— Виктор, ты говоришь, что хурриты падут? Но за месяц войны с соседями население Вешикоане удвоилось, появились целые кварталы сангаров, касситов, даже хетты сюда идут. После нападения египтян Вавилон практически разрушен, касситы запросили мира, а Ниневия, столица Ассирии, обложена огромной данью. Остался только Супилулиум, да и тот просит мира.
— Это так, — не стал увиливать археолог, — но это временно́е явление. Вавилон ещё воспрянет, Аменхотеп предаст хурритов и присоединится к ассирийцам во время очередной компании. Я говорю про историю, которую изучал, но сейчас здесь наше влияние может менять сами процессы, — Саленко потянулся к кувшину с молоком. — Но любое изменение истории хурритов, непременно должно отразиться на изменении истории сопредельных народов. А это значит, — археолог отпил молоко, — нас здесь не должно было бы быть.
— Не понял, — этот чёртов засранец запутал меня своими словами.
— Мы здесь именно потому, что глобальных изменений не произошло. То есть, все победы хурритов с твоим участием не изменили сути процессов настолько, чтобы изменилась общая история Месопотамии.
— Всё равно не понял, можешь объяснить нормально?
— И я не поняла, — Ада присела рядом со мной, оставив домашние дела.
— Постараюсь, — Саленко выдохнул: — есть так называемый парадокс дедушки.
Это словосочетание я где-то встречал, но не придал ему должного значения в своё время.
— Ты возвращаешься в прошлое, приходишь к деду и приставляешь револьвер к его голове, нажимаешь на спусковой крючок, но ничего не происходит.
— Почему не происходит? — в унисон вырвалось у меня и Ады.
— Потому что, если ты убьёшь дедушку в прошлом, ты не родишься в будущем. Не родится твой отец, соответственно, не родишься ты. Это так называемая защита линии времени. Один из пяти парадоксов путешествий во времени.
— Стоп, — прервал поток слов археолога, — сами путешествия во времени считаются невозможными, но тем не менее мы все оказались здесь. Кто мне мешает убить Супилулиума и изменить будущее?
— Всё та же зашита линии времени, — ухмыльнулся Саленко, — ни одно из твоих действий не приведёт к тому, что вся временная линия изменится. Постараюсь объяснить: если убийство Супилулиума может изменить всю временную концепцию — оно просто не состоится. Ты не сможешь нанести смертельную рану, он выживет, тебя схватят — вариантов масса. Смотри, Арт, сейчас ты всё поймёшь, — Саленко вскочил из-за стола, входя в раж.
— Допустим, тебе удалось убить Супилулиума. Из-за этого хеттская империя ослабла, и хурриты её подчинили себе. Меняется расклад на всём Востоке: центр развития цивилизаций остаётся здесь. Не появится Римская Империя, не будет германских орд, что разграбят Рим и вынудят наших предков Антов, покинуть берега балтийского моря и уйти на восток. И, в конце концов, не будет никого из нас с нашим сегодняшним мировоззрением и физической оболочкой. Я всё сильно упрощаю, но суть в том, что каждое действие имеет последствие. И наше нахождение в этом временном промежутке свидетельствует о том, что несмотря на наше вмешательство, ход истории глобально не изменился.
— Вроде мне становится понятно, — Ада начала убирать со стола, отослав жестом служанку:
— Нам удастся менять историю в пределах одного поколения, но в масштабах эпохи, результат останется неизменным.
— Именно, — просиял археолог.
— Так начинайте копать Чёрное море, — оставив украинцев с вытянувшимися лицами, покинул комнату, чтобы обсудить предстоящую поездку с Этаби. Не мог понять, что именно меня больше всего задело в объяснениях Саленко. Невозможность изменить будущее путём изменения прошлого? Или то, что мне казалось важным, не имеет смысла в глобальном понимании истории?
Гонец прибыл всего час назад: Шутарна просил приехать для переговоров, таким было условие хеттского царя. В ситуации, где хурриты с меньшими силами не могли нанести решающего поражения противнику, переговоры о мире казались спасением. Но после слов Саленко я не видел в них смысла. Добьёмся мы мира или продолжим войну — историю не изменить. После слов археолога во рту стало сухо, словно до утра пил и не успел опохмелиться.
Этаби уже был готов, осёдланные кони ждали наездников. Обменявшись парой фраз, вскочили на лошадей.
— Арт, вы поехали? — Ада выскочила навстречу, когда мы собирались уже покинуть двор.
— На пару дней, скоро вернусь, — чувствуя себя паршиво, что так сухо попрощался с женой, пришпорил жеребца. Этаби по моему лицу понял, что я без настроения, и не докучал вопросами. Его рана окончательно затянулась, но в левая рука не поднималась выше головы. До самого вечера скакали в молчании, только остановившись на ночь, я заговорил:
— Помнишь, ты говорил, что готов переехать со всем своим родом?
— Готов, — подтвердил Этаби, — Шутарна стар, а Эрби под сильным влиянием родственников матери. Как только дядя умрёт, весь Митахни заселят эсоры, сделают Вешикоане одним бо́льшим рынком.
— На севере отсюда, за Снежными горами, лежит огромная территория. Там можно скакать пять суток и не встретить ни одного человека. Там леса, реки, озера, моря, горы, — вспомнив Родину, я на мгновение прослезился.
— А почему там нет людей? — вопрос хуррита вернул к действительности.
— Зимой выпадает снег по пояс, очень много лесов, бродят стаи волков и медведи. Только сильные люди способны жить в таких условиях.
Ответ Этаби удовлетворил, секунду помолчал, хуррит уточнил:
— Там есть эсоры или другие народы-торгаши?
— Нет, — я расхохотался, представив Инлала сидящим у болота. Настолько не вязался образ эсора-менялы с красотой русской природы.
— Тогда я готов в любое время, — Этаби протянул руку. — Со мной поедут все мои родственники, если там так много земли.
— Хоть жопой ешь, — хуррит не понял моих слов на русском, но довольно точно повторил, вызывав у меня улыбку. Больше на тему переселения мы не говорили, хотя мысль у меня засела глубоко в мозгу. Сейчас было не лучшее время — после возвращения из Нарриша, Ада поняла, что беременна. Да и незаконченных дел у меня было много: на время войны с сангарами мои караваны не торговали. Для переселения на Родину понадобится много повозок, лошадей, скота, инструментов. С другой стороны, в глубине души теплилась надежда, что Саленко неправ и всё может образумиться. Покидать дом-дворец в Вешикоане, где меня и Аду любили и уважали, не очень-то и хотелось. После взятия и удержания Нарриша, все без исключения хурриты признали меня своим: мне уступали дорогу, приносили подарки. Сам Шутарна называл меня «самым великим воином хурре» и своим дорогим братом.
Если смотреть реально, до падения Митахни немало времени, империя хурритов стала крепнуть. Если удастся заключить долгосрочный мир с хеттами и возобновить сватовство дочери Шутарны и сына Аменхотепа, всё может измениться в лучшую сторону. Этот Саленко простой археолог, и его слова меня не убедили до конца. Никто не путешествовал во времени, чтобы убедиться в правдивости всех этих парадоксов. В древности люди считали, что земля стоит на китах, слонах, имеет «край света» — всё это оказалось чушью. И такой же чушью могли оказаться слова украинца, даже повеселел от этой мысли.
Дежурили с Этаби по очереди: война не закончилась, и даже в этих местах могли оказаться дезертиры или разбойники. Любая война порождает множество таких отщепенцев, раскрывая в людях худшие низменные инстинкты.
К лагерю Шутарны прибыли на исходе второго дня, едва не загнав лошадей. Перемирие, заключённое хурритами и хеттами длилось шестой день, и многие воины изнывали от бездействия. Все эти дни оба лагеря находились друг от друга в пределах видимости. Супилулиум и Шутарна дважды встретились, чтобы обсудить долгосрочный мир, но оба раза не пришли к соглашению. Шутарна, чувствуя силу, требовал крепости Нарриш вместе с прилегающими землями, мотивируя это требование предшествующим захватом.
Супилулиум хотел иного — беспошлинного и беспрепятственного прохода своих караванов и узкий клин земли хурритов, вдававшийся глубоко во владения хеттов. Этот клин земли находился южнее крепости Нарриш, на другой стороне пропасти. Его ценность заключалась в выходе к морю: хурриты не увлекались морским делом, считая это уделом низших народов. Супилулиум усмотрел в этом хорошую возможность торговли с фуралами, минуя земли хурритов, сангаров.
— Этот сын собаки не хочет отдавать крепость, — Шутарна встретил нас объятиями, — требует твоего участия в разговоре. Сидя в шатре правителя, мы пили молочный чай, традиционный напиток всех народов Месопотамии.
— Почему бы не уступить ему этот клин земли за пропастью, там всё равно никто не живёт, — на мой вопрос правитель задумался, отставив чашку с напитком.
— Тогда он сможет нападать на нас по воде, — Шутарна гладил свою роскошную бороду.
— А почему бы нам тоже не строить большие «кема»? Можно торговать или контролировать торговлю соседей.
— Хурре рождены, чтобы стоять на земле или скакать на лошади. — Шутарна взял свою чашку, а плавать по воде — это удел фуралов и филистов.
— На воде нельзя сражаться, а что это за жизнь, где нет сражений? — Это вступил в беседу сын правителя и кузен моего друга Эрби.
Слова сына правителя встретили с одобрением все кроме меня и Этаби. Последний метнул на меня красноречивый взгляд, говоривший: «я тебе говорил». Мы ещё немного посидели, обсуждая последние новости. Как всегда, центральной темой разговоров были сражения: каждый вспоминал личные подвиги, нисколько не переживая, что победы дались тяжёлой ценой.
Каждый раз, когда хурриты начинали кичиться своими ратными подвигами, мне хотелось встать и выплеснуть на них ушат холодной воды, чтобы немного остыли. Снова вспомнились слова Саленко — с таким подходом к жизни, они обречены вариться в собственном соку, пока не вымрут или не ассимилируют.
Как только мы с Этаби появились в лагере, Шутарна послал зурнача к хеттам, вызывая Супилулиума на переговоры. Ответный посланник прибыл через два часа: хеттский царь ждал нас в гости.