— У нее был очень красивый голос, — ответила Эльжбета, — и все, что она пела, она пела с чувством. Все у нее получалось so innig[94].
— Innig! — с иронией в голосе повторил Губи.
— Ах, я помню, — сказала Эльжбета (Губерту она все еще казалась словно нарисованной), — как мы разучивали с ней эту фразу. — И она принялась напевать:
…und die helle Freude zucket…
Слушая, Анджей по-собачьи склонил набок голову, но Эльжбета умолкла.
— Я совсем не знал маму, — отозвался Анджей таким тоном, словно заканчивал главу книги.
— Ну, идете? — крикнула Геленка из другой комнаты.
— Сейчас, — проговорил Анджей и щелкнул перед Эльжбетой каблуками.
— До свиданья. — Эльжбета немного театральным жестом протянула руку Анджею. — Твоя мама необыкновенная женщина, — прибавила она. Это прозвучало фальшиво.
— Губерт, возьми же какой-нибудь пиджак, — сказала Геленка в передней. — Эта кельнерская рубаха засияет в ночи, как звезда.
— Намокнет и потемнеет, — возразил Губерт, — дождь еще не перестал.
Они вышли.
Ребята стояли в подворотне в две шеренги. Костер уже погас. Было темно и холодно. Лиц разобрать было невозможно. Анджей вывел ребят и построил их перед домом на тротуаре. Дождь шумел ровно и спокойно. Мелкие капли со всех сторон хлестали выходящих, рубаха Губерта сразу же промокла.
Несмотря на дождь, танки на Шпитальной продолжали гореть. Раскаленные плиты брони то ярко вспыхивали, то меркли. И эти вспышки слабо освещали темную улицу.
— Куда ты их ведешь? — шепотом спросил Губерт. Его это не интересовало, но он вдруг очень захотел наклониться к Анджею, ощутить близость его плоти, почувствовать, что тот существует. В этом вопросе было и «прости» и «до свиданья». Но Анджей по-прежнему стоял выпрямившись.
— К гимназии Гурского, — ответил он.
Губерт повернул налево. Анджей остановил его.
— Будь осторожен, когда свернешь на Ясную, — предостерег он Губерта.
Геленка пошла прямо.
— До свиданья, — тихо сказала она и подняла руку.
Но этого ее жеста никто уже не видел.
Анджей остался один. Было тихо и темно. Только раз кто-то выстрелил у Прудентиала. Ребята стояли под дождем в две шеренги. Анджей вернулся к ним. Он чувствовал, что им очень не по себе.
— Ну, мальчики, — сказал он, — вперед, за мной!
Когда по улице Гортензия они подошли к гимназии Гурского, навстречу им внезапно грянул залп. Их поджидали.
VII
Едва Губерт, Анджей и Геленка скрылись в голубоватой темени дождливой ночи, разойдясь в разные стороны, в ресторане на улице Бодуэна появился Казимеж Спыхала. Двери на лестницу были открыты. Казимеж прошел несколько комнат, темных и освещенных, и наконец оказался в спальне Эльжбеты. Певица сидела на тахте, бессмысленно уставившись на пламя свечи, стоявшей перед ней на маленьком столике. Казалось, она позабыла обо всем на свете.
— Не было ли здесь Анджея или Геленки? — спросил Спыхала.
— Да, да, — словно очнувшись ото сна, ответила Эльжбета, — только что ушли.
— Куда?
— Не знаю.
В этот момент со стороны гимназии Гурского донеслась стрельба.
— Вот видите, — сказала Эльжбета, делая неопределенный жест рукой. — Они, наверно, как раз туда и пошли, где стреляют. Анджей был в мундире.
— В каком мундире? — неприязненно спросил Спыхала.
— У него орел был на шапке, — ответила Эльжбета.
— Орел! — Спыхала пожал плечами.
— Не все ли равно, — сказала Эльжбета. — Вечно вы что-нибудь прицепляете к шапкам и стреляете друг в друга. Всегда!
— Кто мы? — Спыхала вышел из себя.
— Вы, мужчины, — сказала Эльжбета. Она медленно поднялась с дивана, взяла свечку, переставила ее к огромному трельяжу и принялась поправлять на себе зеленый атласный халат. Сейчас она походила на мадам Баттерфляй.
Зачем вы пришли сюда? — спросила она наконец. — Ваше место не здесь.
— Меня Оля сюда прислала. Она беспокоится о детях, говорит, они будут здесь.
— Оля?
В тоне, которым Эльжбета произнесла это имя, было и удивление, и презрение, и неприязнь. Спыхала вздрогнул.
— Она думала, что они зайдут сюда. Анджей частенько бывал здесь, в последнее время.
— Он считал наш ресторанчик своей конспиративной квартирой.
Спыхала внимательно посмотрел на Эльжбету. В ее голосе, в необычном для нее лексиконе было что-то тревожное. Он подумал, что она пила.
— Пани Эльжбета, — сказал он, — что с вами?
Эльжбета отвернулась от зеркала. Молча показала на столик, за которым только что сидела. На нем стоял графин водки.
— Вы пили? — Казимеж утвердился в своих подозрениях.
— А что мне делать? — засмеялась певица.
— Пани Эльжбета! — огорчился Спыхала.
Эльжбета набросилась на него:
— А что мне делать? Что мне осталось? Откуда вы здесь взялись? Вы должны быть сейчас в каком-нибудь штабе. В полной безопасности, когда другие гибнут.
— Я там, где надо, — холодно проговорил Спыхала. — Я заглянул на Брацкую, чтобы справиться о детях.
— Оля на Брацкой?
— О детях Оли. Оля на Брацкой. Одна панна Текла не вернулась. Дома никого нет.
— Здесь тоже никого нет. Все ушли, даже Генрик. Сидим тут, две старые женщины. Мне кажется, настала наша последняя спокойная ночь. Последняя для многих людей. Что вы натворили?
— Я? — холодно спросил Спыхала.
Его самого удивило, что он стоит тут и слушает эту теряющую рассудок женщину.
— Я не люблю, когда вы приходите ко мне, — вдруг проговорила Эльжбета совершенно трезво, медленно подходя к Казимежу, — я не люблю, когда вы здесь. Вы похожи на ворону. У вас уже волосы на висках седеют, а вы похожи на ворону. Когда я приехала тогда в Одессу и увидела вас рядом с Юзеком, я подумала: о, нехорошо! Юзек тогда был очень красив. Помню, он вошел в салон, когда я уже пела, и сел на краешек стула. И помню, что голос мой вдруг стал еще нежнее. Понимаете? Нет, вам этого не понять. Вы никогда не пели. Он уже тогда был красив, а ведь сколько ему было тогда? Пятнадцать лет. Кажется, пятнадцать лет… А потом Оля пела для вас ту же самую песню, и вы слушали и плакали…
Спыхала протестующе покачал головой.
— Не плакали, так вам хотелось плакать, все равно, — продолжала Эльжбета, — а потом вы ее бросили. И она плакала. Все мы плачем. А теперь Анджей, такой красивый, такой необыкновенный, ее сын. Видели вы его сегодня? Вы видели, как он красив? И вот теперь в него стреляют. Он стоит в ночи, в темноте, и в него стреляют. Убьют его. И кто убьет? Немцы? Это вы его убьете! Ведь вы и Юзека убили! Понимаете? Вы убили Юзека, убили, убили… Вы убили моего Юзека!..
Эльжбета стояла уже совсем близко от Казимежа и, твердя эти слова: «Вы Юзека убили!» — колотила Спыхалу по плечу своим маленьким кулачком, и в этом порыве было и отчаяние и исступленье. Эльжбета, стоявшая перед Спыхалой с пылающим лицом и растрепанными седеющими волосами, показалась ему безумной. Он схватил ее молотящий кулачок и сжал в своих больших, костистых руках.
— Не бейте меня, — проговорил он без улыбки, — я совсем не заслужил этого.
— Все вы это заслужили. Это же страшно.
— Необходимо, — серьезно сказал Спыхала.
— Единственная ценность, которая есть у нас, — это жизнь. — Эльжбета снова отошла к зеркалу.
— Собственная жизнь и, может, чужая? — вновь гамлетовским тоном проговорил Спыхала.
— Вы ужасны. — Эльжбета села на тахту. — У меня такое впечатление, что вы никогда не бываете самим собой.
Дверь, ведущая во внутренние комнаты, отворилась, и на пороге появилась какая-то длинная фигура в светлом одеянии.
— Кто тут? Эльжбета, ты здесь? Почему так темно?
— Я здесь, Роза. — Эльжбета снова отошла к зеркалу. Стала приглаживать волосы.
— Где это так стреляют? — спросила Роза.
— Не знаю, дорогая, восстание идет.
— И кто это так стреляет?
— Не знаю. Наверно, наши и немцы.
— Кто здесь еще? — спросила графиня Казерта, тараща свои почти совсем ничего не видящие глаза.
— Пан Спыхала пришел. — неприязненно ответила Эльжбета.
— Пан Спыхала? Это тот самый, что с Марысей Билинской приезжал в Палермо?
— Тот самый, — басом ответил Спыхала.
— О, а вы помните Палермо?
Графиня, словно призрак, двинулась вперед. Она была в светлом, сверкающем халате.
— Вы помните мой дом в Палермо?
— Плохо. Я был там так недолго.
— Да. Это когда мама умерла. Там еще случилось что-то с этими драгоценностями. Вы очень любили Марысю… — убежденно проговорила графиня.
— Ах, Роза, — сказала Эльжбета.
Роза стояла в свете свечи. Несмотря на преклонный возраст, на подслеповатые выпученные глаза, она показалась Казимежу красивой, красивой этим своим аристократическим безобразием. В ней было что-то зловещее.
— А почему вы не поехали с Марысей? — спросила вдруг графиня.
Спыхала молчал.
— Почему? Марыся сейчас в Палермо. Алек писал этой — как бишь там ее зовут? — панне Бесядецкой, кажется…
— Бесядовской, — поправила Эльжбета.
— Да, да, Бесядецкой. Алек писал, но не из Лондона. Я уж не знаю откуда. А пан Спыхала здесь зачем? — обратилась она вдруг к Эльжбете за разъяснением.
— Он ищет Анджея и Геленку…
— Ага… — протянула Роза таким тоном, словно в простой этой фразе она не поняла ни слова. — Хорошо. А вы очень любили Марысю? Жаль, что вы не могли на ней жениться…
— Ты очень неделикатна, Роза, — попробовала вмешаться Эльжбета.
— Нет, нет. Отчего же? Во время войны все должны быть искренними. — Роза говорила с забавным иностранным акцентом. — Вы любили Марысю. Что же в этом плохого? Я и сейчас люблю. Никогда в жизни не любила, а сейчас вот люблю. Я прямо сама не своя от этой любви.
Эльжбета вышла из себя.
— Роза, дорогая, — резко повернувшись, проговорила она, — ты и вправду болтаешь, как помешанная. Иди-ка лучше в свою комнату. Ложись. Andate in letto