– Кстати о грязном белье. Самир Сингх рассказал мне о некоем внебрачном ребенке, который должен родиться в октябре. Ребенке королевской крови. Который может стать наследником престола. – Она примолкла, затем продолжала: – Откуда нам знать, что он королевского рода? Самир уверяет, что анализ крови не оставит сомнений. Я попросила рассказать подробнее, и он посоветовал поговорить с тобой, дорогуша. С чего бы Самиру отстаивать интересы женщины, которую мы знаем как мастерицу мехенди?
Я почувствовала, что у меня краснеет шея.
Махарани продолжала:
– Подозреваю, твои таланты не ограничиваются ремеслом. – Она демонстративно уставилась на мой живот.
Я поставила чашку с блюдцем на столик.
– Я не беременна, ваше высочество. Родить должна моя сестра, но она еще несовершеннолетняя, и я ее законный представитель. По моему недосмотру она тайком проводила время с Рави, старшим сыном Сингхов.
– Ах вот оно что.
– В жилах ребенка течет кровь раджпутов, и он наверняка будет красавцем, ваше высочество. Никто из опекунов не возражает.
Махарани выудила из складок сари батистовый платочек, вытерла соленые пальцы, после чего спрятала платочек обратно.
– Понятно. – Она взяла чашку.
– Ваше высочество, вы близко знаете Сингхов. Вы знаете их прошлое, их родословную, – сказала я. – Семья Шастри из брахманов. Моя сестра, Радха, посещает школу махарани Латики: ее высочество великодушно оплачивает ее обучение.
– И как успеваемость?
– Лучшая в классе, ваше высочество.
– Жаль, – вздохнула она.
– Ваше высочество? – не поняла я.
– Я надеялась, что ребенок твой. – Она ухмыльнулась, очаровательно повела плечами. – Ну хорошо. Я уже поговорила с его высочеством. Самир его фаворит, так что махараджа обратился к своим советникам и сказал, что одобрит усыновление – разумеется, после того как я поговорю с тобой и мы установим отцовство.
Я протяжно выдохнула.
Махарани отодвинула чашку с блюдцем, поманила слугу, который дожидался поодаль. Он поставил перед ней серебряный поднос. На нем, помимо ручки и стопки бумаг, стояла серебряная пиала с золотисто-красной жидкостью, лежала серебряная ложечка и две матерчатые салфетки.
Махарани выудила из выреза кофточки очки-половинки и водрузила на нос, отчего сразу приобрела строгий вид (подозреваю, ей этого и хотелось). Наскоро просмотрела бумаги – хотя наверняка перед моим приходом самым внимательным образом прочла их от начала до конца – и протянула мне.
Я никогда не держала в руках документов об усыновлении монаршей фамилией – да, в общем, и не думала, что придется. Договор пестрел фразами вроде «законные родственники ребенка», «безвозвратная передача родительских прав» и «запрет на взаимодействие с кровной семьей». В пункте на третьей странице были указаны необходимые физические данные: вес и рост при рождении, частота пульса и, разумеется, пол малыша (непременно мужской). Самир тогда спросил, что будет, если Радха родит девочку. Ответа на этот вопрос не знала ни я, ни он, но мне даже думать не хотелось об этом. Наверное, это недальновидно, но и Самир явно не допускал такой возможности, поскольку больше не допытывался.
Был в договоре длинный пункт, определявший роль королевского лекаря. В частности, тот обязан подтвердить, что половые органы младенца соответствуют норме и половая принадлежность не вызывает сомнений. Последнее, догадалась я, необходимо для того, чтобы в королевской семье не появился хиджра или гермафродит.
На странице четвертой было указано, что в случае несоответствия вышеизложенных условий требованиям дворца договор считается недействительным и теряет законную силу, а королевская семья Джайпура освобождается от обязательств, в том числе финансовых, каковые изложены на странице шесть.
Матери ребенка или ее законному опекуну должны были возместить расходы на роды и сверх того выплатить тридцать тысяч рупий. Цифры расплылись у меня перед глазами. Тридцать тысяч рупий. Мне не раз приходило в голову, что, возможно, нам предложат компенсацию. Тридцати тысяч рупий хватит, чтобы оплатить обучение Радхи в университете; она сможет получить образование за границей. Я стала читать дальше: если договор по той или иной причине будет расторгнут, я, как ее законная представительница, обязана оплатить медицинские счета. Я прикусила губу. Об этом я не задумывалась: у меня просто нет таких денег.
– Скажите, миссис Шастри, – очки сползли на кончик носа ее высочества, – неужели вы подозреваете, что мы составили несправедливый договор?
Я еле удержалась, чтобы не вытереть сари пот со лба. Я действовала в интересах Радхи, однако, лишь прочитав этот официальный документ, сообразила, что мы действительно отдадим ее ребенка чужим людям, что это не просто разговоры.
– Не обессудьте, ваше высочество, – пролепетала я, вложив в голос все смирение, на какое была способна, – мне никогда не приходилось подписывать столь важные бумаги. Надеюсь, вы не прогневаетесь, если я прочту их с должным вниманием.
– Как угодно.
И она принялась раскладывать очередной пасьянс, а я продолжила чтение.
Когда я дочитала, махарани Индира начала третий пасьянс. Я ровной стопкой сложила бумаги на столике. Чашки давно унесли. Махарани собрала карты в колоду.
– Удовлетворены? – улыбнулась она.
– Да, благодарю вас.
Она поправила очки, сняла колпачок с ручки, быстро подписала договор в трех указанных местах и протянула мне ручку. Первые две подписи дались мне легко, точно я рисовала мехенди, а не подписывала бумаги, которые навсегда изменят то, кем станет этот ребенок, как будет жить, как сложится его судьба.
Над последней строкой моя рука, привыкшая скользить по коже, замерла. Я полагала, что почувствую облегчение, но меня охватила тревога: я отдаю чужую жизнь – живого, дышащего человека – так же бездумно, как старые сари нищенкам с площади Чхоти-Чаупар.
Я отказываюсь от младенца Радхи. Он не узнает родной матери. Его вырастят во дворце, где у него не будет кровных родственников. О сыне Радхи, моем племяннике, станут заботиться две махарани, у каждой из которых свои причины не любить его. Махарани Латика никогда не простит ему того, что он занял место ее сына, а махарани Индире снова придется принять в семью неродного ребенка. И когда малыш проснется от кошмара, мать не убаюкает его лаской, не пошепчет нежно ему на ушко, не споет колыбельную, как пел мне отец.
А когда малыш сделает первый шаг и упадет, родная мать не осыплет его поцелуями, не погладит по щечке. Материнскую любовь ему худо-бедно заменят усердные кормилицы, няньки да гувернантки. И то – неизвестно, оправдаются ли эти надежды.
Почему же неделю назад это решение казалось мне таким логичным?
В гостиной было прохладно; глухо гудел кондиционер. Я же обливалась потом. Тлеющая в висках боль вот-вот охватит всю голову, станет нестерпимой. Я облизнула губы: сухие, точно песок.
– Можно воды, ваше высочество? – Дерзость, конечно, но иначе я не смогу продолжать.
Махарани бросила на меня озадаченный взгляд, но отдала приказ слуге, который налил воды из хрустального кувшина и поднес мне стакан. Я пила и отчего-то вспоминала выражение лица Самира – испуганное, злое, пристыженное – в ту ночь, когда я сообщила ему, что у Радхи будет ребенок. Я представляла себе приютских детишек, которые смотрят так одиноко, поджав губки. Уж лучше пусть малыш растет во дворце. Другого выбора нет – ни у меня, ни у Самира, ни у Рави, ни у Радхи. Я, не раздумывая, поставила третью подпись и отодвинула от себя бумаги.
Махарани сняла очки, похлопала по своей кушетке.
– Садитесь сюда, миссис Шастри. Скрепим договор. – Она чуть повернула голову к попугаю: – Тебе тоже можно.
По ее голосу Мадхо Сингх понял, что прощен, вылетел из клетки и приземлился на столик.
Ее высочество зачерпнула ложечкой золотисто-красную жидкость, вылила в правую ладонь, поднесла к губам и привычно выпила. Мадхо Сингх наблюдал за ней, наклонив голову, и в нетерпении переступал с лапки на лапку. Я догадалась, что ему не раз доводилось принимать участие в подобных церемониях.
Махарани вытерла руку чистой салфеткой, вылила на ладонь еще ложечку жидкости и протянула мне.
– Пей, – велела она.
Я шумно всосала жидкость без вкуса и запаха и подняла брови, не осмеливаясь спросить.
– Жидкий опиум, – улыбнулась махарани. Глаза ее блестели. – Если уж махараджи скрепляют так договоры, то нам и подавно можно.
Третью ложечку – гораздо меньшую – она дала Мадхо Сингху, который выпил опиум, показывая черный язычок, взъерошил перья и проверещал:
– Намасте! Бонжур! Милости просим!
Меня охватило странное спокойствие. Головная боль понемногу утихала.
– И последний вопрос. – Ее высочество откинулась на подушки.
– Да?
– Некто Хари Шастри.
Мое сердце учащенно забилось, и отнюдь не от опиума.
– Повар сказал мне, что у него есть двоюродный брат по фамилии Шастри, добрый малый, который помогает женщинам Гулаб-Нагара – и это славно, а то мы никак не можем найти врача, который согласился бы ими заняться. Повар попросил меня – точнее, умолил – финансировать деятельность мистера Шастри. Каждый зарабатывает как может, n’est-ce pas? – Она ухмыльнулась. – А повар научился – практически в одночасье – класть в блюдо ровно столько специй, сколько мне по вкусу. Отличная сделка!
Так вот о чем умалчивал Малик. Он подкупил дворцового повара (видимо, пообещал ему дешево поставлять провизию), чтобы тот замолвил перед махарани словечко за Хари и бывший муж больше не клянчил у меня денег.
Махарани поджала губы.
– Фамилия Шастри редко встречается в Раджастане. Он тебе часом не родственник?
Я посмотрела ей прямо в глаза.
– Нет, ваше высочество, – не мигнув, соврала я.
Махарани окинула меня долгим взглядом.
– Я так и думала.
Пятнадцать
6 мая 1956 года
Мы решили, что о договоре усыновления Радхе сообщит Канта. К моему облегчению, сестра согласилась. Если бы беседовать с ней выпало мне, а не Канте, Радха и слушать не стала бы. Мы с Кантой условились не говорить ей, что ребенка отдадут махарадже. Я боялась, что если Радха узнает об этом, то, вернувшись в Джайпур, будет околачиваться возле дворца, чтобы увидеть младенца. (Самир говорил, что до отъезда в Шимлу Радха частенько бродила у дома Сингхов в надежде поговорить с Рави.)