И следом еще одно.
«Я не Макар, а Аля… И почему-то не могу перестать думать о том, что случилось в пятницу».
Но последнее сообщение не доходит до Бойко. Наверное, в лифте связь не ловит.
Зато, как только я выхожу на лестничную клетку, вижу новое сообщение от Олега.
«Спасибо за сегодняшнее свидание, Аля. Ты лучшая!»
Но признание почему-то не вызывает во мне никаких эмоций, в отличие от эсэмэски Бойко про «пьяного Макара».
Дома я громко хлопаю дверью, кидаю сумку на пол, а ключи с грохотом отправляю на тумбочку. Из комнаты выглядывает Маня.
– Свидание не удалось? – спрашивает сестра.
– Ах, при чем здесь это? – в сердцах восклицаю я, мучаясь с замком молнии на сапоге. Стоит мне только присесть на корточки, как тут же вразвалочку подходит Арнольд и пытается облизать лицо.
– Ну и как он целуется? – продолжает допрос Маня.
Почему-то снова первый, о ком я думаю, – это Макар. Поэтому на всякий случай уточняю:
– Кто? Олег?
– Нет, блин! Наш Арнольд! – сердится сестра, а бассет-хаунд действительно все-таки успевает облизать мне щеку. – Или ты еще с кем-то успела поцеловаться?
Представляю Манино лицо, когда она узнает, что этот «кто-то» – ее обожаемый Бойко.
– Не твое дело, Манюня, – говорю я, наконец справившись с сапогом.
Быстро снимаю куртку и шагаю в ванную. Маня – за мной.
– А я думала, ты с Олежкой поссорилась. Он ведь с Тасей…
– Не говори мне об этой предательнице!
– Значит, ты все знаешь? – ахает сестра. – Я их видела.
– Ага. Козырь болтает всякие гадости про меня.
– И как ты… – начинает Маня.
– Мне неприятно это обсуждать! – повторяю я и захлопываю дверь перед носом Мани.
Включаю воду, и пока та с шумом стекает, растерянно смотрю в зеркало. И чем дольше гляжу в свои испуганные зеленые глаза, тем сильнее кажется, что мое отражение вот-вот растворится…
Что со мной? Я словно под дурманом. Достаю телефон из кармана джинсов. Отправив Олегу в ответ несколько сердечек, пялюсь на последнее сообщение для Бойко. Зачем я ему написала про пятницу? Дура!
Но послание не доходит до адресата. И только теперь меня осеняет, что дело не в плохой связи. Макар просто сунул мой номер в «черный список»…
Глава 9
Тася
Двадцать пять… Двадцать шесть… Двадцать семь…
Шумно выдыхаю на подъеме, напрягая пресс. Мышцы живота горят, лоб и шея вспотели, но я упрямо продолжаю третий круг упражнений, стараясь не обращать внимания на заложенный нос.
– Тася! – строго произносит мама.
Ложусь на пол и запрокидываю голову, чтобы встретить недовольный родительский взгляд.
– Я тебя дома оставила, чтобы ты поскорее выздоровела, а не для того, чтобы ты надрывалась. Что за шутки? И не надо рассказывать, что с высокой температурой жир сжигается быстрее. А ну, марш в постель!
Спорить нет никакого желания. Поднимаюсь на ноги, ощущая легкое головокружение, валюсь в кровать. Мама подходит ближе и присаживается рядом, укрывая меня одеялом. Касается прохладной ладонью моего лба, смотрит в глаза и напряженно вздыхает:
– Тась, что ты творишь? А?
– Я за последние четыре дня съела годовой запас шоколада и цистерну сгущенки, – тихо отвечаю я. – Как думаешь, можно ли где-то арендовать фуру? Потому что другой транспорт теперь мне не подойдет…
– Я не об этом…
Свожу глаза к носу, пытаясь отвлечь маму своими кривляниями. На серьезные разговоры у меня сейчас точно не хватит сил.
– Не сработает… – строго предупреждает мама.
– Все хорошо, мам. Тебе…
– И это тоже, – перебивает она, накручивая на палец одну из моих тугих кудряшек, которые сбились в псевдодреды из-за трех дней валяния в постели. – Дочь, давай выкладывай. Что случилось?
Что? Ничего не случилось! Ничего, блин, кроме катастрофы вселенского масштаба. Меня предала лучшая подруга; парень, который мне нравится, начинает отчего-то меня больше раздражать, чем привлекать, а мой, казалось бы, единственный друг забил на меня, потому что у него появилась девушка. И все прекрасно! Замечательно! Лучшее время в жизни!
В глазах появляются слезы, и я накрываюсь одеялом с головой. Чувствую, как мама наклоняется ниже и прижимается щекой к моему лбу. Она обнимает меня через преграду и срывает последний хлипкий замок на двери, за которой я спрятала боль и разочарование.
Есть что-то отпускающее в объятиях матери. И я позволяю самому родному человеку увидеть меня без ширмы стойкости и безразличия. Выпускаю наружу все, что копилось последние пару месяцев, и рассказываю историю с самого начала, наблюдая, как мои ладошки крепко сжимают теплые и ласковые руки.
– Девочка моя, какой ужас, – произносит мама, не пытаясь скрыть негодование. – Просто кошмар! Я бы хотела сказать, что это ерунда и ты обо всем забудешь, только сама знаю: легче не станет.
– А вообще станет? – спрашиваю с царапающей душу надеждой.
– Конечно. Такое нужно пережить. Ты у меня сильная девочка. Дай себе время. И не надо прятаться здесь, так проблемы не решаются.
– Знаю, мам… Но лучше мне еще немного побыть в изоляции. Не хочу никого из них видеть, для их же безопасности. Думаешь, папа обрадуется, если меня придется забирать из полицейского участка?
– Собираешься побить их всех? – усмехается мама, глядя на меня больше с одобрением, чем с предостережением. – И теперь массу набираешь?
Она в молодости была грозой района, все ее врагини ходили и оглядывались, переживая за свои прически. Мне папа рассказывал и, по-моему, даже восхищался. Может быть, поэтому и я рассматриваю подобный вариант развития событий. Лучше пусть тебя боятся и недолюбливают, чем унижают и смеются, – закон джунглей, – а школа тот еще обезьянник.
– Не хочу, но могу… – бурчу, сдувая надоедливую кудряшку со лба.
– Тогда и правда тебе лучше посидеть дома, пока не остынешь. Во всех смыслах. Похоже, снова температура поднялась. – Мама трогает мой лоб, а после убирает руку, недовольно поджимая губы. – Никакого спорта, пока не выздоровеешь! Ясно?
– Кристально… – сухо отвечаю я, предвкушая еще несколько дней самобичевания. Если я ничего не делаю, то думаю. Но думать получается только о плохом.
– Тась, мне с трудом верится, что Аля могла так поступить с тобой. Совсем на нее не похоже.
Ауч! Удар в больное место. Ничего меня не задевает так сильно, как подстава от Макаровой.
– И я тоже так считала, мам. Но Олег бы точно не стал врать.
– Уверена?
– А зачем ему это?
– Мальчики не отличаются особой хитростью, но и списывать со счетов их нельзя. Ты сама говоришь, что у тебя к нему двоякие чувства. А это уже интуиция, доченька. Иногда стоит к ней прислушиваться.
– А ты сразу влюбилась в папу?
– Конечно, нет! Он раздражал меня до ужаса. Весь такой правильный и спокойный, что хотелось станцевать у него на макушке, лишь бы увидеть хоть какие-нибудь человеческие эмоции.
– И-и-и?.. Как получилось, что вы вместе двадцать лет?
Мама меняется в момент. На лице проступает сияние нежности, взгляд теплеет. Она определенно вспоминает что-то очень хорошее и дорогое сердцу.
– Только рядом с ним я могла быть собой, – признается она с улыбкой. – Ничего из себя не строить и не переживать из-за потери имиджа. Он принял меня такой, какая я есть, полюбил и уже не отпустил.
– Прямо как Аля с Макаром, – ухмыляюсь я, вспоминая эту парочку.
Ну ведь правда. Бойко (так же, как и я) знает Алю совсем с другой стороны: с нормальной, настоящей. Он видит, что она не идеальна, но до сих пор ходит за ней хвостиком, несмотря ни на что. Пуленепробиваемый пацан. Вот за что я его и уважаю. Какие глубокие чувства. И почему Аля ничего не замечает?
– И не только Аля с Макаром, – говорит мама, хитро улыбаясь.
– А кто еще?
– Ох, доча… Когда у тебя глаза-то откроются?
– О чем ты?
– Проехали, – отмахивается она. – Сама скоро поймешь.
– Мам, что мне делать?
– Отмечу сегодняшний день в календаре. Тася просит совета… – хихикает она, а я злюсь.
– Мама!
– Мама, мама… – Она качает головой, будто устала от меня, но я-то в курсе, что это просто дразнилки. – Как минимум тебе стоит поговорить с Алей еще раз.
– Мне сложно… Я тоже натворила дел. – Вспоминаю, что на диктанте по иностранному повела себя, как настоящая жаба. – Она злится и вряд ли будет разговаривать со мной.
– А я думаю, она скучает по тебе, как и ты сама, – произносит мама и проводит пальцами по моей щеке, глядя в глаза. – Вы ведь подруги. И ты это знаешь.
Хотелось бы верить… Тоска ложится камнем на грудь. Три дня постельного режима я практически ни с кем не общалась. Не хотела. Даже переписку с Дымарским свела к минимуму, объясняя это тем, что у меня очень высокая температура и каждую минуту хочется спать. Хотя по-настоящему мне каждую минуту хочется рыдать и орать во всю глотку: ведь я не понимаю, что со мной происходит и каким боком в мыслях об Олеге постоянно появляется Глеб, облизывающий свою девушку.
– Ладно. – Мама хлопает себя по коленям и встает. – Сварить тебе макароны? Я купила твои любимые фарфалле[2], и сгущенка, кажется, тоже есть.
– Ну мам! – ною я. – Хочешь, чтобы на меня точно никто больше не посмотрел и я осталась старой девой?!
– Один парень смотрит на тебя уже десять лет, а ты еще этого не заметила. Проблема не в твоей внешности, а, скорее, здесь, – и она стучит пальцем по голове.
– У меня нет проблем с внешностью! И вообще! – хмурю брови, с вызовом глядя на мать. – Вари макароны! Такую прелесть, как я, нельзя не любить! И не важно, сколько я вешу!
– А вот это – моя дочь, – довольно произносит она и выходит из комнаты, подмигнув мне, прежде чем скрыться за дверью.
Бантики в сладкой подливке блестят на тарелке, и я улыбаюсь, хватая вилку. Один кусочек, и ты уже в раю. Еда богов, и пусть никто не разделяет моих вкусов, но я ни за что не откажусь от любимого блюда, даже под страхом целлюлита и прыщей. Но стоит мне поднести лакомство к губам, как стук в дверь заставляет остановиться.