Она открыла дверь спальни, остановилась на пороге, заглядывая внутрь. Донован подошел ближе.
— Смотри, — сказала она, показывая на кровать, — когда-то мы с тобой здесь спали. Постельное белье сбито и смято после сна. Такое должно бы оставаться от наших с тобой тел.
Она повернулась к нему. Глаза недобро сверкнули.
— Но ты для меня перестал существовать, — сказала она срывающимся голосом. — А мне нужно было жить дальше, найти кого-то другого. Живого человека.
— И кто же это?
— Его зовут Майкл. Он очень хорошо ко мне относится. И к Эбигейл. Он взял на себя заботу о чужом ребенке.
Донован молчал.
— Дэвида больше нет, — глухо сказала она, не поднимая глаз. — Его нет среди живых. Ты был ему нужен? Но ты был нужен и жене. И дочери.
Она подошла к прикроватному столику, взяла фотографию в рамке, ткнула ему в лицо.
— Узнаешь? Это Эбигейл — твоя дочь. Запомни, как она теперь выглядит.
Донован посмотрел на фотографию хорошенькой черноволосой девочки с невероятно умными глазами.
— Она здесь просто красавица.
— Она и на самом деле красавица. А еще она очень храбрая и очень сильная девочка. Я ею горжусь. И ты гордись.
Донован кивнул.
— Хотя одному богу известно, что она думает о своем отце.
Энни поставила фотографию на место и как будто выжидающе посмотрела на Донована.
Он хотел сказать очень много, но не мог подобрать слова.
— Тебе лучше уйти, — сказала она. — Если нашел, за чем приезжал, уходи.
Он кивнул, поднял коробку, положил сверху ноутбук и начал спускаться вниз к выходу.
— Где ночуешь? — остановила его Энни.
— В гостинице.
Она кивнула.
— Передай привет Эбигейл. Мне очень ее не хватает.
— Я ей вряд ли скажу, что ты приезжал.
Она распахнула входную дверь. Внутрь тут же ворвался холодный ночной воздух. Он вышел, обернулся:
— Я позвоню, когда все закончится.
Энни молча закрыла за ним дверь, но он успел заметить, что у нее предательски задрожала нижняя губа.
Он пошел назад к машине.
Хотел было повернуться, посмотреть, не провожает ли его Энни взглядом.
Не осмелился.
Он положил свою ношу в багажник, сел в машину.
— Ну как? — спросила Пета.
Донован потер лоб.
— Забрал.
— Тогда поехали в гостиницу, — кивнула она.
И машина сорвалась с места.
Он смотрел в окно. В голове зазвучала песня с диска, который он взял с собой. Когда они с Энни познакомились, это был один из самых любимых их альбомов. «Небольшой ремонт» Шон Колвин.
Колвин пела о счастливых парах, которые проводят время, исполняя мечты, — когда этих людей не будет, их мечты останутся.
В голове снова и снова звучали знакомые строчки.
Всю дорогу до гостиницы он молчал, глядя в окно.
23
Амар проснулся и увидел на подушке кровь.
Он тут же сел, огляделся. Голова гудела и кружилась, в желудке резало так, словно он проглотил острый кол. Было трудно дышать.
Он снова лег. Дотронулся до лица. Под носом запеклась кровь.
За последние пару месяцев такое случалось с ним не впервые, только на этот раз все было гораздо хуже. Все короче становились периоды подъема и эйфории после крэка, все длиннее и глубже провалы.
«Ураган „Чарли“ оставил после себя одни разрушения…» — громко объявил он.
Он медленно поднялся, пошел в душ, встал под горячую струю, чтобы смыть с себя ядовитые выделения. Растерся полотенцем, все так же осторожно прошел на кухню, достал из холодильника бутылку с водой, попил.
Боль в теле постепенно отпускала, но голова оставалась чугунной, по-прежнему тяжело было на душе.
Отец Джек. Сбежавшие дети. Гибель Марии.
Попытки найти подростков из дома Джека успехом не увенчались — они словно растворились в темноте. Из-за этого и особенно из-за гибели Марии он не мог по-настоящему торжествовать по случаю успешного окончания их с Петой работы. Да, этим сейчас занимается полиция, и Пета с Донованом сейчас в Лондоне, чтобы продолжить расследование, но боль утраты все равно гулко отдается в сердце.
Накануне вечером он решил отпраздновать победу, но в результате с горя напился. Хорошо хоть никого не подцепил и не притащил ночевать, чтобы наутро не быть одному. Значит, он все-таки заслуживает прощения.
Он оделся, попытался приободриться, настроиться на выполнение стоявшей перед ним задачи.
Так, на часах половина двенадцатого. Отлично, люди, с которыми он собирается разговаривать, сейчас только-только просыпаются.
Он выглянул в окно: на улице холодно и пасмурно — ни намека на вчерашнее солнце. Натянул теплую черную куртку, еще раз глянул на часы и вышел из квартиры.
Он должен найти мальчишку, который зарабатывает на жизнь, торгуя собственным телом.
Кинисайда заставляли ждать, а он этого очень не любил.
То же место встречи, то же время, а Майки нет. Это ко всем неприятностям, с которыми сейчас приходится сталкиваться. По крайней мере, Майки боится его как огня и не посмеет не извиниться за опоздание.
Из-за всех этих слухов о служебном расследовании, работе антикоррупционного комитета и убийства журналистки приходилось, стиснув зубы, обуздывать рвущиеся наружу эмоции. Ему это удавалось, потому что впереди маячила конечная цель. Как только Хантли выполнит свою задачу, он бросит все это к чертям собачьим — для него начнется совершенно другая жизнь.
Держаться помогали собранная дорожная сумка и паспорт на другую фамилию.
А еще билет на самолет.
В один конец.
В новую жизнь.
Наверное, он все-таки будет скучать по жене и детям, но они могут приехать к нему потом. Когда он устроится на новом месте.
Может быть.
А пока приходится ждать.
Он снова посмотрел на часы и теперь уже разозлился по-настоящему. Поднял глаза и увидел, что к нему ленивой походкой приближается Майки Блэкмор — с таким видом, будто времени у него полно и торопиться некуда.
Кинисайд не поверил собственным глазам: Майки не летит сломя голову! К горлу подступала злоба. Хотелось подскочить к этому ублюдку, избить его до крови, башку ему оторвать…
Но он сдержался.
Майки подошел, остановился.
— Где ты, черт возьми, болтаешься? Опаздываешь!
При первых словах Майки по привычке вздрогнул, но потом принял прежний вид.
— С работы не мог уйти, — сказал он безразлично. — Сюда пешком из Гейтсхеда вообще-то далековато.
Кинисайд почувствовал, как кровь бросилась в лицо.
— Ты, мерзавец, еще огрызаешься! Твое дело приходить вовремя.
Майки промолчал.
— Ты меня понял?
Майки улыбнулся.
— Я сказал что-то смешное?
— Нет.
Кинисайд задохнулся. Что-то во всем этом было не так. Потом понял: Майки его не боится.
Кинисайд схватил его за лацканы пальто, развернул и сильно прижал к стене.
— Издеваться вздумал?!
— Нет… — Майки качнул головой.
— Точно? — Кинисайд еще раз сильно стукнул его о стену.
В глаза Майки вернулся страх.
— Так-то оно лучше…
Он ткнул Майки кулаком в живот. Тот упал на землю.
Кинисайд глянул сверху на скорчившуюся на земле фигуру и почувствовал, как в нем поднимается прежняя ярость, угрожая выплеснуться наружу. Он пнул Майки ногой в ребра.
— Что, по-прежнему меня боишься?
Майки вскрикнул от боли.
Еще один пинок туда же.
— По-прежнему меня уважаешь?
Майки снова вскрикнул.
— Что ты сказал? — Очередной пинок. — Не слышу…
— Да… — с трудом произнес Майки.
Кинисайд посмотрел на него сверху вниз, потом облокотился о стену, чтобы восстановить дыхание.
И взять себя в руки.
— Вот и славно, — сказал он. — Так-то лучше… — Адреналин понемногу оседал.
Держась за ребра, Майки попытался сесть, лицо перекосилось от боли.
— Ну? Что принес?
Трясущейся рукой Майки залез в карман, вытащил помятый коричневый конверт и протянул Кинисайду. Тот открыл его, пересчитал банкноты.
— Что это? — Внутри снова заколыхалась злоба. — Здесь же почти ничего нет.
Майки молчал, надрывно дыша.
— Где остальные?
— Это все…
Кинисайд отступил на шаг, попробовал успокоиться.
— Все, говоришь? — хмыкнув, процедил он сквозь зубы. — Забыл, что у тебя условное освобождение? Что ж, у тебя был выбор. Сегодня же звоню твоему шефу в полиции.
— Давайте звоните… — Майки даже не пошевелился.
Кинисайд отшатнулся, словно от удара:
— Что ты сказал?!
— Звоните, — повторил Майки между хриплыми вздохами. — Мне теперь все равно. Я ему расскажу, чем вы занимаетесь.
Кинисайд громко хохотнул:
— Неужели? Кто тебе поверит? В полиции такие сказки слушают каждый день.
Майки ухватился за стену, медленно поднялся и глянул на Кинисайда с нескрываемой злобой.
— Может, и рассказывают, мне все равно. — В его глазах стояли слезы. — Делайте что хотите.
Он повернулся, чтобы уйти.
— Я скажу ему, чем вы занимаетесь… и не только об этом… — бросил он через плечо и медленно побрел прочь.
Кинисайд стоял столбом и смотрел ему вслед. Что он сказал? И не только об этом? Кого или что он имеет в виду? Хантли? Похищение? Убийство журналистки?
Он хотел броситься за Майки, размозжить ему голову об асфальт, бить, пока от него мокрого места не останется.
Хотел закричать.
Впиться ногтями в собственную кожу, разорвать, вывернуть наизнанку.
Он постарался дышать глубоко и размеренно, чтобы успокоиться.
Нечего паниковать. Эта мразь просто блефует. Он ничего не знает.
И не может знать. Кинисайд принялся думать о собранной дорожной сумке. О новом паспорте на другую фамилию. О билете на самолет.
По дороге обратно на работу он не выпускал из головы эти образы, хватаясь за них, как утопающий за брошенный ему спасательный круг.
Нет зрелища печальнее на свете, подумалось Амару, чем ночной клуб днем.
Даже если до наступления темноты он работает как бар.
При дневном свете не скроешь сломанную мебель, потертый, весь в пятнах ковер, дешевую отделку, обшарпанные стены — все, что не так заметно в полумраке. В зале в беспорядке стояли столы и стулья. Пустая неосвещенная сцена в глубине с длинным помостом навевала тоску, потому что напоминала скорее место, где вешают, а не веселят. Спертый воздух: смесь перегара, табачного дыма, пота, несбывшихся надежд и отчаяния.