Как и всегда в большом городе, любое уличное событие обступает огромная толпа любопытствующих. И эта встреча двух юных любящих сердец не стала исключением: на краю просторной площади сбилось в плотное стадо несчетное количество людей. Посреди толпы подрагивает неровный круг сравнительного пустого пространства, заполненного лишь каретою, злосчастной телегой и горсткою участников происходящего. А в горстке той – хозяйка телеги, что зарылась с головой в сено, лежит, ни жива, ни мертва, кучер, форейтор, граф с полудюжиной дворян из личной свиты, коленопреклоненный юноша, девушка и ее служанка, сидящие в карете… Крестьянка в телеге без памяти, форейтор и кучер безмолвны и почти незаметны, дворяне сопровождения, также безмолвствуя, ударами своих мечей – впрочем, эти мечи в ножнах – сдерживают в определенных границах напирающую толпу зевак… Все идет согласно обычаю: судари и сударыни высшего света общаются между собою так – а дворяне обязаны уметь это делать – словно бы они одни на берегу пустынного моря, или на опушке безлюдного леса, и словно бы их слова не передаются из уст в уста от передних рядов к задним, где уже никто ничего не слышит и не понимает толком, но лишь вытягивает шею, чтобы хоть что-нибудь увидеть и разобрать… А тут еще, как назло, всякие дылды стоят в переднем ряду и заслоняют своею спинищей…
– Вот видишь, Джога! А кабы не подсказали мы той девчонке – то и не бывать бы встрече!
– Навряд ли, повелитель. Слушай… Ты наугад бредешь, что ли? Мы уже с полдюжины трактиров миновали! Так вот. Насколько я понимаю, и он, и она служат при императорском дворе. Это довольно тесный мирок. Рано или поздно, так или иначе, но они друг о друге бы узнали, услышали. Тем более, что оба знатного рода, а при нем редкий зверь… Языки у людей длинные, а у придворных втрое… Так что… Впрочем, если бы ее, к мигу той душераздирающей встречи, успели бы выдать замуж… так оно еще забавнее бы образовалось… И то, что сегодня произошло – при дворе все переврут пересказами до неузнаваемости, я тебя уверяю.
– Ну… может и твоя правда. А все равно – хорошо, что так вышло. Погоди…
Хвак круто повернул и через два шага почти уткнулся гладким пузом в размалеванную девицу, подпирающую собой балясину у входа в задрипанный трактир.
– Эй, толстуха! Люб я тебе, али занята?.. Гы-ы… Тогда заходим!..
Глава 10
Давно прошли те времена, когда демону Джоге любое купание или помывка в реке, озере, даже в мыльне – воспринималась как нешуточная пытка: пообвыкся, понял, что повелитель не собирается его топить за каждое возражение, или за неудачную шутку… Повелитель попался с причудью, да не с одною, любит и посамодурствовать, но при этом весьма прост и отходчив…
Солнце палит нещадно, но никто его не боится, поскольку есть негустая тень от хвощевника, есть речка Глухарка, студеная в самый душный летний полдень, ибо питается от ледяных подземных ключей, и есть возможность в любой миг залезть в нее, для свежести. Хвак долго бултыхался голышом в мелком омуточке, а потом даже не стал выскакивать из воды, повалился у самого краешка: утомленные долгими переходами ноги погружены в прозрачные струи, голова и руки на каменистом бережку, пузо в небо глядит… в то время как взор… Жирное тело даже в холодной водице зябнуть не желает, вокруг сердца и по самую задницу теплоту надежно держит… а и прохладе радоваться не мешает… Все ведь хорошо, казалось бы… Нет, взгляду не за что зацепиться: ну, небесные дымочки, сиречь облака, в вышине клубятся, ну, птеры летают… Ну, марево у земли дрожит, это если глаза в сторону скосить…
– Что с тобою, повелитель?.. О чем молчишь? Хвак, а Хвак? Ты чего? Такое ощущение, что ты словно бы закручинился от неведомой мне досады? А, чего притих?
– Ай, Джога… не приставай, видишь – думаю.
– Так… именно по этой причине я и забеспокоился, родной повелитель! Это совершенно не твое занятие – размышлять. Чего тут думать? Деньги есть, постоялый двор – так их несколько вокруг, недалеко шагать, любой выбирай… Я бы лично, если бы меня спросили, конечно, предпочел бы «Сударыню-демона», ибо там ни один вечер не обходится без веселой музыки с танцами и без поножовщины, да еще и кормят хорошо. Но пусть все будет как ты скажешь, повелитель, а не как я скажу… А? Ну, давай тебе сапоги новые купим, рубаху, портки нарядные сошьем? Откуда в тебе печали, повелитель?
– Сам не знаю. С одной стороны ты прав, Джога: вроде бы все у меня есть, а с другой стороны – все равно чего-то нехватка.
– И чего, позволь полюбопытствовать, тебе не хватает? Может, ты в графы вздумал выбиться? Нет? Напрасно, я бы подсказал путь… Или жениться восхотел? Тоже нет? А вот это одобряю, ибо на одну шею, пусть даже такую могучую, как у тебя, двух демонов сажать – многовато будет…
– Нет, Джога, это все не то, не то… Устал я как-то… Не руками, не ногами, не желудком, не головой… А надобно мне что-то такое… понимаешь… это… ну… свежесть для души чтобы была. А то я ем и ем, пью и пью, ну, с бабами танцую да милуюсь… А разве для одного этого человек живет?
– Гы-гы-ы… А для чего же еще, повелитель!?
– Для радости ума и тела, как я думаю. Для понимания… чего-то такого… важного… Чтобы вдруг узнать и возрадоваться… такой, знаешь… великой радостью, не обыденной… не от того, что сытно подзакусил…
– По-моему, ты опять трезв как стеклышко, повелитель. Не иначе – перекупался.
– А я теперь, считай, каждый день трезвым бываю! И вино перестало забирать, как раньше брало, и прежняя жажда ушла, и смирение снизошло… (Здесь Хвак слегка прилгнул самому себе: совсем недавно еще, прошлой осенью, пьяный до потери сознания от почти ведра крепчайшей настойки, попал он в засаду, устроенную каким-то колдуном-людоедом и, потом, с пьяным упорством, до рассвета гонял того по скалистой чащобе, грозясь в случае поимки оторвать мерзавцу правую руку и левую ногу… «Уж какими только заклятьями он тебя не поливал, повелитель! А между прочим, сильный оказался колдунок! И прыткий! Что, повелитель? Откуда я знаю, почему ты грозился насчет именно левой ноги и правой руки??? Ты же не объяснял! И не поймал.» Хвак кивал горестно, в попытках получше припомнить что-то такое смутное… Да, нализался как горуль, но в последнее время, даже выпивка перестала его радовать…) Томно мне, Джога. Скучать не скучаю, болеть не болею… И не завидую никому, и не вздыхаю ни о ком и ни о чем… Бывает, захочу узнать… чего-то там такое… Ну, узнаю – сам постигну, либо ты подскажешь – а дальше что?.. У нас в деревне иной раз говорили про нищих да паломников: голь перекатная. Вот и я теперь такая перекатная голь! Без смысла, без предназначения… Раньше не понимал, что сие означает, а нынче на себе испытываю. Иного не хочу, а и так – обрыдло. Эх, маята…
– А у вас в деревне, повелитель, было еще одно меткое выражение, позволь напомнить: дурью маешься!
– Было. Маюсь.
Хвак застонал, захныкал без боли, завозился, переворачиваясь на живот, и прямо на карачках побрел на берег – обсыхать и одеваться. Дно каменистое, ровное – ни песчинки, ни камешка к коже не прилипло. А грязь и пот с тела унесло, как и не было… Хоть и говорил Джога, что постоялые дворы да трактиры кругом стоят, любой выбирай, но это, увы, не совсем так: до той же «Сударыни-демона» шагать и шагать, хоть бегом труси – раньше заката не дотянешься! И до остальных окрестных кабаков путь не близок, но хитрый и коварный Джога неплохо изучил вкусы своего повелителя: «Сударыня-демон» – самое приятное и веселое место, которое только можно сыскать вдоль границы Плоских Пригорий… «Ручеек» тоже неплох, даже несколько поближе будет…
– Может, в «Ручеек», Джога?
– Как прикажешь, повелитель. Но вряд ли там сегодня музыка будет…
– Хм… Тогда не годится. Ладно, Джога, будь по-твоему: в «Сударыню» двинемся.
Чтобы добраться до любого постоялого двора, надо было выходить из Плоских Пригорий, в обжитые места, но Хваку все чаще нравилась пустынная, заповедная чистота этих мест и он выбрал место для ужина с ночевкой вовсе не потому, что жаждал плясать и слушать музыку, нет: просто до «Судырыни-демона» почти половину пути можно было шагать по Пригорьям… Люди здесь очень редки, тем более – вне имперских дорог, воздух прямо целебный, надоедливую мелкую нечисть Джога своею аурой отгоняет, а против крупной да настырной – секира всегда под рукой; сапоги прочные, хоть и топтаные, вода в баклажке есть, из недавнего ручья набрана, заклинанием укутана – долго будет холодна… Стрекозка… с синими глазами… Чего это она?..
– Слушай, повелитель…Хвак, а Хвак? Давай свернем, а? Что-то мне не хочется по той лощинке идти. Сам же мне про стрекозку рассказывал? Давай свернем?
– Чего, чего? Джога, да ты в своем ли уме…
– В твоем, повелитель! И мне там тесновато, признаться…
– Цыц. Прямо пойдем. Чтобы я в родных, можно сказать, местах сворачивал… Ишь… всполошились… стрекозки с Джогами…
Тропинка словно под гору пошла – сама путника подгоняет, впору на бег переходить… Стук… Звяк… словно железом по железу… И тропинка уже не тропинка, и дорога, хоть и не имперская, но ровная широкая, двое пеших легко разойдутся. А потом дорога возьми и лопни в небольшую полянку… так уже было однажды… ой-ёй-ёй, зря не свернул… а посреди полянки мужик в кожаном переднике молотом по камню стучит… Угу, сие не камень, а наковальня, и мужик тот – кузнец. А кузнеца того Хвак уже раньше видел, а имя-то у него – Чимборо, бог кузнечного дела и боевых ремесел!
Волосы под шапкой шевельнулись, Хвак молча развернулся и пошел прочь. Но бог Чимборо уже стоит перед ним: в одной руке молот, а другая под передником чего-то там почесывает. Надвигается с недоброй улыбкой, пятиться заставляет, туда, к наковальне…
– Ты скажи мне, добрый молодец, в кого ты такой дурак, если самого бога намерен пешком избегнуть?
А у Хвака и язык к зубам примерз… И вдруг слова сами в ответ выскочили.
– В богов.
Наверное, Джога ему сию дерзость подсказал, нашептал… Эй, Джога… Эй… Нет, Джога-то как раз примолк и в самый крохотный комочек ужался, словно и нет его…