Канта спрятала улыбку за стаканом.
Наконец саас удалилась – дескать, иначе Баджу переложит специй в сабджи.
– Если есть слишком много острого, ребенок родится злым, – пояснила она.
Когда свекровь Канты ушла, я поставила чашку на стол. Мне неловко было обсуждать Радху с моей подругой, я стыдилась, что не понимаю собственную сестру и не в силах справиться с нею.
– Канта… вы с Радхой так сдружились. И я подумала, вы сможете мне объяснить…
Не успела я договорить, как в гостиную ворвались Радха, Малик, саас Канты и за ней Баджу. Радха была в школьной форме; рукой она закрывала глаз. Вид у нее был мрачный.
Я вскочила с дивана.
– Что случилось? Почему ты не в школе?
Радха замерла: не ожидала меня увидеть. Потом опустила руку: вокруг ее левого глаза расплывался синяк.
Я ахнула, бросилась к сестре.
– Хаи Рам! – воскликнула с дивана Канта.
– Руки-ноги целы? – Я схватила Радху за плечи, осмотрела, нет ли повреждений. – Баджу, принеси лед.
– Позвоним в полицию? – предложила саас Канты.
– Нет! – крикнула Радха и сжала кулаки.
– Радха! – одернула я: нельзя повышать голос на старших.
Баджу принес пузырь со льдом. Я прижала его к опухшему глазу Радхи. Чуть погодя она вырвала у меня пузырь, отошла и плюхнулась в кресло.
– Шила Шарма – дура!
У меня екнуло сердце. Что еще стряслось?
– Шила Шарма тебя побила? – уточнила саасуджи и сказала Канте: – Я тебе говорила, Шарма-младшая – невоспитанная девчонка. А оказывается, она сущая гунда!
Канта молча таращилась на нас круглыми от изумления глазами.
– Не била она меня, – раздраженно бросила Радха. – Ударила локтем, когда мы танцевали фокстрот.
– Фокс… трот? – с тяжелым акцентом выговорила саасуджи таким тоном, что сразу стало ясно: для нее западные танцы – хуже драки. – Нет, ты видишь, чему их там учат, в этой школе? Западные обычаи совершенно не годятся для раджастанских девочек. – Она фыркнула.
– Баап ре баап, саасуджи! – Канта повернулась к Радхе: – Она ударила тебя на уроке? Случайно или специально?
– Да. Нет. – Радха потупила взгляд. – Наверняка специально.
– Почему?
– Она терпеть меня не может. – Сестра замялась. – Махарани поставила нас с ней в пару. Шила твердила, что я никогда не выучусь танцевать, потому что у меня ноги слишком большие. А потом заехала локтем в глаз и сказала: «Кала калута баинган лута». Ты темнее баклажана.
– Надо позвонить миссис Шарме. – Канта посмотрела на меня.
Радха шлепнула по подлокотнику кресла, да так, что мы все подпрыгнули.
– Нет! Я не ябеда. Только… я им не ровня. Росла не во дворце. Неуклюжая. Не так одеваюсь. И туфелек у меня таких нет. Я другая, и они это знают.
Она нервно взглянула на меня, заметила мое изумление. Радха никогда не говорила мне, что в школе чувствует себя чужой. А я и не догадывалась, что девочки из богатых семей над ней издеваются.
Канта нахмурилась.
– То есть Шила тебя ударила, потому что ты не такая, как они?
Радха покосилась на меня и ответила жалобно:
– Может, она помнит, как я кидалась в нее камнями.
Канта посмотрела на меня: это правда?
Я покачала головой.
– Чепуха. Ты же в нее не попала.
– Не хватало еще, чтобы попала! – воскликнула Канта. – Девушкам не пристало кидаться камнями!
– Голова болит. – Радха схватилась за лоб.
Саас Канты стрельнула глазами в Баджу, который стоял у дверей.
– Что застыл, дурак? Принеси воды и аспирину.
Баджу обиженно пошевелил усами и вышел из гостиной.
– Что ж, это легко исправить.
Канта повернулась к столику, на котором стоял телефон, подняла трубку и, не успела я возразить, как она уже договорилась с портным, что назавтра привезет Радху снимать мерки, чтобы пошить ей английские платья. Потом Канта позвонила своему парикмахеру и попросила сделать Радхе модную стрижку под пажа.
Наконец она с улыбкой положила трубку, посмотрела на Радху, потом на меня.
– Только не ругайся, Лакшми. Современная девушка хочет выглядеть… современно.
Радха вскочила, обняла Канту за шею.
Я отвернулась. Канта знает, что сказать и чем порадовать мою сестру, я же понятия не имею.
Одиннадцать
20 апреля 1956 года
Не очень-то мне хотелось отмечать новоселье, но Малик приставал с расспросами, и я сдалась. Меня ничуть не удивляло, что он так любит индуистские ритуалы – тот же Гриха Правеш. Многие мусульмане (большинство из них веками жили в Индии и не уехали даже после раздела) соблюдали и наши, и свои традиции. В конце концов, праздники – всегда радость, поэтому их любят все.
У входа в мой новый раджнагарский дом Малик воткнул два бамбуковых шеста и натянул между ними гирлянду из листьев манго. Меня это немного смутило: листья манго – символ плодородия, у меня же, учитывая обстоятельства, дети вряд ли появятся. И все же я была счастлива, что наконец-то называю этот дом своим. Может, поэтому Малик, который знал меня почти так же хорошо, как я сама себя знала, и решил устроить торжество. Эти стены – мои. Эти окна, мозаичный пол, земля во внутреннем дворике. Казалось, даже звезды над крышей принадлежат мне.
Малик уговорил меня пригласить пандита, чтобы провести церемонию очищения для Гриха Правеш. Вещи нужно вносить в дом строго в благоприятную дату, выбранную жрецом (то есть, как выяснилось, двадцатого апреля): в противном случае мы навлечем на себя беду.
– Я найду нам пандита, тетя босс, дешево-предешево, – пообещал Малик.
– А я приготовлю угощение, – подхватила Радха. Ей не терпелось съехать от миссис Айенгар. Полгода назад, по приезде в Джайпур, она охотно спала на каменном полу моей комнатушки, теперь же чем больше времени сестра проводила у Канты и в школе махарани, тем меньше ей нравилось наше скромное жилище.
Радха и Малик собрали наши пожитки в два металлических чемодана, рассовали по матерчатым и виниловым сумкам. Натерли газетами окна в нашем новом доме, отряхнули пыль со встроенных полок, навели блеск на мозаичный пол, подмели дворик и застелили утоптанную землю пледами и одеялами для гостей. В дом до окончания церемонии очищения заходить было нельзя.
Верный своему слову, Малик нанял пандита за двадцать рупий, лысого, низкорослого, с тощими, точно картофельные ростки, руками и ногами, торчащими из-под шафранового одеяния. Пандит носил очки со стеклами толщиной в бутылку подкрашенной водицы, которой торгуют лоточники. (Непонятно, то ли все пандиты смахивают на Ганди-джи, то ли Ганди-джи похож на всех пандитов сразу?) Ставни, необходимые для Гриха Правеш, я так и не купила, и пандит заупрямился, не хотел начинать обряд, пока Малик не задобрил его еще пятью рупиями.
Помощники жреца принялись доставать атрибуты церемонии: статуэтку Ганеши, серебряные блюда, три серебряные чаши, сандаловые благовония, цветы (разумеется, красные, на счастье – наверняка их сорвали в парке по пути сюда, как обычно делают женщины утром по дороге в храм), листья камфорного лавра, красную свечу, красную хлопковую нить, семена кунжута, зерна пшеницы, глиняную миску с красной пастой из киновари, серебристый горшочек масла ги, колокольчики и деревянные четки на красной бечевке.
Малик добавил к этому свежие сласти, которые утром купил в лавочке на углу.
Сначала пандит устроил алтарь Ганеши. Жрец то и дело сверялся с захватанной книжицей заклинаний, хотя, по-моему, знал их наизусть. «Бивень[47] в его руках олицетворяет служение; стрекало направляет нас на путь истинный; веревка напоминает о том, что связывает нас с богом; избранным своим он дарует все блага».
Начали собираться гости. Традиция обязывала пригласить на церемонию всех соседей, знакомых и незнакомых, поднеся им сладкое угощение, и Малик поутру оставил у каждого на крыльце коробку сластей. Соседи прибыли первыми: им любопытно было познакомиться с нами и осмотреть новый дом.
Мы с Радхой радостно приветствовали мистера и миссис Панди, наших бывших соседей у миссис Айенгар. Подозреваю, что и Радха, как я, не осталась равнодушной к красавцу-учителю Шилы Шармы.
Пришли мистер и миссис Айенгар. Бывшая хозяйка демонстративно оглядела дом и поморщилась:
– Дом маловат, хорошо хоть двор есть.
Я лишь улыбнулась. Сегодня ничто не омрачит моего настроения.
Клиенткам я о церемонии не обмолвилась. Негоже было приглашать их на новоселье: ведь мой дом гораздо скромнее, чем их. Но Радха явно проговорилась Канте – я заметила, как сестрица прыгает от радости, завидев ее и Ману. Меня уколола ревность: когда я вхожу в комнату, Радха почему-то так не ликует. С тех пор как Радха поступила в школу махарани, пропасть между нами ширилась.
Канта казалась веселой, хотя под глазами ее залегли тени. Малик помог ей опуститься на покрывало. Я справилась о самочувствии Канты: мы не виделись несколько недель, ей нездоровилось и было не до мехенди.
– Прекрасно, вот только читать не могу и ездить на машине – и то, и другое я люблю делать очень-очень быстро. Еще не спится и кусок в горло не лезет, – захихикала она.
Гости устроились кто где и негромко беседовали, жрец сыпал лавровые листья в горшочек масла ги. Потом чиркнул спичкой, поджег листья, потыкал их палочкой. Не прерывая мантры «Ом гам ганапатайе намаха», указал на благовония, и помощник поспешил их зажечь. По двору поплыла непривычная смесь горящей камфоры, ги и сандалового дерева – мускусная, сладкая, насыщенная, с горчинкой, аромат былых, давно забытых церемоний.
Я вспомнила свою свадьбу: обряд совершили наспех, пандит всё сетовал – тех грошей, что ему заплатили, едва хватило на ги. Не было церемонии чура, во время которой дядюшки дарят невесте браслеты и деньги: ведь у меня не было дядюшек. Питаджи с трудом стоял на ногах, пожелтевшие белки его глаз были в красных прожилках от пьянства. Маа отгоняла мух от жалкого угощения: плов,