Но, к моему ужасу, на вокзале я обнаружил, что то, что мне виделось, как обычная областная электричка, оказалось не совсем обычным поездом с дежурившими у вагонов проводниками в такой же зеленой, как у пограничников, форме. Проводники внимательно проверяли билеты, пропуска и паспорта.
И тогда, не зная, что делать, в отчаянии я решил ехать на свою земляничную поляну на крыше поезда. Я лихо вскарабкался между вагонами по резиновым боксам. Меня вдохновили вестерны и «Неуловимые мстители». Ведь я тоже собирался на дикий Запад. Чувство мести и неизбежного торжества справедливости переполняло меня, особенно когда поезд качнулся и тронулся, а я убедился, что остался незамеченным.
Но мой пыл очень быстро начал остывать, по мере того как поезд набирал скорость. То ли кино врет, то ли скорости изменились. Пронизывающий ветер сбил с меня спесь и выдул все романтические картинки из головы. Он пришиб меня к крыше вагона. Я лег за небольшую выпуклость воздухозаборника и ухватился за него руками.
Я лежал, прижав голову, около полутора часов, пока состав не остановился на каком-то из полустанков. Это было отдушиной. Я очень сильно замерз, пальцы мои закостенели. Ветер был такой силы, что я захлебывался. А теперь у меня появилась возможность размять пальцы и перевести дух. Я поднял голову, осмотрелся и увидел, что мы стоим на разъезде среди других поездов и железнодорожных построек.
И тут вдруг я услышал объявление из мегафона, так похожее на равнодушное объявление на вокзале. Мол, пассажир Петров Петроним Петрович, вас просят подойти к кассе номер восемь. Или: вас ожидают у кассы номер восемь. На вокзале я бы не обратил на это объявление никакого внимания. Но тут мне пришлось прислушаться, потому что теперь все объявления касались меня лично.
– Внимание, внимание, на крыше вагона пассажирского поезда номер восемь человек! – монотонно гудел громкоговоритель. – Дежурная бригада! На крыше состава находится человек!
Теперь сомнений, что объявление звучало про мою честь, не осталось. Видимо, меня заметили с верхотуры пограничной вышки. А тут еще раздался лай собак, может, деревенских или даже бездомных, а может, псин, побирающихся у смотрового домика обходчиков или вагончика дорожных рабочих. Но у страха, как известно, глаза велики: а вдруг это овчарки пограничников? Я мигом соскочил-спрыгнул с вагона, как когда-то прыгал с гаража и забора соседского сада. А потом юркнул под цистерну грузового состава, словно закатился под плинтус. Бежал я, петляя, то и дело ныряя между колесами грузовых вагонов и цистерн, пока лай собак не стих, не успокоился в моем сердце.
По уши свалившись в овраг у опушки леса, я видел, как ушел мой поезд. А потом была ночь в глухом лесу. Бессонная, холодная. Солнце уже заходило, и не было никакого шанса вернуться в город. А на станцию я идти боялся. Сколько раз я представлял себе, как проведу один ночь в лесу. Но на деле все оказалось труднее. Может быть, от чувства невыполненной задачи. Поражение давило на меня, и, греясь у костра, я хотел только одного – очутиться рядом с мамой, в теплой постели своего дома.
Утром, выйдя на дорогу вдалеке от станции, я на попутках вернулся в Петрозаводск. Теперь уже безо всякого настроения. Из Петрозаводска я помню только девушек с длинными волосами и голубыми, кристально чистыми глазами, а еще длинные и прямые, как волосы девушек, проспекты и улицы. Один из проспектов прямиком вел к осанистому зданию ФСБ. И еще помню блестящую гладь Онежского озера. Такую же нежную и чисто-голубую, как глаза фээсбэшника на дежурстве…
Пристроившись к экскурсии, я узнал, что Петрозаводск основал Петр I. Тогда-то я впервые и подумал, если этот город – заводской район Питера, то какой же сам Питер?
У себя на Волге я жил в заводском районе химиков. В бараках между цементным и химмашем. Гулять мы всегда выбирались в живописную центральную часть города. Тогда-то, видимо, и зафиксировалось в моем сознании, что центр города должен быть гораздо шикарнее окраин. И вот сейчас я думал: раз Петрозаводск – это пригород Питера и раз он такой чистый и красивый рабочий район, то какой же должен быть сам центр Питера? К тому же у меня был план номер два.
Если лесом не вышло, то можно пробиваться в Финляндию морем. Я хотел, прикинувшись туристом, проникнуть на паром, соединяющий Питер и Хельсинки.
По плану два я и начал действовать. Изображая из себя туриста, я попал в этот город, который открывает море возможностей. В город «Подростка», в город «Преступления и наказания». Где собирался либо умереть и сгнить, либо стать великим. Потому что в этом городе-музее третьего не дано.
Но вначале, чтобы не сгнить сразу на улице от здешнего климата и нескончаемого дождя, я ночевал в подвалах и на чердаках старых коммуналок – третьего не дано. Сколько раз мне предстояло сталкиваться с этими крышами и подвалами! И вечно этот сырой климат и промозглое низкое небо!
А вот, наконец, и великий Хатим. Пришел-таки. Идет, улыбается издалека, сверкая своими серебристыми эстетскими очками с тонким стеклом и начищенными до блеска безупречно черными английскими ботинками. В своем благородно-сером костюмчике, с галстуком, в короткой вельветовой теплой куртке и с толстым, разбухшим кожаным портфелем. Что сказать – большой человек! Юридический консультант государственной корпорации, занимающейся торговлей оружием. Студент последнего курса универа. Будущий юрист-международник. Хатим из весьма состоятельной семьи. Его отец – какой-то высокопоставленный чиновник. К тому же Хатим – старший в нашей террористической группе.
– Здравствуй! – протягивает Хатим руку, улыбаясь своей обезоруживающей улыбкой.
– Привет, – здороваюсь я.
– Как у тебя дела? Что нового? – спрашивает Хатим, по-прежнему улыбаясь. Хотя я знаю, его больше всего сейчас интересует другое. Принес я или нет? Но точность расчета – вежливость королей.
– Нормально. – Бросаю в урну сигарету и, не выдерживая резины этикета, говорю: – Я тебе принес то, что нужно.
– Отлично, – еще шире улыбается Хатим, и мы идем с ним по проспекту в парк.
Я ждал Хатима, чтобы передать информацию о месте проживания директора гостиницы, в которой будет проходить конгресс и план самой квартиры. За его хоромами мы собирались установить наблюдение и хотели в нее проникнуть, если получится, чтобы залезть в его домашний компьютер, где, как мы выяснили, он хранит много полезной информации о саммите и конгрессе.
А еще я должен был согласовать наши дальнейшие действия. Дисциплина прежде всего.
– Отлично, – говорит Хатим, выслушав мой подробный отчет.
– Теперь нужно установить наблюдение и устроить проникновение, желательно без взлома, – продолжаю я. – Коды, всего скорее, поменяют перед самым заветным днем.
– Да, нам нужны новые коды и шифры, – говорит Хатим. – Придется тебе это взять на себя, Ирек. Больше это организовать некому. Ты же знаешь, ребята занимаются подготовкой оружия.
«Ясное дело, что нужны, – думаю я, – нужны не меньше, чем бомбы».
– Тебе придется следить за этим домом. Хотя не знаю, будет ли хоть какой толк. Возьми в помощники более-менее свободных толковых ребят.
– Наблюдение уже установлено с сегодняшнего дня, – говорю я. – Сегодня на дежурстве Баталь и Дженг.
– Отлично. Тогда дальше действуйте по обстоятельствам…
Глава 2АЛИ
Каждому в жизни хоть раз попадается такой аэровокзал из стекла и серого бетона, как пустой перевернутый стакан, про подобные которому люди говорят: не будет ничего удивительного, если он в конце этой истории разлетится вдребезги. Рассыплется от пинка зазевавшегося прохожего на мелкие осколки или будет разбит о стену.
Стакан аэровокзала – рядом с блестящими, словно килька, взлетно-посадочными полосами, над которыми хищными чайками кружились белые лайнеры, то стремительно снижаясь к сверкающей глади, то снова взлетая ввысь. А вокруг клочьями вчерашних газет разбросаны заснеженные поля и дома.
Стакан прижат к земле, к ее гулам и тревогам. Слышно, как дребезжит стекло от пролетающих лайнеров. Что сейчас, интересно, чувствуют пассажиры и встречающие, которые находятся у самого днища стакана – там, в зале ожидания, на втором этаже?
– Рейс номер восемь задерживается…
Или:
– Рейс номер восемь захвачен террористами и в данный момент по их требованию направляется в город Г, – скажет металлически-утробным голосом диктор, словно через стакан. Словно он напуганный до полусмерти свидетель, стремящийся изменить до неузнаваемости голос или напугать сам.
А может, он равнодушно, ровно сообщает в эту минуту, что рейс номер 108 прибыл к терминалу номер 8, но от самого сообщения на душе станет как-то теплее и веселее.
Потому что именно на рейсе 108 в этот самый аэропорт прибыл наш мужественно перенесший первый свой перелет Али. Ведь весь этот полет Али не находил себе места на мягком, покрытом ворсом сидении. Он то с нетерпением, как на воздушных подушках, взмывал с ним вверх, то стремглав, попадая в воздушные ямы, падал вниз. Потому что сердце Али тоже скакало вверх-вниз, вместе с ковровыми дорожками самолета, по которым, как по подиуму, бортпроводницы разносили чай и барбариски. Скакало кузнечиком по стеблям цветов, то, взлетая в предвкушении возможной встречи, то, проваливаясь в пятки, в страхе за ее исход.
Стоило ли ему вообще отправляться в столь рискованное и далекое путешествие, чтобы еще раз хоть одним глазком увидеть Аллу? Не харам ли это, не запретный ли плод, что своим нектаром, и ароматом, и цветом приглашает, притягивает в мягкую ворсистую плоть персика все летающие создания.
Ведь в само это путешествие Али попал благодаря фиолетовому галстуку, кончики которого трепетали на ветру, словно фиолетовый дым из-под колес паровоза, подгоняемый протяжным гудком органчика. Ранее Али путешествовал только на автобусах и поездах. И этот дым – словно продолжение языков пламени, вырывающихся из груди юноши. Сердце Али горело, потому что он, наконец, достиг того города, куда, по слухам, со своим мужем-бизнесменом уехала жить его возлюбленная Алла.