Тогда Бойко негромко смеется и шагает мне навстречу. Теперь мы стоим рядом прямо перед путями и слушаем звук приближающегося поезда.
– Аля, ты ведь только со мной так общаешься. Я очень польщен.
– Было б чем гордиться…
– Значит, я – избранный? Как Нео из «Матрицы».
– Ой, Макар, заткнись!
– Вот тебя и прорвало. Ты вообще ни с кем ничем не делишься?
– А с кем мне теперь делиться? – глухо и растерянно отзываюсь я, немного остыв.
– Давай сюда руку, – говорит Макар.
– Это еще зачем? – настораживаюсь я.
Вместо ответа Макар молча берет меня за руку.
Поезд, гремя тяжелыми вагонами, приближается к нам на всех парах и предупреждающе гудит. А Макар не удостаивает меня ответом.
– Слушай, Бойко, надеюсь, мы с тобой не будем вдвоем прыгать под поезд? Я, конечно, расстроена, но не настолько, чтобы Анну Каренину изображать.
– Кричи, – громко говорит Макар.
– Что? – теряюсь я.
Мой вопрос тонет в грохоте подходящего к нам поезда.
– Кричи! – повторяет Бойко, повышая голос. – Все, что накопилось… Легче станет! Мне тоже в последнее время хреново… Хочешь, я первый начну?
Макар, запрокинув голову, хриплым голосом начинает:
– А-а-а-а!
Поезд в этот момент проходит мимо, но совсем близко от нас. Грохочет, раскачивается… Я вижу мелькающие окна и светлые занавески. Голос Макара тут же тонет в этом грохоте, и тогда я, последовав его примеру, ору что есть мочи:
– А-а-а-а!!!
Я получаю безумное удовольствие от процесса, а еще кажется, что вот-вот сорву голос. Макар больше не кричит, зато я продолжаю громко орать, выплескивая все, что скопилось за осенние месяцы. Бойко, глядя на меня, смеется. Тогда я прекращаю свой крик и тоже смеюсь… Нет, смеюсь – это мягко сказано. Я истерически хохочу, привычно похрюкивая.
Поезд длинный. Он торопится, рвется вперед, гремит, стучит, громыхает как гром. Шумит так же громко, как мое вдруг разволновавшееся сердце. Оно готово вот-вот выскочить из груди, когда Макар вдруг, не отпуская моей руки, притягивает меня к себе и как одержимый начинает целовать.
Глава 8
Тася
Трудно ли жить без одной руки или ноги? Я думаю, да. Но сейчас кажется, что мне отрубили половину тела, разделив пополам. Все не так. Слишком трудно ходить, размышлять, дышать, говорить. Я потеряла часть себя – и не представляю, как такое пережить или хотя бы привыкнуть.
Первая неделя после ссоры с Алей – ад. Мы еще сидим за одной партой, но между нами такой холод, что зима может смело брать отпуск в этом году. Мы и без нее все заморозим. По школе уже прошел слушок о нашем разладе. Его трудно не заметить. Радует, конечно, что нас с Макаровой или слишком уважают, или боятся, чтобы расспрашивать напрямую, но… пристальные взгляды, шепотки, обсуждения только прибавляют нервозности к моему и без того шаткому состоянию.
С трудом доживаю до пятницы, мечтая отдохнуть от ледяного котла под названием «школа». Конец полугодия давит на плечи, а на голову сыплется такое количество заданий и контрольных, что черепушка вот-вот расколется. И последний удар на этой неделе получаем на уроке английского вместе с грозным заявлением Виктории Олеговны: «Сегодня пишем диктант!»
По классу разлетаются тяжелые вздохи и тихие ругательства, но учительница непоколебимо шагает между парт и раскладывает перед учениками чистые листы. По привычке смотрю на Макарову, чтобы вместе ужаснуться и поддержать друг друга, но быстро себя одергиваю. Это больше не про нас. Мы попытались в понедельник изобразить нейтралитет, но получилось откровенно фигово и неискренне. Аля так на меня смотрит… Будто я что-то у нее украла. Но это неправда! Я…
– Готовы? – произносит Виктория Олеговна, прерывая мои мысли, и начинает зачитывать текст.
С головой погружаюсь в выполнение работы. Вслушиваюсь в слова учительницы и орудую ручкой. В целом все не так уж плохо. Текст несложный, есть парочка заковырок, но я уверена, что получу как минимум четверку.
Под конец урока перепроверяю диктант и замечаю краем глаза, что Аля наклоняется ко мне, заглядывая в листок. Действую чисто машинально, даже не успев подумать о том, что делаю. Подвигаю руку и закрываю последние два абзаца.
Бам!
Сердце ударяется с такой силой о ребра, что жжет в груди. Судорога сковывает легкие, мешая вздохнуть, в левом виске пульсирует острая боль от перенапряжения. Боюсь представить, какое сейчас у Али лицо, и замираю.
Громкая трель звонка едва воспринимается на слух, сижу, не шелохнувшись, и гляжу перед собой в пустоту. Макарова резко подскакивает, и парта чуть не взлетает в воздух. Аля пулей выбегает из кабинета, оставив свой листок на учительском столе, а я все не могу вернуть душу в тело.
Что я сделала? И главное, зачем?
Медленно поднимаюсь из-за парты, руки дрожат. Подхожу к учительнице. Я – самая последняя. Виктория Олеговна забирает у меня работу, вглядываясь в лицо:
– Тася, ты в порядке? Плохо себя чувствуешь? Может, сходишь в медпункт?
– Все хорошо, – отвечаю голосом робота. – До свидания.
Покидаю кабинет практически вслепую. В глазах стоят слезы разочарования, ком в горле мешает дышать. Быстрым шагом направляюсь в комнату для девочек. Не смотрю ни на кого и сдерживаюсь из последних сил, чтобы не разрыдаться. Еще не хватало, чтобы кто-то увидел мои слезы. Тася Козырь не плачет. Из-за меня ревут, да. Но я… ни за что!
На мое счастье, в туалете никого нет. Видимо, все понеслись в столовку. Захожу в крайнюю кабинку и как только закрываю щеколду, соленый град льется из глаз по щекам и капает с подбородка на лавандовую рубашку. Остервенело вытираю пальцами лицо, чувствуя, как меня рвет на части изнутри.
Какая я ужасная… Худшая подруга на свете. Моя обида на Алю и злость на ситуацию в целом делают из меня монстра. Я не была ангелом, но чтобы так низко пасть…
Даже не представляю, что теперь делать. Кажется, назад уже все равно нет пути. Я его только что обрубила, показав характер. И откуда это вылезло? Мы ведь с Алей всегда были заодно, при любых обстоятельствах. И мне до сих пор сложно поверить, что все закончилось. Так по-идиотски.
Потихоньку успокаиваюсь и достаю из сумки косметичку, чтобы убрать следы катастрофы с лица, прежде чем выйти отсюда. В любом случае нужно всегда выглядеть хорошо. Я создавала имидж годами и не позволю его разрушить. Особенно себе самой.
Заканчиваю поправлять макияж и слышу, как на дне сумки жужжит телефон. Выпускаю воздух через ноздри и хлопаю крышкой карманного зеркальца. Я догадываюсь, кто именно мне настрачивает. В голове мерцает секундная мысль, что это он во всем виноват. Лучше бы он вообще не переводился в нашу школу!
В памяти всплывают моменты, что стали так дороги. Веселый взгляд, смелое признание в чувствах, наши сплетенные пальцы и теплый осенний ветер, касающийся лица. Нет. Я бы не хотела отказываться от знакомства с Олегом даже ради того, чтобы предотвратить нынешний Армагеддон. Нежное чувство врезается в грудную клетку, заставляя сердце радостно встрепенуться и забыть о расстройстве.
Сегодня наконец-то должно состояться наше с Олегом свидание. Мы откладывали его целую неделю. Я начала это первой, потому что гулять после тренировки по баскетболу – ужасная идея. Как бы я выглядела? Потная, лохматая, без нормальной укладки и макияжа… Дымарский в курсе, сколько времени надо девушке, чтобы привести себя в порядок? И даже если на минуточку представить, что можно взять с собой все необходимое, то в женскую спортивную душевую я не вошла бы и ради Марио Касаса. Да простит меня Олег.
В среду он, кстати, отменил нашу встречу, сказав, что не успевает из-за репетитора. Я немного расстроилась, поэтому сейчас я в образе ледяной королевы, сердце которой еще предстоит растопить. Олежа, конечно, нервничает, не получив от меня четкого ответа. Ну а как он хотел? Пусть проявит настойчивость. Мне это нравится.
Бросаю взгляд на телефон – двадцать минут до следующего урока. Хорошо бы успеть перекусить, а то урчание в животе не будет давать покоя. Добегу до столовой и тогда уже отвечу Олегу.
Распахиваю дверь, чувствуя себя не на все сто, но немного лучше, чем пять минут назад. Правда, длится подъем совсем недолго. Коробкина стоит перед раковиной ко мне спиной, и я встречаюсь взглядом с ее отражением в зеркале. На ее лице нет привычной откровенной неприязни и зависти, но в глазах читаются ликование и удовольствие. Будто она знает – и специально пришла сюда посмотреть, насколько мне плохо.
Вскидываю подбородок и шагаю вперед, не отводя глаз. Включаю воду в кране, подставляю ладони под холодную струю и мысленно приговариваю: «Ну давай… Скажи что-нибудь… Дай мне повод…» Но Лиза молчит: уголки губ трогает злорадная усмешка. Сглатываю горечь ее удовольствия, что камнем падает на дно желудка.
Она ведь и правда здесь не просто так. Вероятно, вся компания в восторге от нашего с Алей распада, но Лиза… У нас с ней – давняя война. И сейчас она думает, что побеждает.
Коробкина уже было собирается сдвинуться с места и уйти. Насмотрелась? Встряхиваю мокрыми пальцами так, чтобы осыпать одноклассницу мелкими каплями.
– Спятила? – вопит Коробкина, оборачиваясь и вытирая шею ладонями.
– Ой, – отвечаю я, хищно улыбаясь. – Извини…
Обхожу Лизу и топаю к двери, гордо расправив плечи.
– Овца, – слышу злобную ругань за спиной и улыбаюсь еще шире.
– От овцы слышу.
Кое-что в мире точно остается неизменным. Никакие коллапсы не страшны нашей взаимной ненависти с Коробкиной. И если дружбу или любовь можно разрушить, то ненависть – это точно навсегда.
Хлопаю дверью, ныряя в теплый салон автомобиля. Взрослый мужчина в черной шапке оглядывается и грозно произносит:
– Девушка, а можно поаккуратней? Не холодильник закрываете.
– А можно уже поехать? – резко отвечаю я. – Я опаздываю.
Я не собиралась грубить таксисту, но меня так колотит от стресса, что не получается себя контролировать. Все началось с того, что я уронила насадку для душа на голову, обожгла палец утюжком для волос, а в довершение сорок минут не могла нарисовать ровные стрелки. Хорошо, что родителей нет дома, иначе они бы отвезли меня в больничку с подозрением на психическое расстройство.