исповедь» Толстого, она взяла ее в земской библиотеке и начала переписывать, не пропуская ни строчки и надеясь, что смысл не понятого сейчас откроется ей потом. Застав ее за этим занятием, брат Василий Корнеевич подарил ей собственный экземпляр «Исповеди», привезенный из Петербурга, но она так увлеклась переписыванием, что долго не могла остановиться: ей казалось, что так она глубже проникнет в сокровищницу мыслей своего кумира.
Откровенно удручало Марию Корнеевну то, что в семье никто, кроме Марийки, не разделял ее увлечения высокой литературой. Сыновья, как ей казалось, поглощены чтением, которое не имеет никакого отношения к тому, что почиталось ею как истинная литература. Мальчики взахлеб читали приключенческие приложения к журналу «Нива», зачитывая их буквально до дыр, с боем отбивая друг у дружки. В книжке «Дочь Монтесумы» можно, например, было прочитать только те страницы, где речь шла о любви, потому что их мальчики пропускали. Зато они по нескольку раз возвращались к подвигам бесстрашных воинов.
Особенно удручал Марию Корнеевну Петя. Это он неведомо где добывал «пиратские» книги. И ладно, если бы дети только читали их: они жили этими книгами, грезили ими.
Один лишь Алеша радовал мать, да и то не пристрастием к серьезному чтению, до которого он просто еще не дорос, а отношением к иллюстрированным вклейкам и олеографическим копиям с полотен великих художников. Казалось, природным чутьем угадывал мальчик руку подлинного мастера. Матери не раз приводилось наблюдать, как сын часами разглядывает «Троицу» Рублева или «Давида» Микеланджело. Мария Корнеевна пыталась узнать, о чем в это время думает Алеша, но едва она подходила к нему с вопросами, как он начинал сердиться, прятал цветные иллюстрации в свой зеленый сундучок и, будто назло, принимался читать очередной замусоленный журнал с описанием приключений, торопливо глотая страницу за страницей.
Мария Корнеевна с грустью смотрела в сад, где до ночи раздавались воинственные боевые кличи, где летали самодельные дротики и стрелы. Ее, как ей казалось, уже взрослые дети вместе с постояльцами брали друг дружку в плен, связывали по рукам и ногам, казнили и миловали.
Но однажды игры закончились, чтобы уже никогда более не возобновляться. Отряд Орлиного Когтя — им был Алеша, — попал в засаду, лишь вождь вырвался из пут и спрятался за кустами барбариса. Индейцы племени чароки искали его по всему саду, предлагая сдаться.
Видно, чарокам стали надоедать поиски, а пленным могиканам наскучило лежать связанными, и совершилось гнусное предательство: сначала Ницэ, а потом и Иона перешли на сторону победителей. Все вместе стали искать Орлиного Когтя. Но последний из могикан не думал сдаваться. Он прокрался в сарай и обнаружил на полатях дробовик. Теперь он покарает врага и накажет изменников! Заранее предвкушал он, как будет карать и миловать, как снимет с поверженных боевые украшения и украсит свою голову разноцветными перьями, для которых не пожалел акварельных красок.
Из-за толстого ствола орехового дерева с копьем наперевес вышел Иона и предложил Орлиному Когтю перейти на сторону мужественных чароков.
— В плен меня не взять! — с этими словами Алеша выбил у Ионы из рук копье. — Больше ты мне не друг!
Тут кто-то набросился на него со спины. Орлиный Коготь вскрикнул, ружье выстрелило. По вечернему саду разнесся крик — заряд дроби угодил Ницэ в бедро. Мальчики с ужасом глядели, как на штанине проступает кровь. На счастье, дробь только поранила кожу, но об этом все узнали значительно позже. А вдруг Ницэ умрет? Вдруг он убил своего друга? От ужаса Алеша не мог шевельнуться. В этот вечер отец впервые жестоко выпорол его. Но еще сильнее запомнилось ему, как кричала мать Ницэ, пророча ему такую судьбу, что жить не хотелось.
Тенерь мама по целым дням не выпускала его из поля зрения. И сам он понимал: пора браться за ум, впереди его ожидало трудное испытание — поступление в гимназию. Обычно Мария Корнеевна готовила в гимназию детей сама. С Алешей дело осложнялось. Домашние заботы все возрастали, маленький Павлик часто и подолгу болел. Выкроить время было непросто.
Мария Корнеевна не растерялась: она научила Алешу умывать, кормить и одевать младшего брата, помогать ей прибираться в комнатах — перетряхивать половики и тюфяки, подметать полы и выполнять другую домашнюю работу.
Чтобы заинтересовать Алешу делом, нужны были занимательные и доверительные разговоры, именно разговоры, а не рассказы. Мать нащупала в душе мальчика струну, которая отзывалась на прикосновение чистым и сильным звучанием. Это было стремление к самостоятельному мышлению в сочетании с фантазией. Мария Корнеевна научилась будить фантазию сына, терпеливо выслушивать его мнение, тактично вести с ним диалог, отыскивать смысл в его, казалось бы, ничего не значащих словах.
Это было непростое искусство: у Алеши были очевидные задатки предводителя, он был наделен гордыней, самолюбием и отличался строптивостью. Ко всему этому он был временами сверх меры упрям. Мать ни в чем не обвиняла его. Она старалась понять, чем вызван тот или иной его протест, что заставляет его замыкаться и подолгу угрюмо молчать.