Лёгкие горят от нехватки воздуха. Кожа горит от жара приближающейся лавы. Глаза горят от пота и пепла. Ноги горят от боли и усталости. А стремительный огненный поток неумолимо нагоняет беглеца.
Зачем бороться, если всё равно умрёшь? Не проще ли сдаться?
Жадно хватая ртом обжигающий воздух, он останавливается и оборачивается. Он встретит свою смерть лицом к лицу!
Но как только поток раскалённой лавы приближается, инстинкт, что сильнее разума, — выжить! во что бы то ни стало выжить! — резко придаёт сил. Бежать!
И он снова бежит.
Аркадий глубоко вдохнул, приходя в себя и пытаясь успокоить бешеный ритм сердца. Ещё одна картина рвалась через него в этот мир.
Привычно установив на мольберт чистое полотно, художник, как всегда, прикрыл глаза, вспоминая фонтан пламени, разрывающий вершину горы, и огненные реки, стекающие по склону, и заново вызывая в себе ощущение жара раскалённого потока лавы, привкуса пепла на губах, пронзающего нутро первобытного ужаса и всепоглощающего, сильнее страха и полного бессилия, инстинкта — выжить.
Кисть словно ласкала холст мягкими, уверенными мазками.
На поверхности появлялись очертания извергающегося вулкана и деревушки, примостившейся у него на склоне.
— Как вам удаётся передавать в ваших картинах такую глубину?
— Как вы заряжаете свои произведения такой потрясающей энергетикой?
— Как вы заставляете человека, который смотрит на ваши полотна, чувствовать всё то, что на них происходит?
Аркадий отвечал — и не давал ответов. Потому что он сам их не знал.
И сам задавался вопросами: откуда он знает то, что изображает на своих полотнах? Откуда он берёт те чувства, которые вкладывает в каждый мазок, в каждый штрих? Чувства, наполняющие его картины той самой энергетикой, которую ощущали даже равнодушные к искусству люди. Ведь он никогда не был в эпицентре землетрясения. Он никогда не видел извержения вулкана и не смотрел на стену цунами. Аркадий родился и вырос в Москве. Массовое отключение электричества во время сильной грозы и горячей воды во время ремонта труб — вот самые близкие к стихийным бедствиям события, которые он пережил. Что до тех катастроф, которые происходили совсем рядом, — развал империи, серии последовавших за ним терактов и затяжные постимперские войны, — он никогда не был в их эпицентре, только наблюдал за ними по телевизору и из окна дома.
И всё же Аркадий чувствовал, как земля лопается у него под ногами, как его сбивает с ног страшный поток воды, как он задыхается от пепла, как сгорает в огне. Это его охватывал всепоглощающий ужас, когда он оказывался в руках безумного морского шторма. Это у него заходилось сердце, когда он видел нависшую над берегом стену цунами. Это он знал на вкус обречённость и страх смерти. Это он ощущал всем телом, с какой силой взрывается внутри воля к жизни.
Именно это художник вкладывал в свои картины.
Именно это делало их особенными.
Именно это не оставляло никого равнодушным.
Аркадий получал восторженные отзывы критиков, хвалебные статьи в журналах, выставки в престижных галереях, славу.
Аркадий стал желанным гостем модных светских мероприятий.
Аркадий не просто попал в тренд — он сам стал модным трендом.
На выставку пришло огромное количество гостей, несмотря на то, что был представлен всего один-единственный экспонат — новая картина Ивова «Извержение вулкана».
Блестяще исполненная, она с потрясающей достоверностью передавала суть происходящего — силу и могущество, способные смести абсолютно всё. Колоссальная энергия шла прямо в душу зрителя, завораживала, поражала, пронзала насквозь.
— Моё почтение, — вежливо сказал Ивову высокий черноволосый холёный франт в светлом костюме. — Вы сумели передать силу стихии посредством красок.
Аркадия весь вечер поздравляли с успехом, осыпали цветастыми комплиментами, пели дифирамбы его таланту. Но именно простые в общем-то слова этого мужчины по настоящему зацепили художника.
— Благодарю, господин… э-э…
— Зовите меня Сантьяга.
— Очень приятно, господин Сантьяга. Аркадий Ивов.
Художник почти не удивился, когда на завершивших выставку торгах его картину купил именно черноволосый франт по имени Сантьяга. Купил не торгуясь, назвав такую ошеломительную сумму, что сразу перекрыл все другие предложения.
Но он очень удивился, когда после аукциона Сантьяга подошёл к нему и неожиданно сказал:
— У вас потрясающий дар, господин Ивов. Очень мало чему удаётся затронуть что-то в моей душе, но у ваших картин это получается. И я хотел бы вас за это отблагодарить. Сверх того, что я купил вашу последнюю картину. Чего бы вы хотели, господин Ивов?
Несколько долгих мгновений Аркадий смотрел в глубоко посаженные чёрные глаза собеседника. Чего ждёт от него Сантьяга? Что он попросит у него денег? Покровительства? Организацию ещё одной выставки? Но ведь ему ничего этого не нужно. Чего ему по-настоящему хочется, так это узнать ответы на так мучающие его вопросы.
Художник не осознал, что последнюю фразу он произнёс вслух. И что Сантьяга её услышал.
— Что ж, ваш уникальный талант заслуживает того, чтобы вы знали. Что вы хотите знать, господин Ивов?
Странный диалог развивался словно сам собой; Аркадию казалось, будто он наблюдает за происходящим со стороны, и потому, услышав вопрос Сантьяги, он нашёл в нём целую бездну смысла — и выпалил, не размышляя и не сомневаясь:
— Откуда я знаю. Почему чувствую, как это всё происходило?
Некоторое время Сантьяга смотрел на него своими глубокими чёрными глазами, а потом неторопливо заговорил:
— Когда-то давно я услышал историю о братьях-близнецах. Вы ведь наверняка знаете, что между близнецами нередко наблюдается удивительная, почти мистическая связь; они знают и чувствуют, что происходит друг с другом, боль одного становится болью другого. Но близнецы, о которых была та история, родились в разное время. Они были разделены веками и никогда не встречали друг друга. Однако тот, что жил в настоящем, видел и чувствовал то, что происходило с его братьями в другие времена. Их боль была его болью, их страх — его страхом. Впрочем, это всего лишь история.
Ошеломлённый услышанным, Аркадий не заметил, как Сантьяга ушёл и как разошлись все гости. Он стоял посреди выставочного зала и думал о том, что, возможно, эта история — о нём.
Вся толща воды, от самого дна до поверхности, отходит от берега, вызывая небывалый по силе отлив. А потом она поднимается гигантской волной — и всей мощью обрушивается на побережье.
Цунами накрывает город, играючи снося на своём пути вековые деревья и без усилий смахивая массивные каменные постройки.
Он бежит изо всех сил. Холм совсем недалеко, рукой подать. Добраться до вершины — и тогда появится шанс на спасение.
Но цунами двигается быстрее.
Когда вода обрушивается на него, несколько мгновений ему ещё кажется, что он сможет выжить. Остаться на поверхности, позволить стремительному потоку нести его вперёд, а потом ухватиться за что-то устойчивое и крепкое — и…
Но волна не просто несёт его вперёд. Она затягивает под себя, тащит в глубину. И даже взвывший в нём в полный голос инстинкт — выжить! — не в силах сопротивляться её мощи.
Вода заливает глаза, заполняет рот, проникает в лёгкие.
Поглощает.
Аркадий потерянно стоял перед мольбертом, глядя на картину, на которой вздымалась могучая волна, готовая смести с лица земли небольшой городок. Он работал над ней уже несколько недель; всего несколько мазков, несколько штрихов, и картина будет завершена.
Художник прикрыл глаза, вспоминая стену цунами и мощь стремительного потока и заново ощущая, как вода смыкается над головой и проникает в лёгкие, как всепоглощающий, сильнее страха и полного бессилия, инстинкт — выжить! — уступает под напором огромной волны. Чувствуя каждой клеточкой своего тела, что он умирает.
Сегодня кисть не встретится с холстом. Сегодня он не будет заканчивать эту картину. Сегодня он будет скорбеть о погибшем в цунами.
Новые полотна Ивова ждали с огромным нетерпением.
Они появлялись редко и каждый раз производили настоящий фурор.
Они выставлялись всего раз — и тут же продавались за невероятные деньги в частные коллекции.
Друзья озабоченно советовали Аркадию больше рисовать.
— Если будешь продолжать в том же темпе, то у тебя будет по картине в год. А другие вон по картине в неделю выдают, — говорили они.
Их мнение полностью поддерживал олигарх Потапов, взлетевший на вершину столичного бомонда на крыльях славы художника.
— Бизнес надо делать, понимаешь? — наставлял он. — Биз-нес! А как я его сделаю без новых картин?
Наконец, то же самое говорили ему агенты:
— Интерес к себе нужно постоянно подогревать. Сегодня ты на пике славы, а завтра про тебя уже никто не вспомнит, — предостерегали они.
Аркадий только пожимал плечами в ответ. Ему не нужна была слава ради славы. Он уже получил то, что хотел, — деньги, которых ему хватит до конца жизни. Деньги, обеспечившие ему свободу писать то, что хочется.
Размениваться на меньшее и рисовать картины просто для того, чтобы поддерживать интерес к себе, Аркадий не собирался. Да, у него есть талант, и наверняка реши он написать какую-нибудь обычную картину, она вышла бы неплохой.
Но он не хотел писать неплохие картины.
Он хотел писать только те картины, которые рвались в этот мир из других миров и времён. Те, которые дарили ему его братья-близнецы. Те, которые захватывали дух и переворачивали душу.
Лучше написать пять шедевров, чем пять сотен неплохих картин.
Угас лязг металла, утихло ржание боевых коней, перестали свистеть стрелы. Над усеянным трупами полем битвы слышались только стоны умирающих и торжествующие крики воронов.