Алексей Викторович был уверен в том, что мог бы быть искусствоведом, реставратором, организатором лучшего художественного музея страны, а мог и не быть. Но не быть зодчим было для него невозможно. Не случайно в одном из его писем П. И. Нерадовскому проскользнуло признание: «Как ни увлекательно дело галереи, но берет оно много времени и энергии». Теперь Щусев выступал в двух лицах — архитектора и руководителя галереи, но свои директорские обязанности он все смелее перекладывал на заместителей. Галерея стояла на верном пути.
Всю жизнь Алексей Викторович считал Илью Ефимовича Репина своим учителем. Он вдохновлялся его полотнами, поклонялся ему, изучал его манеру. Каким счастьем было, когда приехавший к нему в гости Нерадовский прочитал ему письмо от Репина. «Недавно я получил письмо от Щусева, — писал Репин Нерадовскому,— он также деятельный член этой комиссии Третьяковской галереи. Я бесконечно радуюсь, что там собрались такие желательные силы. Значит, сделают все, как надо. Щусев мне писал, что с картиной «Ив. Грозный» предстоит реставрация. Я боюсь реставраций. И так как картина под стеклом, то она уже хранится хорошо. Следует только быть осторожным».
Значит, Илья Ефимович удовлетворен его деятельностью в галерее. А был бы удовлетворен другой художник, которого уже три года, как нет на земле?
Фасад Третьяковки, выполненный когда-то по эскизам и под наблюдением Виктора Михайловича Васнецова, как бы с немым укором глядел на Алексея Викторовича, каждый день напоминая ему о старшем товарище, который умер, так и не сказав ему последнего «прости».
Если допустимо говорить о скульптурности щусевской архитектуры, то с определенной мерой условности можно назвать васнецовский фасад Третьяковской галереи архитектурной живописью. Два новых здания галереи, которые предстояло возвести Щусеву, должны были составить единый ансамбль с живописной архитектурой Васнецова.
Гармоничность ансамбля была для зодчего высшим законом. Он начал искать способ высветить васнецовский фасад, включив новые здания в единый гармонический ряд. Он сознательно как бы убирал свою архитектуру в тень, создавая старому фасаду галереи выигрышный контраст с простыми, неброскими по выразительности формами новых строений. Его постройки должны были стать всего лишь достойным обрамлением произведения Васнецова.
На эскизе огромная площадь белой стены скромно украшена бордюром-пояском сине-зеленого растительного орнамента. Так в светлой крестьянской украинской хате украшают стены. Недаром Щусева называли кудесником светотени. Он так повернул новые здания, что игра солнечных лучей заставляла взгляд двигаться к васнецовскому фасаду и любоваться его волшебной вязью, его Георгием Победоносцем на фронтоне галереи. Зодчий как бы говорил: он не отрекся от художественных традиций русской классики, которые всю жизнь утверждал Виктор Михайлович Васнецов, он верен им, как верен памяти русского художника.
С течением времени Щусев полюбил Москву, как любят дорогое существо. У них с Марией Викентьевной сложилась устойчивая привычка каждый вечер, невзирая на погоду, отправляться на длительную прогулку по городу, и многочисленные их маршруты неизменно включали набережную Москвы-реки, куда должна была спускаться торжественная парадная лестница несостоявшегося баженовского Кремлевского дворца.
С годами Алексей Викторович сделался говорлив и говорил, как бы увлекаясь течением собственной мысли, звуками своего голоса. Все, кто слышал публичные выступления зодчего, как один, отмечали артистизм и деловитость каждого его доклада и сообщения. Создавалось впечатление, что о Москве говорит заботливый и радушный хозяин, который призывает всех ее жителей облагораживать свой город, холить его, украшать, как собственное жилище.
А какие восторженные планы рисовал Щусев Марии Викентьевне во время их вечерних прогулок над Москвой-рекой! В юности он обещал ей дворец, а теперь дарил великий город, потому что все, что дорого нам, что мы искренне любим, нам и принадлежит. Эту мысль так же непросто понять, как непросто и объяснить. И в тысячу раз труднее воплотить, реализовать свою любовь, как воплотил ее Щусев в камне, сделать ее понятной и доступной всем.
Любовь бывает разная. Любовь созерцательная восторженна... и бегла. Любовь сострадательная полна жалости и часто бывает безнадежна. Случается любовь трагическая, с которой, как ни борись, ничего не поделаешь. Прыгнешь за ней в пропасть, едва увидишь, что она уходит, хотя без нее — ты в этом совершенно уверен — только и возможно продолжать «нормальную» жизнь. Но бывает еще одна разновидность этого чувства — любовь деятельная, когда ты все свое существование подчиняешь предмету своей любви. Ты растворяешься в нем, и он становится не то чтобы частью тебя самого, а тобою самим, твоею сутью.
Вскоре Алексею Викторовичу пришлось распроститься с постом директора Третьяковской галереи. Столица призвала его к другому высокому и ответственному делу.
Едва Москва выбралась из разрухи и голода, которые принесла с собой гражданская война, как стала задумываться о своей роли и своем нынешнем значении на земле, постепенно осознавая себя столицей первого в мире социалистического государства. На исполком Моссовета была возложена обширная, но пока не вполне конкретная задача — придать городу облик, достойный столицы Страны Советов. Предстояло организовать при Моссовете архитектурно-проектные мастерские, и Алексей Викторович понял, что пришла пора воплощать в жизнь первый план реконструкции столицы — проект «Новая Москва», разработанный в 1919 году.
Многие мечты и прогнозы того времени теперь казались наивными, ведь неустроенность и аскетизм обстановки тех лет то сковывали фантазию, то увлекали ее в заоблачные выси. Но Алексей Викторович с удовлетворением отмечал, что та давняя работа как в идейном, так и в практическом плане сохранила по большей части свою значимость и по сей день. Вместе с тем он знал по собственному опыту, что выполнить реальную задачу всегда труднее, чем придумать самый оптимистический план.
Нет большего счастья для зодчего, чем воплощать свои мечты в явь. Именно Щусеву надлежало создать архитектурно-проектные мастерские Московского городского Совета депутатов трудящихся. На эти мастерские возлагалось осуществление первого этапа реконструкции Москвы.
Все последние годы Алексей Викторович, на каком бы посту он ни находился и к какой бы стройке ни был привязан, продолжал оставаться председателем Московского архитектурного общества — МАО, сменив здесь Ф. О. Шехтеля. Председательский пост не тяготил Щусева, но времени и сил эта работа отнимала много.
Когда К. Е. Ворошилов предложил Алексею Викторовичу возглавить мастерские Моссовета, тот неожиданно для всех и, наверное, даже для себя самого отказался. И прежде не раз первой его реакцией па подобные предложения был отказ. А теперь со всей убедительностью, как он это умел, Щусев доказывал, что новое дело ему в настоящий момент не по плечу, что есть более достойные работники, которые успешно справятся с реализацией плана реконструкции столицы. Взять хотя бы Жолтовского. Иван Владиславович Москву любит, знает, он бесконечно предан городу и владеет градостроительным искусством лучше, чем кто бы то ни было. Это он доказал изумительной по смелости и красоте планировкой выставочного комплекса. И хотя главным пристрастием Жолтовского остается Москва после пожара 1812 года, а самому Щусеву ближе город допетровской и петровской эпохи, тем не менее именно Жолтовскому следует доверить создание нового облика Москвы.
Соображения Алексея Викторовича были выслушаны внимательно, но ссылки на то, что предстоящий размах работ ему не по плечу, не убедили. Конечно, реконструкция Москвы — это не строительство выставочных залов Третьяковской галереи или Казанского вокзала, художественной отделкой интерьеров которого Щусев не переставал заниматься все эти годы, сил реконструкция потребует больше. Несмотря на весомость доводов, Щусеву не позволили отстраниться от им же начатого дела. Да, признаться, он и сам уже начал сожалеть, что отказался от увлекательной и благородной работы — искать и воплощать новый облик социалистической столицы.
Вскоре было принято решение: учитывая большой размах предстоящих работ по реконструкции Москвы, организовать при Моссовете не одну, а две мастерские. Во главе первой утвердить академика архитектуры И. В. Жолтовского, во главе второй — академика архитектуры А. В. Щусева.
А через совсем небольшой срок Алексей Викторович счел, что его отказ стать во главе всего дела — серьезная ошибка. Первый же конкретный шаг мастерской Жолтовского — здание на Моховой, исполненное в стиле итальянского Возрождения, вызвало у Щусева неудержимый протест. Этот дом Алексей Викторович сравнивал с кирасиром, что вышел прогуляться под стены Кремля в золоченой кирасе.
Начались бесконечные споры, ссоры, перемирия между первой и второй мастерскими. Тем временем в облик Москвы отдельными вкраплениями вносились смелые штрихи, органично вписываясь в него и открывая новые возможности. В чести обоих мастеров, следует сказать, что ни одно их сооружение не оказалось инородным телом на площадях и улицах столицы.
Осуществилась и стала подлинным украшением Москвы спланированная Щусевым широченная магистраль Ленинградского проспекта, прорезанная зелеными поясами с пешеходными дорожками. В ту пору эта магистраль многим казалась бессмысленно просторной, расточительной даже для такого города, как Москва, но время подтвердило правоту архитектора.
Алексея Викторовича заботило, какими силами будет осуществляться реконструкция. И Щусев зачастил во Вхутемас. Там он надеялся отыскать молодые дарования, способные проникнуться идеями светлого и прекрасного города, каким должна стать столица. Несмотря на нелюбовь к преподаванию, Алексей Викторович одно время даже стал вести курс во Вхутемасе, пытаясь зажечь мыслями развития градостроительных традиций Москвы будущих молодых зодчих. Но архитектурная поросль в этот период чуть ли не поголовно была увлечена творческой манерой Корбюзье и тех, кто следовал за ним, причем в основном поверхностной и поэтому легче всего доступной пониманию стороной нового архитектурного стиля.