Он замолчал, зная, что Ромек по-прежнему не понимает его.
Ромек кашлянул.
— Знаешь, — сказал он, — мне кажется, нельзя дальше так сидеть.
— И мне тоже, — согласился Анджей.
Но произнес это неискренне. В ту же минуту, как он присоединился к Ромеку, к его решению уехать, Анджею стало ужасно жаль всего, что окружало его здесь. Он понимал, что обязан что-то предпринять, как-то действовать, но эти высокие деревья, этот покосившийся дом с двумя башенками, шелест кленов под окном и даже эти разговоры в тени сада, даже слезные молебствия, долетающие из освещенной восковыми свечами часовенки, — все это был мягкий и теплый мир, который он, Анджей, до сих пор считал своим миром. Сидеть бы здесь, да так и оставаться, спрятав голову в песок польской деревни, — вот идеальный выход…
Конечно, он подумал и о Касе. Теплое и словно бы неосознанное чувство к ней тоже связано с этим домом, с парком, с прогулками в костел. Вспомнилась и ризница. Пахли увядшие листья, и в темноте было так тихо, что просто невозможно было представить себе, что где-то совсем близко люди стреляют в людей.
— Последняя тишина, — сказал Анджей вслух, скорее самому себе, чем Ромеку. — Последняя тишина, — повторил он.
Ромек снова кашлянул, словно бы напоминая Анджею о своем существовании, а вообще-то он бодрился, слегка побаиваясь суждений Анджея.
— Ты все это очень близко к сердцу принимаешь, — сказал он, набравшись храбрости в темноте.
Ему хотелось поговорить о самом важном, но он чувствовал, что Анджею это сейчас вовсе не нужно.
Только после долгого молчания Анджей сказал:
— Знаешь, мне кажется, я совсем бабой стал, раскис от всего этого… Да еще с отцом история…
— Как это могло случиться?
— Ты же слышал, что они рассказывают, — ответил Анджей.
— Да, конечно, — Ромек задумался, — и все-таки не верится. Чтобы твой фатер не вернулся?
— Не пойму, куда он мог уехать?
— Какие отношения были у твоих родителей? — деловито спросил Ромек.
Анджей помолчал. Ему было неприятно, что Ромек вмешивается в эти дела, и в то же время хотелось наконец выговориться. К счастью, было темно и разговор получался как бы безличный.
— Почем я знаю? — сказал Анджей. — Внешне все как будто выглядело хорошо. Но ведь никогда не известно… Нет, они не подходили друг к другу. А уж мамины родственнички, те не очень-то и признавали моего отца. — Он поправился: — Не признают… Знаешь, с дядей Валерием всегда были нелады. Помню, я еще ребенком был… Валерек в открытую действовал, но мне кажется, и все остальные в Пустых Лонках относились к отцу не лучше. Только бабушка его любила, и он ее очень уважал… Думаю, что отец-то любил мать… Только мама… Что-то там было в этой Одессе — не могу понять. Мама и сама-то, кажется, не знает, как вышло, что она согласилась на этот брак. Мама любила другого…
Конечно, Анджею было известно, кого любила мама, но сказать об этом не поворачивался язык. Уж очень стыдно было, к тому же Спыхала только что был тут и Ромек мог сделать вывод, неприятный сейчас Анджею. Трудно было даже произнести эту фамилию. Анджею казалось, что она могла спугнуть тишину, тот остаток покоя, который был ему сейчас так важен. Вымолвишь: «Спыхала», — и, может, сразу придется как-то действовать. А ему так хотелось еще немного посидеть неподвижно во влажной и душистой темноте.
— Но ведь у тебя с фатером все хорошо было? Верно? — спросил Ромек.
Анджей пожал плечами. Слово «хорошо» казалось ему уж очень примитивным для определения его отношения к отцу. Далеко не все было «хорошо», а в последнее время так даже просто плохо. Анджей любил отца, но ему так хотелось, чтобы отец был другим. Невыносимо было видеть пана Франтишека в магазине: его расшаркивания, улыбки, целование ручек вызывали омерзение. Анджей стыдился отца. Но сейчас ему хотелось как-то загладить это, исправить.
— Что за вопрос! — буркнул он наконец. — Ведь это мой отец…
Ромек шевельнулся.
— По-всякому бывает с отцами, — сказал он тоном умудренного опытом философа.
Тут Анджею вспомнилось, что пан Козловский терпеть не мог скрипку Ромека.
— Как по-всякому? — спросил он с нарочитой грубостью. Он знал, о чем идет речь.
— А вот так. Иногда мне кажется, — сказал Ромек, — что я мешаю отцу. Ну, в общем, стою поперек дороги. Если бы не я, он мог бы жениться после смерти матери. А так… Связи у него любовные то тут, то там. А передо мной ему стыдно… Боится, как бы я не увидел чего-то… На стороне с ними встречается.
Анджей предпочитал разрешать проблемы прямолинейно, в особенности чужие проблемы.
— А ты бы сказал ему просто: так, мол, и так, я все знаю, и все мне известно, не стесняйся, отец.
Ромек отшатнулся.
— А ты так с отцом разговариваешь?
Анджей усмехнулся в темноте.
— Теперь, наверно, так бы говорил с ним. Все мы люди.
Сказал эту банальную фразу и вдруг остро почувствовал, как непохожи друг на друга люди. И произнес вслух, снова больше самому себе, чем Ромеку:
— Каждого человека господь бог создает в одном экземпляре…
Взяв этот чуждый ему развязный тон, Анджей продолжал в том же духе. Сам чувствовал фальшь, но не мог остановиться. «С Ромеком так и надо», — думал он.
— Я бы так своему сказал… Если бы знал, что у него девка есть, я сказал бы ему: «Чего стесняешься? И стыдиться тут нечего, мы же с тобой мужчины…»
— А у тебя девка есть? — с любопытством спросил Ромек.
— Нет, — самым что ни на есть безразличным тоном ответил Анджей.
И опять та мысль. И тон стал другой. Он даже сам удивился.
— Что слышно о Касе? — спросил он с подчеркнутым равнодушием.
— Говорили мне сегодня, что Алюня вернулся к ней из кутузки. В Седльцы.
— Вышла за него замуж?
— Как тебе сказать?.. Некоторые считают их мужем и женой. У Алюни где-то есть другая жена… А он теперь живет с Касей.
— Любят друг друга?
Ромек захихикал:
— Ну, знаешь, спрашивать о таких вещах! Откуда мне знать, любят они друг друга или нет? Наверно, любят, если живут вместе — на веру, на честное слово — и как-то у них там ладится. Думаю, любят… А тебе что?
— Да ничего…
— Касю вспомнил?
— Она очень добра была к бабушке.
Ромек захихикал громче.
— К бабушке? — спросил он.
Анджей рассердился.
— Ты, знаешь ли, глуповат, — сказал он. — Над такими вещами не смеются.
— Да нет же. — Ромек стал серьезным. И добавил задумчиво: — Мне все эти дела с девками всегда казались смешными. Знаешь, это самое так смешно выглядит… Ты когда-нибудь видел?..
Анджей пробормотал что-то невнятное. Он уже жалел, что пустился в этот разговор.
— А я видел… И не раз. Даже спортивный интерес у меня, маленького, был. Парня с девкой выследить. Весной где только я не накрывал их — на сене, за гумном, в траве… где угодно. Ты не представляешь себе, как это смешно… — И вдруг добавил совсем серьезным тоном: — Нет, не смешно, пожалуй. Только совсем как животные. Совсем не по-человечески…
Анджей вздрогнул.
— Нет, ты не прав, — сказал он, — это очень по-человечески. И знаешь, я действительно тосковал по Касе.
В голосе Анджея зазвучала искренность.
— Так почему же ты не приехал сюда в прошлом году?
— Не хотел мешать ей. Алюня так Алюня.
— Алюня в тюрьме был…
Анджей промолчал. Было очень темно, уже гасли огни в часовне. Старушки выходили оттуда — серьезные, степенные, — видно было, как тени их перекрещиваются во тьме: одни шли к помещичьему дому, другие в сторону служб и деревни. В походке старушек, в медленной, полной достоинства поступи их чувствовалось удовлетворение от сознания исполненного долга. Анджей с минуту следил за удаляющимися женщинами, потом прошептал:
— «Верни нам, господи…»
И снова продолжил прерванный разговор:
— Если бы она предпочла меня, а не Алюню, как бы я решил тогда все свои житейские проблемы?
— Не женился бы?
— Это не приходило мне в голову.
Опять ложь и притворное равнодушие в голосе. Мысль эта принадлежала к ушедшему «тихому» миру, и сейчас вполне могло показаться, что она и вправду никогда не возникала в его голове. Кончать так кончать.
— Слушай, Ромек, — сказал Анджей, — нам надо ехать в Варшаву.
— Верно, — обрадовался Ромек, — и я так думаю.
Все пространство дороги от Пустых Лонк до Варшавы представлялось Анджею не просто суммой километров, а суммой всех перемен в жизни. В Варшаве сейчас сражаются, стреляют. Пылают дома, грохот.
— Как же туда ехать? — Ромек задумался.
— Обычно. На лошадях.
В эту минуту Анджей почувствовал прилив сил. Решение было так просто.
— А там узнаем, что надо делать, — резонерствовал Ромек.
Из темноты вынырнула длинная тень. Стройный мужчина военным шагом прошел неподалеку от клена, под которым сидели Анджей и Ромек, не заметив их.
Анджей стиснул руку Ромека, словно удерживая его. Некоторое время оба молчали.
Тень направилась к дому. На веранде силуэт обрисовался явственнее.
— Спыхала вернулся, — сказал Анджей.
— А где он был? — спросил Ромек.
— Черт его знает. Неделю назад уехал за Буг. Интересно знать, зачем он вернулся. Другие не возвращаются.
— Мы должны вернуться, — сказал Ромек, имея в виду их возвращение в Варшаву.
С минуту Анджей сидел не шевелясь. Он вдруг заколебался, раздумывая, не слишком ли поспешно принятое им решение. Но в конце концов махнул рукой:
— Ладно, нечего раздумывать. Другого выхода нет.
— А зачем искать какой-то другой выход?
Анджей встал с земли, отряхнул брюки.
— Знаешь, я все еще думаю об отце.
Ромек хмыкнул:
— Все еще! Ведь всего несколько дней прошло, как эти женщины потеряли его на шоссе, а ты говоришь «все еще»! Нет ничего удивительного, что ты беспрерывно думаешь об отце.
— Вот видишь, тебя это не удивляет. А я сам себе дивлюсь. Столько ужасного происходит на свете, а я все об отце думаю… Эгоист я… Ты как считаешь?