— А дождь-то уже перестал, — заметил он, — можно идти. Пошли!
— Пошли! — сказал Януш и встал.
На дворе было сыро и холодно. По небу неслись разорванные белые тучи, камни блестели на солнце. Мимолетный дождь кончился.
Януш поднял голову и взглянул на белые тучи.
Надо мной летит в сапфировое море… вспомнились ему Старые стихи.
А когда они уже поднимались по тропинке к Закопане, он увидел, как трое молодых и таких счастливых людей, прыгая с камня на камень, быстро удаляются по красным отметкам в сторону перевала Кшыжне.
«Успокойся, — произнес про себя Януш, — тебе уже никогда не бывать с ними».
VI
Всего в камере их было шестнадцать человек. Семерых недавно увели. Янек заметил, что это были одни уголовные. Так что осталось девять товарищей. Ближе всего Янек сошелся с двумя молодыми парнями. Один из них, лет двадцати — во всяком случае, так он выглядел, — звался Лилек. Его огромные серые глаза на темном лице, глаза, вокруг которых в тюрьме появились сизые тени, взирали на Вевюрского, как на икону. Второй, Алексий, был постарше, спокойный, и улыбка у него была удивительно мудрая, как у человека зрелого. Алексий любил поговорить о принципиальных вопросах, но только потихоньку, чтобы не обратил внимания высокий, худой и желчный верзила, которого тюрьма, кажется, совершенно «исправила». Этот издевался над всем, что говорил Вевюрский. Звали его Вит Новак. Во всем он винил таких вот, как он говорил, «блаженненьких», вроде Вевюрского. Он считал, что это Янек и ему подобные виновны в роспуске компартии; совсем на днях в камеру какими-то путями проникло известие о соглашении Риббентроп-Молотов. Узнав об этом, Вит громко расхохотался, а Вевюрский встревожился не на шутку.
Вит Новак считал, что такие вот «блаженненькие» проповедуют то же, что и попы, только попы обещают рай на том свете, а Вевюрский — еще на этом.
— Это не я обещаю, дорогой, — улыбался Янек, — это Ленин и Сталин обещают.
— И его преосвященство кардинал Каковский, — съязвил Новак.
Янек предпочитал не связываться с ним. Втроем — с Алексием и Лилеком — забирались они в угол на нары и шептались там. Но и это случалось все реже, так как они уже досыта наговорились. В конце концов хорошее настроение покинуло даже Янека, и если раньше он любил весело поболтать, часто насвистывал, то теперь сидел угрюмый, неподвижно глядя в пространство.
Вит Новак издевался:
— Что ты там видишь, Янек?
И когда Вевюрский не откликался, отвечал за него:
— Видишь то вечное блаженство, которое настанет, когда ликвидируют всякую собственность! А? Всякую собственность под корень, никто ничего не имеет — и счастье царит на всем белом свете!
— Не язви, Вит, — одергивал его Алексий, становясь в такую позу, точно собираясь защищать Вевюрского.
— Ну, ну, — вызывающе говорил Новак, — не защищай вождя. Вождь — он сам себя защитит.
Он прозвал Вевюрского «вождем».
Но в тот вечер, когда увели уголовников, встревожился и Вит, сидя на своих нарах, он то и дело прислушивался.
Заключенный, сидящий в тюрьме давно, со временем начинает по самым мельчайшим признакам догадываться о том, что происходит вокруг. По одному тому, как вставляют ключ в замок, как отодвигают засов, ухитряется он уловить, что случилось нечто необычное. С легкостью угадывает он, когда совершается казнь, когда привозят новых узников и каких именно — только что приговоренных или из другой тюрьмы. На этот раз не было ни казни, ни новых транспортов. К тюрьме съехалось множество автомобилей, но ворота не открывались, во двор машины не въезжали, так и остались снаружи. Потом часть машин уехала. Уже с вечера во всех коридорах тюрьмы чувствовалось какое-то движение, где-то открывали и закрывали двери, но все это делалось тихо-тихо, как во сне.
— Похоже, что они удирают, — сказал вдруг громко Вевюрский.
— Тише, товарищи, давайте спать, — окликнул их дежурный по камере, ведь была уже ночь.
— В эту ночь спать не придется, — прошептал Лилек.
— Ты слышишь, Лилек? — шепнул ему Вевюрский. — Они удирают.
— Что это значит? — спросил Алексий.
— А шут их знает!
— Тише, тише! — зашикали товарищи.
Вевюрский прилег на постель, но спать не стал. Неожиданно уже почти под утро они услышали, как автомашины отъезжают от тюрьмы.
Сначала зарычал один мотор, потом другой, затем еще и еще, и наконец все машины двинулись.
— Товарищи, они смываются, — вскочил Вевюрский. — Удирают! Смылись!
Все повскакали с нар.
— Ну и болван же! — закричал Вит Новак. — Мозга за мозгу у тебя заскочила, что ли. Спать не даешь…
— Какое там спать! Сейчас не до сна!
Лилек с разбегу грохнул в дверь.
В других камерах тоже послышались шум, крики, удары. Стало ясно, что надзирателей в коридоре нет. Гам поднялся такой, что даже Вит Новак перестал ворчать и закричал вместе со всеми:
— Открывайте, открывайте!
Алексий решил добраться до окна. Один из заключенных подсадил его, но открыть окно Алексий так и не смог. Увидел только светло-синее, ясное осеннее небо над тюрьмой. Светало.
Вдруг в коридоре послышались быстрые шаги, где-то внизу — крики, а потом скрежет и лязг; кто-то одну за другой отпирал камеры. Все столпились у двери, а когда она распахнулась — высыпали в коридор, чуть не опрокинув отворившего. Только Вевюрский задержался возле него. Это был пожилой человек с седеющей бородой.
— Что случилось? — спросил Янек.
— Все сбежали. Оставили нас одних.
— Как так сбежали?
— А вот так. Драпанули.
— Почему?
— Ты еще спрашиваешь. Немцы подходят.
— Немцы?!
Янек даже привалился к коридорной стене, недоуменно глядя на пожилого человека.
— Как же так? Немцы подходят, а мы не защищаемся?..
— Защищаемся… Только, похоже, разбили нас… — И он по-русски добавил: — В пух и прах.
А Лилек уже мчался по коридору назад, крича во все горло:
— Вевюрский!.. Где Вевюрский?.. Вевюрский!..
— Тут я! Чего орешь?
В этот момент погасло электричество. Воцарилась темнота. Лилек нащупал во тьме Вевюрского и ухватил его за плечи, как будто боясь потерять.
— Товарищи, — сказал он, — ключи от камер лежали внизу, у входа на столе, и там же было написано: «Те, что остались, все коммунисты».
— На смерть нас обрекли…
Но Янек не слушал, твердя только одно:
— Разбили, разбили, разбили…
В здании тюрьмы было темно, зловонно и ужасно душно. За воротами же их встретил предрассветный холод и свежий, удивительно бодрящий ветерок. У Янека так закружилась голова, что он даже зашатался. Лилек подхватил его.
— Что с вами, товарищ Ян? — с тревогой спросил он.
Неподалеку от тюрьмы находилось Познаньское шоссе.
На нем кипело движение. Люди, машины и лошади — все неслись к этому шоссе. Мчась во всю мочь, Янек, Лилек и Алексий — теперь их осталось только трое — наткнулись на какого-то гражданского, бежавшего в ту же сторону.
— Гражданин, что происходит? — спросил его Алексий.
— А вы откуда? — недоверчиво спросил тот.
— Мы политические…
— А может, шпионы?
— Хватит шутки шутить! — нетерпеливо вмешался Янек. — Скажите нам, что происходит. Мы не знаем, мы из тюрьмы.
— Гонят нас, как собак.
— А на шоссе что?
— Люди бегут.
— Куда?
— Куда глаза глядят, хоть в ту же Познань…
— А где немцы? — спросил Алексий.
— Везде, сударь, везде.
Человек этот, в светлом пиджаке и без шапки, был, видимо, насмерть перепуган.
— Как это везде?
— А так. Уже под Варшавой. Варшава отбивается.
— Быстрей, Лилек! — заорал Вевюрский с неожиданной силой. — Бежим!
И помчался вперед, как будто Варшава была в двух шагах.
И вот они очутились у шоссе.
По нему ехали повозки и велосипеды. Время от времени сквозь эту кашу, громко рыча, продирался автомобиль. Все это озарял свет заходящей луны. Было как раз полнолуние.
Алексий взглянул на запад, где небо было еще совсем темное. На этом темном фоне вспыхивали какие-то странные всполохи и, быстро пробегая по небосводу, гасли. Как будто все небо корчилось и извивалось в судорогах.
— Гляди, — указал он Лилеку.
— Что это? — спросил тот.
— Пушки бьют. Это разрывы снарядов.
Сквозь скрип телег и мерный непрерывный, струившийся, как река, шорох шагов на шоссе пробился далекий однотонный гул.
— Война! — сказал Лилек, шмыгая носом так, как будто собирался заплакать. — Война!
— Гляди, армейский грузовик! Прыгай! — закричал Янек товарищам, и бросился за медленно пробирающимся грузовиком. — Прыгайте! Граждане, подвезите до Познани! — закричал он, держась за борт.
— Влезай, мы до самой Варшавы, — ответили ему бодрые голоса, в которых не было ни нотки испуга.
При свете луны они увидели в грузовике группу спокойных и сосредоточенных людей.
«Железнодорожники!» — подумал Янек и подал руку Лилеку и Алексию, помогая им влезть в машину. Потом обратился к сидящим.
— Спасибо вам… товарищи…
Грузовик, пробившись сквозь пробку, быстрее помчал в сторону Познани.
— Вы в Варшаву? — спросил чей-то голос. — Мы ведь Познань стороной объезжаем…
— В Варшаву, — торопливо подтвердил Лилек.
— В Варшаву, — задумчиво повторил Янек. — В столицу.
VII
Позвонив в министерство, Казимеж Спыхала уставился в открытое окно. Стояла темная, теплая ночь, издалека доносился гул какого-то движения, как будто огромные насекомые вереницей устремлялись куда-то вдаль. Словно гудение майского жука, бьющегося в стекло, только усиленное в несколько раз.
В трубке отозвался сонный голос:
— Алло!
— Мой автомобиль готов?
— Кто говорит?
— Казимеж Спыхала.
— Ваш автомобиль, пан советник, взяла пани министерша.
— Вот как? — удивился Казимеж.
— Да. Он понадобился.
— А еще какая-нибудь машина есть?
— Больше нет.
— А кто там еще в отделах остался?