- Хватит бежать, раб. Тело надобно беречь.
- Я не раб.
- Раб, и не перебивай меня.
- Я не... ой!
- Вот! Из-за твоей норовистости я себе язык прикусил! Ты раб. А я хочу есть и пить. И спать, и плясать, и драться... И разговоры вести, и девок хочу... Ты тоже будешь во всем этом участвовать. Видишь вон тот пень?
- Вижу.
- Сейчас сядем, я приму от тебя клятву верности и покорности - и побредем себе, ликуя, навстречу моей новой жизни и радостям моей новой жизни.
- Не буду я тебе ничего приносить! Уйди от меня, гадина!
- Хвакушка, раб ты мой ненаглядный! Видишь, я тебя как Хавроша называю... Помнишь Хаврошу?
- Помню. Гадина была. Такая же, как и ты.
- Обижаешь, раб. Я гораздо хуже ее. Но все твои знания и воспоминания - теперь мои.
- Чего? Как это?
- Болва-а-ан. Повелитель Ларро правильно про тебя сказал. Объясняю как можно проще: я живу в твоем теле, в твоей голове. Тебя подарили мне боги, со всею твоею требухой, с портянками, с мыслями и с воспоминаниями. Ой!.. А это что такое?
- Чего?
- Темное пятно у тебя в памяти, куда мне проникать... ой. Оно жалит и не пускает! Что это такое, раб?
- Чего? Это... я не раб!
- Тьфу! Странное какое. Однако, спешить некуда, потом разберемся. Хорошенькое же мне тельце досталось - с изъянцем!
- Каким еще... изъ... ну...
- Порченое, вот каким. Ну-ка, встал на четвереньки! Изобрази мне горулю. Повой, повой погромче, рыло крестьянское!
Хвак рухнул на четвереньки возле пня, но выть не стал, а только замычал, мотая толстыми щеками.
- М-м-м... Не буду!
- Будешь.
- Не буду.
- Непременно будешь. Ты думаешь, что ты упрямый, да? Что сумеешь своею духовной сущностью переспорить мою духовную сущность?
- Чего?
- Я говорю, что у меня вообще нет духовной сущности, сиречь души, и твоя, человеческая, устанет гораздо раньше меня, ибо при любых запасах прочности ее, она, человеческая, все-таки, гораздо меньше бесконечности и пустоты, неотъемлемой частью которой я состою вот уже четверть вечности. Э-э... да мои слова пролетают мимо твоих тупых мозгов, подобно тому, как тучи небесные проплывают в горнем небе, не царапаясь о колючки вот этого придорожного кустарника...
- Как это?
- О, боги... Ладно. Коли уж нам существовать в одном теле некоторое время, мы с тобою должны больше знать друг о друге, да, знать и даже подружиться, подобно тому, как у хорошего господина все друзья меж собою: строгий господин - а под ним, тучным и добрым стадом, его челядь, рабы, домашние животные и ручные птеры. А ведь ты отныне, пусть и не навсегда, самое дорогое мое домашнее животное. Поэтому я сейчас широко, я сейчас добровольно, я сейчас откровенно приоткрою пред тобою сущность свою и ты в нее заглянешь. Ты ничего не сумеешь там разрушить, напортить или напакостить, но все равно - это великое доверие к рабу со стороны господина, с моей стороны! Загляни, прощупай, вдумайся - и прекрати со мною спорить, перестань сопротивляться. Как только ты покоришься неизбежному, то мы, вернее я, уже спокойно и безмятежно продолжу наслаждаться подарком богов. Зайди же внутрь, взгляни, распахнута сущность моя.
- Как это? - по привычке хотел спросить Хвак о непонятном, да вдруг сам догадался, что такое собственная сущность, и где расположена сущность этого... Джоги... и как туда заглянуть. Постигнутое было похоже на кошмарный сон, из тех, когда утром просыпаешься в холодном поту и не сразу очухиваешься... Только гораздо хуже. Пустота, одиночество, хлад, и посреди хлада огнь, на котором тебя словно поджаривают... и жажда, и отчаяние, и злоба на судьбу, которая определила тебе такую жизнь... такое существование... и... и... желание вырваться оттуда и растерзать все сущее вокруг... И бурлящее, клокочущее, безумное нетерпение, немыслимая сила которого обуздана, стреножена, связана еще большею мощью: терпением, сотканным из самой вечности... Перед ним любое человеческое "хочу-не-хочу" - не более, чем капелька дождя, падающая в безбрежный океан... И постигнутая сущность - грозная правда, не менее осязаемая, нежели вот эта вот травинка, или мазок дорожной пыли поверх нее...
- Что скажешь, смертный?
- Это... ну... Страшно!
- Ха-ха-ха-а... Страшно ему. Ну, хорошо. Буду справедлив, хотя и не представляю, зачем, на какую навозную лепешку сдалось мне это чисто человеческое чувство, насквозь мерзкое и мелкое, как и сами люди... Распахни мне собственную сущность и я загляну в нее... Надеюсь, боги создали меня достаточно крепким и выносливым, чтобы я тут же не развоплотился от превеликого отвращения...
- Чего?
- Чего, чего... Ты в мою сущность заглядывал?
- Да.
- Теперь я в твою загляну, чтобы поровну было. Авось, и отстану от тебя? Мало ли?
- Так ты же уже... Вон, и про Хаврошу знаешь!..
- Я все знаю. Но раз уж я решил стать справедливым - потерплю еще немного: приму и препирания с тобою, и рассматривание сущности твоей. А тебе прямая выгода: вдруг ты мне совсем уж не понравишься и я решу искать себе иное воплощение?..
- Хорошо бы!
- Чем больше я на тебя смотрю, преглупый Хвак, чем больше я слушаю твои слова, прежирный Хвак, тем более поддаюсь тому же самому настроению: хорошо бы от тебя избавиться навеки! Но... Что время зря терять - заглядываем? Готов?
Хвак нерешительно качнул головой, как бы молча соглашаясь с тем, что сам, своими губами, и произнес вслух мгновение назад. Новый голос его был почти таким же, как и прежний, разве что чуть более визгливым и с хрипотцой.
- Стало быть, ты подтверждаешь, что добровольно... открываешь передо мною, демоном огня и пустоты Джогою, сердце свое и сущность свою... Так?.. Подумай слово "да" и повтори его вслух... Ну, давай же!..
И совсем уже было приготовился Хвак пошевелить губами, окровавленными и неуклюжими, но словно острою колючкой поцарапало его... Он уже слышал это слово: "добровольно", да, он слышал его... Так говорил сам бог Ларро, ему тоже нужно было получить от Хвака это простое слово... Он отдал его богу Ларро - и тут же словно кипятком на сердце плеснули... Это был обман. Как же быть? Все ведь должно быть по-честному, чтобы все поровну: этот... Джога перед ним душу открыл, а теперь его, Хвака, черед открывать перед Джогой... Но ведь у Джоги нет души, он же сам так сказал... Но... эту... эту... ну... сущность открыл, все, что у Джоги было, а теперь пусть он, Хвак...
- Нет.
- Открывай же...
- Нет.
- Не-е-ет???? Да я тебя... Погоди, милый Хвак. Погоди, так нечестно. Получается, что я был честен с тобою и справедлив, проявил понимание и милосердие, а ты в ответ проявляешь черную неблагодарность! Возможно ли сие?
- Нет.
- То есть, сие невозможно и ты не проявляешь неблагодарность?
Хвак опять хотел повторить свое отрицание, но запнулся. Если он скажет просто нет, то тем самым он... как бы это... все равно согласится с Джогой. А он не согласен!
- Ничего я тебе не открою.
- Нннооо поооче-е-е!.. Почему, дружище Хвак? Тебе не знакомо чувство справедливости? Благодарности? Ты против равного обмена?
- Сказано - не хочу! - Хвак набрал побольше воздуху в грудь и в полный голос выкрикнул слова несогласия. И это был его собственный голос, без привизгов и хрипотцы. - И впредь... - Хвак хотел продолжить свою речь, но поперхнулся и грянулся навзничь, словно сраженный невидимым ударом. Изо рта его пошла пена, жирное тело выгнулось совершенно невероятным образом, ноги и руки мотались нелепо... Окажись поблизости сторонние зрители - они бы увидели странное: посреди дороги, в густой летней пыли перекатывается с боку на бок и даже кувыркается через голову огромный толстобрюхий голодранец, на синюшном лице грязь, в которую превратилась пыль, смешанная с кровью, с испариной, с пеной и слезами. Страшные судороги бьют этого человека, он хрипит, глаза его ничего не видят, уши его ничего не слышат...
Любой смертный беспомощен в таком состоянии: подходи к нему смело, грабь, убивай, ешь... Но даже на зловещих Плоских Пригорьях не нашлось поблизости храбрецов среди нечисти, зверья и душегубов, кому по силам и по нраву было бы выдержать гнев одного из самых лютых и могущественных созданий мира сего, гнев Джоги, шута богов, демона огня и пустоты... А ведь это его свирепая аура клубилась вместе с пылью над странным этим толстяком, стало быть, человечек сей - его добыча! Подальше, подальше, подальше, ох, подальше отсюда!..
Человек вскочил и опять упал, хрипя. Каблуки его сапог царапали землю, пальцы рук выдирали из нее куски дерна, из носа и разбитого рта летела кровь, а из вытаращенных ничего не видящих глаз - слезы...
- Мелкая подлая человеческая тварь! Ты пытаешься противоречить мне... Мне!? Тебя мне подарили боги! Боги, понял!
- Нет! Не буду!... Не хочу...
- Будешь, будешь, грязь, будешь! Ты думаешь - это боль? Это ласковая щекотка, а не боль. Сейчас ты почувствуешь настоящую, глубинную муку... Такую, что еще ни один смертный не хлебывал... Уж я расщедрюсь, поделюсь... Я тебя приведу к покорности... Хвакушка...
Эти слова демона Джоги прозвучали у Хвака в голове, и сразу же после них началась пытка, имя которой действительно не было знакомо, до сей поры, ни одному смертному...
Хвак то заходился в отчаянном крике, проваливаясь в бедны пустоты и огня, распахнутые перед ним разъяренным Джогой, то начинал злорадно хохотать над самим собой, но чужд, хрипловат и непослушен был сей надсадный смех...
Сущность Хвака, душа его заблудилась во тьме, напуганная и ослабевшая, она словно оглохла и ослепла, не в силах долее сопротивляться чужой воле, всемогущей и безжалостной. Душа Хвака все еще понимала, что за этой мукой, вослед покорности и согласию, воспоследует другая, еще горшая, окончательная... Да только не за что ухватиться, зацепиться, дабы удержаться на самом краешке человеческого, несовершенного и тщедушного, но, оказывается, такого счастливого человеческого бытия... в котором не все обман, подлость, ненависть и слезы, а есть, есть, есть и что-то дру