иковала душа у Хвака и он еще больше глазки свои растопырил, чтобы никакой науки ни крошечки, ни былинки не упустить, всю мудрость ему доступную, в себя впитать!.. И дождался-таки передышки... У кого деньги кончились, а кто еще в игру не вошел, а Петля пока вина себе крикнул... Самое время друзей о помощи попросить. Но невежливо так-то в лоб людей обременять, и Хвак начал издалека.
- Слушай, Петля, а, Петля?
- Аюшки? - В выигрыше Петля, глазенки добрые, не должен бы отказать...
- А вот... это... Почему ты - то одни кости в стаканчик суешь, а другие в карман, то наоборот?
- Че... Чего??? Когда это??? Т-ты чего... Т-ты дурак, что ли! Когда это я! У-урод! Ты... В к-какой еще карман???
Хвак даже поледенел от смущения и страха, увидев, как Петля визжит, все краски с лица растеряв, в него, именно в Хвака злобой пышет... Ведь он только спросить хотел... поучиться...
- Вон - в тот... - хочет Хвак оправдать недоразумение и вернуть веселую дружбу, показывает толстым пальцем на боковой карман, куда Петля запасные кости только что сунул... Хвак про себя смекнул некоторое время назад, что те кости - запасные... Ну, а какие еще?
И тишина повисла над столом, один только Петля ее не замечает, беснуется. Тут один мужик, лесоруб Медвежа из проигравших, Петлю цоп ручищей за запястье, цоп за другое:
- Сухой, ну-ка глянь, куда парнишка указал!
Тот, кого назвали Сухим, немедля сунул корявые пальцы Петле в карман... И две костяшки вынимает! Точно такие же, как и те, что лежат на столе...
- Вона как! Морочник средь нас! Лживой зернью кровя из нас сосет!
- Нет!!! - Выкрикнул Петля отрицание, а дальше и замолчал, из прижмуренных глазок слеза покатилась - ведь морочников пойманных нигде не жалуют, к стражам на суд редко отводят, чаще на месте затаптывают. Бежать бы Петлее подалее отсюда, но лапы у Медвежи - с иную ногу толщиной, не вырваться из них, спасительный кинжал не ухватить, даже и не трепыхайся.
- Где уж тут нет - если да! Вона - гляди, братцы, посильнее волшебства зрелишше!
И точно: для себя метал в тот последний раз Петля, а на кубиках - люди обглядели со всех сторон - очень уж часты черные точки!
- Эвона, братцы: здесь шесть, а с той стороны тоже шесть! Здесь пять - а с той стороны такоже, тоже пять!
- Так он морочник! - Это задохнулся от запоздалой догадки Огонек, что рядом с Хваком играть устроился. Огонек схватил пустую круглую дощечку, с которой Хвак хлеб и мясо подбирал, да как треснет ею Петлю, прямо по лбу! А дощечка и разломись, даром что дубовая! Из разбитого носа и рассеченных бровей морочника кровь аж хлынула, да только Огоньку этого мало показалось - уж так он вскипел на своего недавнего приятеля! И командует Огонек другому дружку своему, который тоже здесь случайно оказался:
- Хрустень, а ну!..
И тот, другой приятель его, по прозвищу Хрустень, как схватит Петлю за шиворот, как встряхнет, а сам другою рукою пояс ему рванул! Сразу же из Петли медные брызги во все стороны зазвенели - это из порванного кошеля медяки с полумедяками по столу да по полу скачут-хохочут!
Ох, тут началось! - Хвак даже во время горулиных свадеб, у них в деревне, этакого воя и свистопляски ни разу не слыхивал. Все орут, всяк свою правду объявляя, медяки хватают, друг у друга из пальцев выламывают, у кого уже и нож в руках!.. И только Огонек с Хрустнем устояли, не прельстились рассыпанным, видимо, очень уж на Петлю взъярились! Огонек пробился через толпу к Петле, которого Хрустень за шиворот тряс, ударил кулаком в окровавленное лицо, потом за волосья ухватил...
- Держи его крепче, Хрустень, потащили наружу, стражам отдадим! Где стража?
Тут, из таверновых глубин, выкатился на шум хозяин. Постоял, поприщуривался в разгоряченных посетителей, бороду и пузо к двери повернул, за Огоньком повторяя нараспев:
- Стража! Где стража? Стра-жа! - Но негромко хозяин кричит, не настойчиво. Потом - видит, что ничего такого особенного не происходит, ни против закона государева, ни против трактирного имущества - махнул обоим служкам рукой и опять скрылся, успокоенный. Служкам его знак понятен: осторожно бегают вокруг суеты, дерущихся не разнимают, под кистени и ножи не подставляются, но выдергивают наружу то, что можно еще спасти: кувшины, доски, кружки... Если вдруг в этой кутерьме случится что-то этакое возмутительное, нарушение трактирных правил какое-нибудь - ну, там, зарубят насмерть больше, чем двоих-троих, то на любом розыске выяснится, что хозяин все видел, все меры принял, стражу звал. Все слышали - звал стражу и не один раз! Так что виноватых пусть в иной запазухе добывают.
В итоге насмерть зарезали одного лишь, никому не известного бедолагу. И сразу успокоились, всем сразу совестно стало за свою несдержанность.
Кто таков? Никто этого не знает - прохожий и прохожий, по одежке - вроде из селян.
- ...так он первый топор достал! Что мне было - поленом притворяться?
- Топор? А - точно: топор, не секира! Значит, из лесовиков. Медвежа, может ты с ним в родстве - тоже ведь лесоруб?
- Нет. В наших краях с каждым лесорубом знаться - спать будет некогда!
- Семейный - ай нет? Ну хоть звать-то его как?.. - Никто и этого не знал. - Ну... принимай его боги тогда! Небось, признают!
Служки, Зубчик и Малой, ухватили покойника за ноги и поволокли из таверны прочь, на задний двор, в сараюшку. А уж к вечеру, либо, на крайний случай, завтра на рассвете, придет местный жрец из храма Тарр, богини Луны и плодородия, разведет костерок пожарче под молитовку и проводит безымянного лесоруба за окоем земного бытия, во владения бессмертных богов... Все туда уходят, рано или поздно, да вот только назад никто не возвращается. Два близнеца, богатыри Чулапи и Оддо, однажды сбежали из вечности в мир людей - так, по крайней мере, гласят легенды, но даже и в легендах не сказано - что именно они там увидели. Имелось кое-какое имущество на убиенном лесорубе: кошель позвякивал на поясе, сам пояс, шапка, сапоги, опять же топор - все денег стоит. Но сей скарб по праву принадлежит хозяину таверны, с этим даже и спорить бы никто не стал, ибо ему - полученный ущерб возмещать, дознатчиков умасливать, жреческую заупокойную оплачивать - все ему, за кабацкий счет... Вероятно, и служкам, Зубчику и Малому, чего-то перепасть должно... за переживания...
- Эй, Малой! И здесь насухо подотри, а то свернулось и подошвы липнут! Братцы, а этот где!? Зерневой?
Хватились люди, но морочника Петли уже и след простыл! Наверное, двое проигравших, что в него вцепились, поволокли наружу да первым же стражникам отдали. И сами сгинули. Оно конечно - за зерневой, за морок и на колу сидеть несладко, но лучше бы энтого Петлю на месте кончить, общим судом, - оно и в развлечение.
- Ну, что, братцы, есть у кого зернь? Душа горит - продолжить бы?
Нет, ни у кого более игровых костяшек не сыскалось, ни мужицких, ни каких иных, тем и закончилось веселье. Вот и всегда так!..
Мясо съедено, вино выпито, дружба не удалась... Но зато все неприятности обошли Хвака стороной, он сыт и здоров. И с деньгами!
Хвак собрал пальцы в кулаки - на левой руке, потом на правой руке... Левую неловко сжимать - приопухла чуток, кожица на суставах свезена, пощипывает - в холодную бы водичку сунуть, остудить... А десница в полном порядке! Хвак смотрит на кулак правой руки, аж ликует, а открыть его все-таки тревожится: кроме полукругеля, который за пазухой, в надежном месте спрятан, есть у него и другие деньги, уместилось в ладони целых три монеты: большой медяк, медяк и полумедяк - подобраны в кабацком бою! Левой он как наподдаст одному, а правой хвать, хвать, хвать - вот они! Но, все-таки - не заработаны ведь, а ну - отнимут!?
- Кто отнимет?
- Да хотя бы стража!
- Стражи нет.
- Ну тогда хозяин таверны - с его земли подобрано!
- Хозяина тоже поблизости нет, а служкам и без того работы выше головы - вон как забегали!
Попугал себя Хвак разными страхами, сам же и успокоил молчаливыми рассуждениями, но уже решил: пора уходить. Вот только знать бы - куда? Ай, да какая разница! По имперской дороге, вон туда. Главное теперь - не забыть важное: три и один - это четыре. Два и два - тоже четыре. Три и два - это пять, больше, чем три и один. Раз! - и полумедяк твой! Или, наоборот, проиграл: у Хвака в третий кидок было четыре и четыре, это... много. А Петля себе выкинул эти... на одной кости два рядка по три, да на другой столько же - "забор" называется. Два забора сразу - высшая удача. Люди называют ее - полная дюжина. А дюжина - это двенадцать! А двенадцать - это пальцы с обеих рук да еще два пальца!
Шагает Хвак по имперской дороге - и весь мир ему улыбается! Сыт он - как следует сыт, хотя и еще можно было бы навернуть чего-нибудь такого... Вино - в голове уже не бултыхается, весь хмель давно выветрился, но сердце все еще помнит эту беззаботную радость, которая расцвела в нем после второго кувшина. Деньги - была одна монета, да добавилось три... Три и одна - четыре. Вот бы еще разузнать, на сколько медяков можно обменять полукругель? И все-таки мир очень уж чудно устроен...
Хвак поозирался во все стороны - один он по дороге идет, никто за ним не подсматривает - хоть нужду прямо на дороге справляй! Но только так делать - негоже, даже с деревенской дороги сойди на обочину, уважь тех, кто тем же путем должен ходить, ты ведь не лошадь и не горуль! Но только в Хваке совсем иная потребность зудит: убедился он, что нет никого поблизости, добыл тряпицу из-за пазухи (в трактире лоскут подобрал), развернул ее и опять на четыре монеты любуется. И все-таки очень уж чудно устроено все на белом свете! Вот, например, денежки лежат на руке, одна серебряная, да три медных. Из медных самая крупная - большой медяк. За нее - Хвак крепче крепкого усвоил - дают две монеты поменьше, два простых медяка. А за простой медяк дают два полумедяка. Два по два - это... четыре. Выходит, что за большой медяк ему могут дать четыре полумедяка... и это будет то же самое! Четыре, да два, да еще один - это будет... много. Ладно, потом постарается поточнее посчитать. А вот с серебром как быть? Если в одном медяке - два полумедяка, то в кругеле - два полукругеля! Ловко! Но знать бы - сколько волшебной силы в этом самом полукругеле? Уж, наверн