– Подлый вонючий засаленный кусок человечины! Вот кто он!
– Умана, красавица моя премудрая! Хорошо. Подойди и убей его сама, я отступаю. Да свершится предначертанное: остальные боги не захотели собственноручно лишить жизни это гнусное существо, а Умана осмелилась. Все мы этому свидетели. Ну же?..
– Но я…
– Вперед. Убивай, потроши, кушай… чавкай в одну глотку… мы все не участники.
– Погоди, Ларро! Ничего такого я и не… я… меня… больше всего удивляет даже не то обстоятельство, что он сумел… лишить равновесия меня и нашего Чимборо, а то, как ты хладнокровен, братец, то, насколько ты нынче спокоен и невозмутим. Не мне… и никому другому из нас не учить тебя ярости, бешенству и гневливости, но сегодня ты холоднее самого Варамана, который и тут поленился придти на нашу встречу. В чем тайна твоей выдержки, Ларро? И почему ты в последнее время то гол, то в латах по макушку, то лыс, то космат?
– Попробую ответить, но только на один из твоих вопросов. Выбирай – на какой, о выдержке, или о прическе?
– На тот, что про выдержку.
– Во-первых, я Матушку боюсь, люблю и почитаю, Это – во-первых, и в главных. А во-вторых… Впрочем, достаточно.
– Нет уж, нет уж! Дорогой брат, мы все разделяем любопытство, вслух проявленное Уманой. Что – во-вторых?
– Будь по-вашему. Если он действительно приемный Матушкин сын, подло будет лишать жизни одного из… своих. Мы ведь не люди какие-нибудь.
– Ну, это уж очень тонко. Нет, Ларро, ты бы не был столь невозмутим, если бы не сидело в тебе нечто еще. Назовем его: «в-третьих». Итак, братец?
– Ты моя самая любимая сестрица из всех, дорогая Тигут, от тебя ничего невозможно укрыть! Есть у меня одна мысль, которая позволит нам оставаться всепослушными матушкиными детьми, но в то же самое время…
– Продолжай же скорее! Мы его, все-таки, съедим?
– Нет, Умана. Во всяком случае, я не ем падаль, предпочитая живое и свежее. Сделаем так, чтобы он сам, чтобы он на своих ногах убежал от жизни своей, или разума своего.
– Как это?
– Пусть он сам себя доконает, уничтожит свое телесное или душевное здоровье. В последнее время, признаюсь вам, дорогие мои братья и сестры, мне изрядно прискучил наш «домашний» шут. Подарим его Хваку… вернее… подарим Хвака ему.
– Ух, здорово! А что это значит? Как это?
– Это просто, премудрый ты наш Чимбо, настолько просто, что даже и ты – пусть и не сразу – все поймешь… Джога! Повелеваю тебе слышать, видеть и осязать сущее окрест. Итак, Джога!
– Слушаю, повелитель!
– Ко мне! – Бог Ларро протянул перед собою левую руку, ладонью вверх и разноцветный огнь, до сего мига бесшумно плясавший над пустым очагом, прыгнул на поставленную ладонь. Только теперь он уменьшился до размеров дубового желудя.
– Хвак!
– А?.. Чего?..
– Как ты мне отвечаешь, пыль вонючая? Перевернись, ляг на спину. Так и лежи, не шевелясь. Помни: шелохнешься – зарублю. Понял меня?
– Да.
– Джога!
– Слушаю, повелитель!
– Пред тобою смертный, по имени Хвак. Представься смертному. Без титулов, основным именем.
– Я – демон пустоты и огня! Я шут богов! Мое имя Джога!
– Джога, тебе нравится эта смертная оболочка?
– О, да, повелитель! Мне любая нравится, слишком уж давно я…
– Молчи, дрянь, на один мой вопрос надобно давать один краткий ответ: да.
– Да, повелитель!
– Выражая общее наше мнение, хочу подарить тебе вольную. Не навсегда, разумеется, всего лишь на некоторое, надеюсь, не очень большое время. Ты в вечном рабстве, но теперь у тебя будет свой раб. Можешь наслаждаться. Сумеешь перебраться из этого тела в иное, но не раньше, чем до конца истратишь прежнее – вольная твоя продлится… Все понял?
– О, да, повелитель!
– Доволен ли?
– Да-а-а-а, повелитель!!!
– Хвак… Хвак!
– Чего?
– Нет, этот болван неисправим. Открой рот пошире.
– Зачем это?
– Добровольно… и широко… открой… рот. Если, конечно, хочешь жить!!! Жить хочешь!?
– Да.
– Тогда не болтай лишнего и открывай рот. Проглотишь этот огонек и он поселится в тебе, будете вдвоем век коротать. Не бойся, это ненадолго. Либо ты сделаешь сие добровольно, либо умрешь немедленно, клянусь мечом! Сроку на раздумья – один вдох и один выдох! Принимаешь???
Хвак задержал дыхание, чтобы успеть подумать, но, как назло, ни одна мысль не хотела приходить в измученную ужасом голову… Раз клянется – значит нерушимо.
– Принимаю.
– Добровольно?.. Я тебя спросил: добровольно???
Хваку показалось странным, что бог спрашивает согласия у него, у простого смертного, однако некогда было думать: он зажмурился и кивнул.
– Добровольно.
И словно расплавленной сталью плеснуло ему в губы, обожгло язык, гортань и легкие…
Чужой и лютый смех родился в Хваковой голове, разросся до хохота, перешел в оглушающий рев…
– Раньше я был рабом, а теперь у меня есть ты! Как тебя зовут, раб, повтори?
– Я не раб, – прошептал одними губами ошеломленный Хвак, – я свободный человек…
– Был свободным! А ныне раб! Смейся!
– Зачем это? – опять попытался возразить Хвак, но вместо этого вдруг приподнялся на четвереньки, хлопнул что было мочи кулаками по вытоптанной траве и захохотал. Но – нет – это был не его смех, а какой-то такой…чужой… Плохой!..
Хвак стиснул, было, челюсти, а они разжались, послушные чужой воле, губы вытянулись далеко вперед и округлили рот: Хвак замычал громко, словно бы подражая голодной ящерной скотине и побежал, по-прежнему на четвереньках, куда-то вперед… Боги расступились, пропуская, но никто из них не смеялся.
– Ну, что Джога, вопрошу еще раз: доволен ли подарком?
– О, да, Великий Повелитель Войны! О, да! – Хвак оборотил в сторону бога Ларро голову, затем, в нелепом прыжке развернулся весь, лег на брюхо и пополз к его ногам. Хвак понял, что сейчас его заставят лизать эти странные, собранные из мелких железных колечек, сапоги.
– Верно. Будешь слизывать пыль с поножей повелителя! – прозвучало у него в голове. Однако, полизать божественные ноги Хваку так и не довелось.
– Радуйся же, Джога, развлекайся, а нам пора удалиться.
Ток! – в воздухе прозвучал еле слышный хлопок – и больше нет никого на поляне, кроме Хвака, и даже пыль не поднялась.
– Засмейся же еще, раб, возблагодари меня во всеуслышание! Меня, твоего неизбывного властелина Джогу!
Хвак встал на колени, губы его разлепились сами собою…
– О, великий пове… Не-е-ет! Тьфу! Не буду!
– Будешь.
– Нет!
– Будешь.
– Не бу… – Все эти препирательства Хвак произносил вслух, словно сам с собой разговаривал, а последние слова прервались от удара кулаком в губы – сам же себя и ударил…
Хвак взвыл, затряс головой, разбрызгивая капельки крови по сторонам, и упал ниц.
– Не буду. Прочь! Не буду тебя слушать! Уйди! Прочь, демон!
Но почти сразу же оттолкнулся руками от земли, приподнял голову и туловище, выгнувшись как ящерица, одна рука его поддерживала зыбкое равновесие, а пальцы другой опять свернулись в кулак, чтобы ударить в лицо… Но не долетел кулак до лица, словно бы зашатался и опять расправился в ладонь, уперся в пыльную дорогу.
– А-а, червь! Ты думаешь, что это ты упрямый? Не-е-ет, просто это я, Великий Джога, не захотел до поры причинять ущерб имуществу своему… Да, увлекся, виноват… Забыл, знаешь ли, каково это – владеть движимым имуществом. Движимое имущество – это ты, раб.
– Я не р… Ой!.. У-у… У-у-у-а-ха-хахаха-а-а!!! Не-е-ет! – Хвак внезапно перевернулся на спину, лежа впился пальцами обеих рук себе в бока, возле ребер, стал быстро ими перебирать и поглаживать… И хохотать…
– Ха-хаа… Это называется щекотка. Мучить ею можно сколько угодно, а урона тельцу – ни малейшего. Я тебя… у-ха-ха-хааа!.. одною щекоткой допытаю до полной покорности! Раб.
– Я не… – попытался возразить Хвак и вновь зашелся в истошном хохоте.
Он вдруг прекратил смеяться, встал на ноги, легко, не шатаясь, и побежал по дороге. И даже бессмертные боги не сумели бы определить на первый взгляд – кто именно из двоих существ, насельников огромного жирного тела, управляет им… Видимо, желания обоих совпали в этот миг…
– Хватит бежать, раб. Тело надобно беречь.
– Я не раб.
– Раб, и не перебивай меня.
– Я не… ой!
– Вот! Из-за твоей норовистости я себе язык прикусил! Ты раб. А я хочу есть и пить. И спать, и плясать, и драться… И разговоры вести, и девок хочу… Ты тоже будешь во всем этом участвовать. Видишь вон тот пень?
– Вижу.
– Сейчас сядем, я приму от тебя клятву верности и покорности – и побредем себе, ликуя, навстречу моей новой жизни и радостям моей новой жизни.
– Не буду я тебе ничего приносить! Уйди от меня, гадина!
– Хвакушка, раб ты мой ненаглядный! Видишь, я тебя как Хавроша называю… Помнишь Хаврошу?
– Помню. Гадина была. Такая же, как и ты.
– Обижаешь, раб. Я гораздо хуже ее. Но все твои знания и воспоминания – теперь мои.
– Чего? Как это?
– Болва-а-ан. Повелитель Ларро правильно про тебя сказал. Объясняю как можно проще: я живу в твоем теле, в твоей голове. Тебя подарили мне боги, со всею твоею требухой, с портянками, с мыслями и с воспоминаниями. Ой!.. А это что такое?
– Чего?
– Темное пятно у тебя в памяти, куда мне проникать… ой. Оно жалит и не пускает! Что это такое, раб?
– Чего? Это… я не раб!
– Тьфу! Странное какое. Однако, спешить некуда, потом разберемся. Хорошенькое же мне тельце досталось – с изъянцем!
– Каким еще… изъ… ну…
– Порченое, вот каким. Ну-ка, встал на четвереньки! Изобрази мне горулю. Повой, повой погромче, рыло крестьянское!
Хвак рухнул на четвереньки возле пня, но выть не стал, а только замычал, мотая толстыми щеками.
– М-м-м… Не буду!
– Будешь.
– Не буду.
– Непременно будешь. Ты думаешь, что ты упрямый, да? Что сумеешь своею духовной сущностью переспорить мою духовную сущность?
– Чего?
– Я говорю, что у меня вообще нет духовной сущности, сиречь души, и твоя, человеческая, устанет гораздо раньше меня, ибо при любых запасах прочности ее, она, человеческая, все-таки, гораздо меньше бесконечности и пустоты, неотъемлемой частью которой я состою вот уже четверть вечности. Э-э… да мои слова пролетают мимо твоих тупых мозгов, подобно тому, как тучи небесные проплывают в горнем небе, не царапаясь о колючки вот этого придорожного кустарника…