Колеса возле мешков не было. Не было его и нигде поблизости, сколько ни шарил в его поисках руками Василь. Блин спустился вниз, взял в хате сальную свечку, но и она не помогла — хоть Василь не поленился перевернуть на чердаке весь скопившийся хлам, колеса так и не нашёл.
— Что за дела такие? Надо будет у Ганны спросить — может, она куда дела? — сам себе сказал Василь и, ещё раз радостно пощупав неизвестно откуда появившиеся мешки с пшеницей, с довольным, несмотря на пропажу колеса, видом спустился в хату.
Появление мешков с пшеницей оказалось полной неожиданностью и для Ганны. Она с ещё большим изумлением, чем муж, разглядывала на чердаке чудесным образом появившиеся мешки, когда они с Василём, взяв свечу, залезли наверх. Если вначале Василь думал, что Г анна хоть как–то объяснит происшедшее, то теперь было ясно, что и она не знает, откуда взялась пшеница.
— И колесо пропало, что я на пожарище в Малой Зимнице нашёл, — шепнул жене Василь. — Я всё горище перевернул — нигде нет.
Ганна посветила свечой вокруг и неожиданно ойкнула:
— А это что за жбанок стоит — у нас такого не было?!
— Не знаю, — не меньше жены удивился Василь. — Что в нём, интересно, а?
— Возьми да посмотри, чего спрашиваешь?
— Может, тоже зерно? — Василь осторожно подошёл к жбанку и поднял его. — Ух ты, тяжеленный–то какой. Камни в нём, что ли?!
Василь поднёс жбан к Ганне, поставил его у ног жены и запустил в широкое горло руку. Блиниха присела на корточки и поднесла свечу поближе, чтобы лучше было видно.
— Гроши! Ей — Богу, гроши! Чистая медь! — радостно закричал Василь, доставая из жбана пригоршню тускловатых, отдающих зеленью медных монет.
— Чудеса, да и только! Откуда же у нас тут гроши? — всплеснула руками Блиниха. — Вначале пшеница появилась, теперь — гроши.
— Сколько же тут их, а? — изумлённо разглядывал монеты Василь.
— А ну, сыпь сюда — посмотрим! — Ганна вытащила из–за мешков старую рогожу и расстелила её перед мужем.
Василь осторожно высыпал содержимое жбанка. Среди медных монет попадались и серебряные, а в самой середине кучи нашлись и четыре золотых.
— Ну, дела, Ганна, — это ж целое богатство. Чьи же это гроши–то, а? — почесал затылок Василь.
— Раз в нашей хате, то и наши гроши! — уверенно заявила Ганна.
— А если они, того, нечистые? Проснёмся утром, а там одни глиняные черепки? — с сомнением спросил жену Василь. — Уж больно всё как–то чудно.
— Возьмём жбан в хату! А утром посмотрим что к чему! — решительно заявила Ганна.
— Может, тут оставим?
— С собой заберём. Кто–то же принёс эти гроши. А вдруг ночью заберёт?
— Дверь запрём. По–другому на горище не попасть.
— Всё равно — лучше с собой заберём! — упрямо стояла на своём Ганна.
Василь, наконец, сдался, и они, собрав монеты, спустились вниз, прикрыли
жбан какой–то тряпицей и вошли в хату.
Ганна, убедившись, что и Катька на лавке, и младшие дети на печи давно спят, открыла заслонку и поставила жбан прямо в печь.
Наутро, едва проснувшись, Ганна открыла заслонку и вытащила жбан. Гроши были на месте.
— Настоящие! На месте! — радостно шепнула она вопросительно глядящему на неё Василю. — Спустись под пол и спрячь жбан там от чужих глаз подальше. Чьи бы это гроши ни были, а теперь стали нашими.
Несколько дней не происходило ничего особенного, пока вечером в пятницу Василь вновь не обнаружил на чердаке очередной «подарок» — два мешка с овсом и жбан с серебряными монетами. Грошей было даже больше, чем в первый раз.
— Тут дело нечистое — не могут гроши и мешки просто так появляться! — убеждённо заметил Василь. — Может, отца Андрея покличем — пусть горище окропит. Да и всю хату, а? — нерешительно спросил у жены опешивший от очередной находки Блин.
— Совсем рехнулся. Если бы это были нечистые гроши, давно бы в черепки превратились — про то всякий знает. Откуда бы они ни были, а всё теперь наше. Грошей и добра надолго хватит. Сможем даже выкупиться у Старжевского. А то — окропить горище! Ишь, чего удумал. Ты возьми и сразу скажи отцу Андрею, а лучше — всей Ректе, что у нас мешки да гроши сами собой появляются. Тут тебя к Старжевскому и отведут, а он или сам батогов за воровство даст или, чего хуже, в полицию отправит! — сердито ответила Ганна.
— И то верно. Я к Старжевскому — опять куда–то ехать надо. Похоже, в Большую Зимницу. Подморозило, а снега–то почти нет. Колесо в телеге переднее совсем слабое. А то, что я нашёл, — как сквозь землю провалилось! На санях — не поедешь.
— Так возьми и купи новое — гроши теперь есть. Только смотри, в корчме не пропей! — предупредила мужа Ганна.
— И то правда! Возьму меди да и куплю колесо, — кивнул Василь, подумав про себя, что уж корчму–то он точно не объедет стороной.
«Надо будет часть грошей от Ганны припрятать — а то проклятая баба и в самом деле руки на гроши наложит так, что и на корчму у неё не выпросишь», — решил Василь, выезжая со двора.
«Надо пересчитать все гроши, а то ведь, чёрт проклятый, и в самом деле тайком от меня будет в корчму хаживать», — в свою очередь подумала Г анна, провожая мужа.
Вечером, покормив единственную козу, Ганна вышла из хлева и направилась к хате. Неожиданно весь двор озарился странным багряным свечением. Подняв глаза вверх, Ганна увидела, что вокруг её хаты на уровне крыши застыл какой–то огненный ярко–красный комок.
— Что же это такое–то? — прошептала испуганная баба.
Красный искрящийся комок тем временем двинулся влево и исчез. Ганна не успела ещё как следует прийти в себя, как комок огненных искр появился с другой стороны крыши, приблизился к дранке и, пройдя сквозь неё, исчез.
— Прямо на горище! Только бы не загорелось — тогда беда! Ой, Господи! — закричала Ганна и бросилась к хате.
Судорожно приставив лестницу к лазу на чердак, Блиниха быстро схватила деревянную кадку с водой, вскарабкалась наверх, забралась на чердак и останови- лась, выпустив от неожиданности кадку из рук. Холодная вода окатила её ноги, но Ганна даже этого не заметила.
В углу крыши, прямо на мешках сидел незнакомый дед и внимательно, с лёгкой насмешкой, смотрел на взобравшуюся на крышу хозяйку. С первого взгляда было ясно, что дед этот особенный — он весь светился изнутри каким–то красным огнём. Точнее, светился он не весь, а только лицо и руки — те места, которые не скрывала обычная, крестьянская одежда — полотняные штаны, рубаха и самые обыкновенные лапти. По широкой, окладистой бороде и копне седых волос порой пробегали едва заметные красные искорки.
— Воду разливать не надо! — назидательно заметил дед и довольно похлопал по мешку, на котором сидел: — Жито. Два мешка принёс вам, неблагодарным. И жбан с серебром. Золото ещё рано носить — привыкнут люди, что у вас гроши есть, тогда и золото носить буду.
Только сейчас Ганна заметила, что у ног деда стоит очередной жбан.
— Ты кто? — испуганно спросила Блиниха и хотела перекреститься.
— Не крестись — не люблю я этого! — строго остановил её дед.
— Кто ты, дедушка?
— Хут. Повезло вам. Теперь зерно вам буду таскать мешками да гроши в жбан- ках.
— Как же так. А почему именно нам?
— А кому же ещё? Твой Василь колесо привёз из Малой Зимницы, что на пожарище нашёл, помнишь?
— А как же. Оно пропало потом, когда мешки и гроши появились.
— Так это я и был. Я в колесо обратился. Раньше я у Степана Микулича жил в Малой Зимнице. У которого хата сгорела. Грошей ему наносил, зерна разного. Микулич даже на волю хотел выкупиться.
— Так ведь хата у него сгорела. Как же так? Это за гроши и зерно расплата такая нечистая, да? Дедушка, оставь ты нас от греха подальше. Забери ты это зерно и гроши забери, только хату не пали! Что хочешь, проси, а хату не пали, как Мику- личу! — взмолилась Ганна.
— Вот глупая баба! — рассердился хут и сверкнул красными глазами так, что из них посыпались искры. — Я не могу уйти сам — только если хата сгорит или сам спалю.
— Борони Боже! — запричитала Ганна.
— Да перестань ты ойкать, надоела уже!
— Так Микуличу хату не ты спалил!
— Я! — самодовольно кивнул хут и хитро улыбнулся.
— За что же так? Или хотел уйти?
— Микулич сам виноват. Носил я ему и мешки, и жбаны с грошами. А от его глупой бабы только и требовалось кормить меня. Один раз в неделю, вечером в субботу, пожарить для меня три куриных яйца, поднять на горище и позвать: «Хут, хут, иди сюда, дам яеченьку–обораченьку!» Вот и всё.
— Так неужто же она не пожарила? Раньше ведь жарила?
— Пожарила и поставила. Даже позвала как положено. Только я в это время ещё летел со снопом. А сын её бестолковый проследил за матерью и сожрал мою еду. Вот я за это им всё и спалил — и хлев, и хату, и баню.
— А ты знал, что это сын?
— Не знал, конечно. Я же хут — мне положено только про мешки с зерном да гроши знать! — самодовольно сказал дед.
— Так зачем же ты всё спалил — не виновата ведь баба Микулича?
— Нечего надо мной шутки такие шутить. За дело я их спалил — за детьми лучше смотреть надо! — сердито возразил хут. — Если бы она меня не позвала, так ещё куда ни шло, а так я на зов полетел, а тут на тебе — сожрал паршивец мою яеченьку. Вот я и решил, что глупая баба совсем обнаглела и смеяться надо мной удумала!
— Так ведь сгорели они все за такую малость. Не жалко?
— Я хут — мне не жалко. Я только всё спалил, а сгорели они сами — могли и выбраться. Микулич надрался водки в корчме, вот и задохнулся пьяный, а баба с детьми сама запор отодвинуть не смогла.
— Господи — люди ведь живые. За такую малость–то. Так ты и нас спалишь?
— Не спалю, если кормить вовремя да правильно будешь. Теперь я у вас жить буду. Яеченьку будешь давать каждый вечер в субботу и отдельно — за каждый мешок и жбан с грошами. Заживёте так, что никому и не снилось. Если хочешь чего спросить — спрашивай. Я хоть и не всё, а многое знаю, чего вам, людям, неведомо. Я хут, а с хутом всегда советоваться можно — как да что. Ну, чего спросить хочешь — что тебя тревожит? Про дочку свою, Катьку, наверное?