На глаза Радхи снова навернулись слезы.
– Мне так стыдно. Мой-то ребенок жив.
– Ты ни в чем не виновата.
– Она оставила мужа, приехала в Шимлу из-за меня. И вот как все кончилось.
– Больница леди Брэдли оборудована гораздо лучше джайпурской. Здешний воздух полезнее при астме. К тому же она хотела поехать с тобой.
Пеночка вернулась с партнером; птицы сели на рододендрон за окном. Самец поглядывал по сторонам, самочка чистила клювом перья.
– Но у нее ведь еще будут дети?
Придется ей сказать.
– Доктор Кумар говорит, вряд ли.
– Ой.
Самочка пеночки повернулась к нам – то ли смотрела на нас, то ли любовалась своим отражением в стекле.
– Знаешь, раньше мне хотелось, чтобы моей джиджи была тетя, а не ты.
Мне было больно это слышать, но я ничуть не удивилась.
– Но в день, когда я отправила тебе телеграмму, я была счастлива, что ты моя сестра.
Я поймала ее взгляд. Радха не отвернулась.
– Я знала, что ты приедешь и все исправишь.
Твердость моя растаяла. Она ждала меня, хотя злилась и, по ее словам, ненавидела меня. Я погладила покрывало на ее кровати, шершавое от постоянной стирки и глажки. Сжала лежащую на коленях ладонь Радхи. Она не отдернула руку.
– Как там Малик? – спросила она.
– Работает. Разносит заказы – укрепляющие средства для волос и прочее. Регулярно заглядывает ко мне. Думает, что мне нужно общество.
– А разве нет?
Я пожала плечами. Сменила теплый компресс на холодный. Радха вздохнула, и я догадалась, что боль почти прошла, а с нею и желание покормить малыша грудью.
– Ты говорила, у тебя теперь почти нет клиенток на мехенди.
Я думала, Канта ей рассказала.
– Они не доверяют мне. Думают, что я воровка.
Радха подняла брови.
– Чушь какая! С чего они взяли?
– Сплетни. Бесстыдная ложь.
Я убрала холодный компресс. Радха задумчиво застегнула халат.
Я выглянула в окно. Тучи закрыли солнце, и я увидела свое отражение в стекле. Под глазами темнели круги, по краям рта залегли морщины. В свете флюоресцентной лампы заметна была седина и глубокие морщины на лбу. И еще я сутулилась. Старею. Я взглянула на руки. Грубая кожа бугрилась венами, точно изрытая колеями дорога.
Доктор Кумар нерешительно замер в дверях, смутившись, что потревожил.
– Все хорошо? – Он посмотрел на Радху: – Как вы себя чувствуете?
– Лучше. – Она рассказала ему о травяном компрессе.
– У вас масса талантов, миссис Шастри, – заметил он. Осознав, что засмотрелся на меня, доктор перевел взгляд на Радху, потом на пустую койку Канты и, наконец, на стопку бумаг в руках. – Мне нужна ваша подпись.
А. Официальные документы, подтверждающие рождение нового наследного принца. Я встала, чтобы взять бумаги, но у меня подкосились ноги, и я снова села.
– Если можно, чуть позже, доктор.
Он кивнул и вышел из палаты.
Радха улыбнулась.
– Что смешного?
– Он. – Она кивнула на дверь, за которой скрылся доктор Кумар. – Он всё твердил, что мой ребенок родится спортсменом, и у него правда очень крепкие ножки.
Разумеется, Радха думала, кем вырастет ее сын. Видела его крикетистом. Лучшим подающим. Чем он полюбит завтракать – кичри или алу тикки? Какие у него будут волосы – прямые, как у нее, или кудрявые, как у отца?
– Джиджи, – робко начала Радха, – можно мне еще раз увидеть ребенка? Обещаю, что больше не буду кричать.
Я привстала было с койки, но Радха неожиданно сильно схватила меня за руку и сжала мои пальцы. Ладонь у нее была теплая, чуть влажная. Я села обратно.
– Джиджи, я понимаю, ты меня не ждала. Мне было года четыре, может, пять – я помешивала кипящее молоко для йогурта, когда почтальон принес очередное твое письмо. Маа взглянула на конверт и швырнула его в огонь. Я спросила, почему она не открыла письмо, от кого оно, мама пожала плечами и ответила: «От того, кто давно умер в моем сердце».
Я ничего не поняла, но решила выяснить, в чем дело. Стала прислушиваться, о чем судачат деревенские сплетницы, и догадалась, что Маа говорила о тебе. И подумала – до чего же ты сильная и смелая, раз смогла вот так взять и все бросить. А потом я приехала к тебе. Ты стала моим идеалом. Умная. Красивая. Веселая. Я так тобой гордилась. Ты столько всего умеешь. Я полюбила тебя с первого взгляда. Я-то знала, что ты есть.
Мои глаза наполнились слезами. Никто ни разу не признавался мне в любви. Нет, я знала, что Маа и Питаджи любят меня, но они никогда об этом не говорили. Хари тоже любил меня – на свой лад, точнее, воображал, будто любит, но это не любовь, а эгоизм. Ему хотелось меня присвоить, распоряжаться мною, как вещью. А Самир не любил меня вовсе: он желал уложить меня в постель.
– Я хочу детей. Хочу к вечеру уставать, потому что кипятила молоко, чтобы сделать им кхир, играла с ними в классики, лечила их болячки куркумой, слушала их выдумки, учила читать «Рамаяну» и ловить светлячков. Как подумаю, что никогда не смогу дать этого всего моему сыну – такая тоска берет, ты даже не представляешь.
Меня утомили ее настырные просьбы. Может, зря я всего боюсь? Может, вместе мы и правда сумеем вырастить чудесного ребенка. Радха будет учиться, я – смотреть за мальчишкой. Нет, какое там! Мне же нужно работать, чтобы выплатить долг Самиру. И ни одна школа в Джайпуре не примет ученицу с ребенком. То есть Радха не получит образования. С ее незаконнорожденным сыном мы станем изгоями, все от нас отвернутся, нас не позовут ни на одну церемонию, ни на свадьбу, ни на похороны – даже в качестве прислуги. Никто уже не закажет мне мехенди, мандалу или сватовство. Нам будет нечего есть! Как ни крути, а оставить ребенка Радхи мы не можем.
Я посмотрела в окно. Сквозь тучи проглянуло солнце. В садовом фонтане плескались райские птички, опасливо крутили головой, встряхивали крыльями.
На скамье сидели Канта и Ману, укутав ноги пледом. Канта положила голову на плечо мужа, закрыла глаза.
Она отчаянно мечтала о ребенке. Из нее получилась бы прекрасная мать. Она добрая, веселая, щедрая. Ману, свекровь и Баджу помогали бы ей с малышом. Вдобавок она могла нанять айю[61]. Вот бы она взяла себе сына Радхи. Она любила бы его, как родного.
У меня участился пульс.
У Канты и Ману есть деньги, время и силы, чтобы дать малышу достойное воспитание.
Глупо и думать об этом! Я подписала договор.
Разве что…
На лбу у меня выступил пот.
– Радха, – прошептала я: сказанного не воротишь.
Я повернулась к сестре.
Я знаю, что делаю, уговаривала я себя. Если королевское семейство узнает правду, мне грозит судебный иск из-за нарушения договора, неподъемные штрафы и даже тюрьма.
Радха заметила мое волнение.
– Что?
Я жертвую тридцатью тысячами рупий и обеспеченным будущим Радхи! Но зато ребенок вырастет в любящей семье.
Я кивнула на сад за окном. Канта и Ману встали со скамьи и направились в дальний конец больницы, где располагалась палата для новорожденных.
– Канте не привелось обнять своего ребенка. Поэтому она так любит держать на руках твоего.
Радха подняла брови, посмотрела в окно.
– Она поет ему. И ему это явно нравится, – продолжала я.
Радха улыбнулась.
– Пока мы еще носили, она сочиняла малышам смешные песенки. Совсем как наш Питаджи.
– Если бы твоего ребенка растила Канта… – Я взглянула на Радху. Сердце бешено колотилось. – Интересно, что бы она ему читала: Шекспира или «Сказки про Кришну»?
Радха моргнула.
Я взяла ее за руки.
– Кормила бы его сладким или острым?
Радха приоткрыла рот.
– Канта любит мои ладду, – прошептала она.
– И ее саас поила бы его розовым молоком?
Ее глаза подернулись мечтательной дымкой.
– Пока он не порозовеет.
Я улыбнулась, прижалась лбом к ее лбу.
– Ведь Канта будет любить его до умопомрачения?
Моя чоти бехен медленно кивнула. Стиснула мои руки.
– А как же семья, которая хотела его усыновить?
– Я об этом позабочусь.
Казалось, Канта смотрит сквозь меня, словно я вдруг стала прозрачной. Я даже усомнилась, слышит ли она меня. Но она ответила:
– Но как же договор с двор…
– Я разберусь. – Радха не знала, что ребенка собирался усыновить махараджа, а теперь я и не скажу.
Судя по выражению лица, Канту обуревали противоречивые чувства: ей и хотелось, чтобы это была правда, и не верилось в такую удачу.
Ману ошеломленно взглянул на Радху:
– Ты уверена?
– Вы будете относиться к нему как к родному. – Радха говорила совершенно искренне. И лишь я заметила, как она сжала одеяло, как побелели ее костяшки. До этой минуты все и всегда решали за нее; теперь же она приняла решение – самое трудное в своей юной жизни.
– Вы были правы, тетя. Я не сумею о нем позаботиться – ни в Джайпуре, ни в Аджаре, ни в Шимле. А вы – да. И вы, дядя.
От изумления и восторга Канта и Ману заговорили разом, перебивая друг друга. Я так обрадовалась за них, что зажала руками рот.
– Мы позаботимся о нем как нельзя лучше…
– … он нам как родной…
– … наверняка он полюбит соленые кешью…
– … разумеется, когда у него появятся зубки…
Знай я, что еще скажет Канта, я бы остановила ее, попеняла на безрассудство – мол, решение, конечно, благородное, но вряд ли разумное. Но Радха уже кивала, охотно принимая ее предложение: в школу она не вернется, будет жить у Канты в качестве айи малыша.
Канта и Ману бросились обнимать Радху, все трое смеялись и плакали, вытирали друг другу слезы.
Когда я вошла в кабинет доктора Кумара, он с ручкой в руке сидел за столом.
– Я подумала над вашим предложением. Я согласна вас консультировать.
Он выронил ручку и безуспешно попытался скрыть радость.
– Вот так новость! Замечательно…
– Но у нас изменились планы.