— Поезжайте в Седльцы, — сказал он, — в госпиталь поезжайте. Нельзя женщину оставлять без помощи.
— Легко сказать, — успокоился Колышко. — Как же ехать?..
Между тем сержант, вдруг очутившийся на подножке «бьюика», принялся покрикивать на окружающих:
— С дороги, господа, с дороги, здесь раненая женщина…
Каким-то чудом повозка исчезла с глаз сидящих в автомобиле, громкие окрики сержанта заставили потесниться и остальных.
— Назад, сдай назад! — кричал сержант Голомбеку. — В сторону давай, в сторону. Стоп!
И вот так, командуя перепуганным, взмокшим, как мышь, Голомбеком, сержант постепенно вывел машину на такое место, откуда можно было свернуть на проселочную дорогу.
«Ну, теперь в Пустые Лонки, — решил про себя Франтишек. — Оля и Геленка как-нибудь туда доберутся. Только бы до Пустых Лонк».
Но тут вдруг один из молодых актеров наклонился над Вычерувной.
— Пани Янина, Езус-Мария, что с вами!
— Опять хлынула кровь, — совсем не театральным голосом сказала Вычерувна.
— Плохо дело! — отреагировал Керубин на возглас Вычерувны, а также на то, что Голомбек решительно остановил машину у проселка.
— Ну, теперь выбирайте, — сказал Голомбек, — здесь выйдете или поедете со мной на север?
Все онемели.
Один из актеров попытался запротестовать:
— Вы разве не слышите, у Вычерувны открылась рана!
— Меня это уже не касается, — с неожиданной, неосознанной решимостью заявил пан Франтишек. — Я еду на север. Там мои дети.
Пассажиры молчали. Вычерувна, побледневшая еще больше, была близка к самому настоящему обмороку. Актеры исподлобья поглядывали друг на друга, даже Керубин лишился дара речи.
И только сержант, все еще стоявший на подножке, просунул голову в машину и, с беспокойством поглядывая на побледневшую актрису, вдруг обрушил всю силу своего унтер-офицерского голоса на бедного пана Франтишека.
— Вы что, рехнулись? О чем вы думаете! На север… на север?! Да ведь они с севера идут, эти гитлеры проклятые… Куда? Куда?! Куда?! — заорал он, заметив какую-то повозку, которая тоже катила в северном направлении. Но повозка с грохотом умчалась.
— Вот видите, — упавшим голосом сказал Франтишек.
— Ничего я не вижу, только знаю, что эту телегу обстреляет немчура. Вы-то еще ничего не видели, — многозначительно добавил сержант, — а я уж повидал. Под Лодзью мы лежали в поле, а они как начали с самолетов… Ну, будет зря болтать: поворачивай к югу…
Тут уж не выдержал Колышко.
— Отсюда на юг не проехать. Надо на Брест.
— Ладно, на Брест, так на Брест. — И сержант открыл левую дверцу машины. — Эге, да здесь и для меня место найдется, — сказал он, садясь на корточки в ногах у Вычерувны. — Ну, давай, гони, объезжай Седльцы, чтобы миновать пожары, и прямиком на Брест.
— Послушайте, — дрожащим голосом сказал Франтишек, — я жену оставил на дороге.
— Не беспокойся, — с явной издевкой ответил сержант, — вексель и жена всегда найдутся. И только попробуй, сукин сын, не поехать!
Вдруг дверца машины с правой стороны отворилась, и один из молодых актеров выпрыгнул на дорогу. Через минуту он исчез в толпе.
— Видали героя? — засмеялся сержант и добавил уже мягче, подталкивая Голомбека револьвером в затылок: — Ну, поехали, поехали, красавчик, жми, пока бензин не кончится.
— Ради бога, поезжайте поскорее, — безжизненным голосом произнесла Вычерувна.
И Голомбек подчинился приказу вооруженного сержанта.
III
Войдя в столовую, Анджей и Ромек увидели за столом Ройскую и Спыхалу. Яркий свет лампы разливал вокруг спокойствие, поразившее Анджея. Мирная, обжитая комната, стол с еще не убранными синими тарелками, хлебные крошки на скатерти, — все это принадлежало тому, «тихому» миру, с которым он простился там, под кленом. Щуря глаза, Анджей без тени удивления поздоровался с Казимежем. Свет лампы падал прямо на пани Ройскую, высвечивая морщины на ее стареющем лице и ясные, янтарного цвета глаза. Она слушала Спыхалу с необычайным вниманием. Тот говорил очень медленно, словно с трудом объяснял Ройской, почему вернулся. Ясно было, что одновременно объяснял и самому себе. Выглядел он очень усталым.
Не присаживаясь к столу, Анджей неожиданно вмешался в разговор.
— Но ведь это вполне понятно, — сказал он Казимежу, — что вы вернулись. И наверняка хотите вернуться в Варшаву? Мы тоже.
Ройская взглянула на Анджея. Ее удивило возбужденное состояние юноши.
— Хочешь простокваши? — спросила она. — Мы уже поужинали, но простокваша в буфете стоит. Поешь и ты, Ромек.
Анджей нашел в буфете горшочек простокваши, налил по стакану себе и Ромеку. Они уселись за стол.
— Послушайте, что рассказывает пан Спыхала, — сказала Ройская.
Спыхала бегло взглянул на нее. То, что он тут рассказывал, предназначалось только для Ройской. Ему вовсе не хотелось продолжать при мальчиках.
В то же время он внимательно слушал Анджея.
— Чего уж там, — говорил молодой Голомбек. — Здесь мы ничего не высидим, мы с Ромеком решили ехать в Варшаву.
Анджей все больше раздражал Ройскую. Она повернулась к Спыхале:
— Шофер, который вернулся, рассказывал про вас удивительные вещи…
Опустив глаза, Спыхала вертел в руках подставку от столового прибора. Разговор этот был ему явно не по вкусу. Анджей замолчал, глядя на бывшего учителя. Ему казалось, что тот чего-то стыдится.
— Те удивительные вещи, — сказал Спыхала как бы через силу, — длились недолго. Для литературы это, возможно, интересный факт, но — это надо констатировать — литература бесполезна в такие напряженные моменты. Пахать — это хорошо лишь у Реймонта{59}.
Анджей не понимал, о чем говорит Спыхала, но почувствовал: в его словах кроется что-то важное.
Казимеж решительно поднял глаза и обратился теперь прямо к Анджею:
— Тот старый крестьянин, у которого я пахал, сказал мне: «Вы никогда ничего не сможете сделать, если не будете в самой середке…»
— В самой середке? Что это значит? — наивно спросил Анджей.
Ромек коснулся руки Анджея, как бы удерживая его от этого вопроса.
Спыхала не ответил. А Ройская улыбнулась и, как всегда, слегка запинаясь, сказала:
— Этот крестьянин был прав, пан Казимеж.
Но Спыхала все молчал, не зная точно, чего можно ожидать от Анджея. Временами он побаивался этого парня, который знал о нем больше, чем надо. И мог скомпрометировать его в глазах Ройской, а то и еще в чьих-нибудь глазах.
— Мне тоже кажется, — продолжала пани Эвелина, — что ничего нельзя сделать, оставаясь в стороне. Надо быть «в середке», если хочешь чего-то добиться.
— Наше положение настолько сложное, — серьезно сказал Спыхала, — что сейчас даже трудно сказать, что именно надо делать и где надо быть. Не исключено, что даже разговор о необходимости что-либо делать является сейчас безумием. Все попытки установить истину сведены на нет. Мы лишены какой-либо возможности…
— Но все-таки не возможности мыслить, — очень убежденно сказала Ройская.
Спыхала взглянул на нее внимательно. Кажется, даже с удивлением.
«Она теперь совсем иная, чем в ту войну», — мелькнуло в его мозгу, и он на минуту задумался. Поймал себя на сентиментальных воспоминаниях о былых беседах с Ройской и тут же заставил себя вернуться к действительности. «Как странно, за все время, что я пробыл у этого крестьянина, мне ни разу не вспомнилась Марыся», — отметил он мысленно.
И обратился к Анджею, словно только сейчас заметил его и собирался задать ему ряд вопросов.
— От отца нет никаких вестей?
Анджей покраснел до корней волос.
— Нет, — буркнул он.
Спыхала хотел еще о чем-то спросить, но сдержался.
— Ну так едем мы в Варшаву или нет? — вмешался раздраженно Ромек.
— Вы не представляете, пан Казимеж, как Оля всем этим расстроена, — подчеркнуто светским тоном произнесла Ройская.
Спыхала сообразил, что она разгадала его невысказанный вопрос. И встревожился:
— Пани Оля еще здесь? Надеюсь, она никуда не уехала?
Ройская удивилась.
— Разумеется, здесь. Куда же ей ехать? Неизвестно, где мужа искать, а отправляться сейчас в дорогу слишком опасно. Анджей не отпустил бы мать одну.
— Довольно и того, что я потерял отца, — глухо сказал Анджей. В словах его слышалось глубокое отчаяние.
Спыхала с сочувствием посмотрел на Анджея.
— Но мне кажется, — сказал он, обращаясь прямо к нему, — что и здесь сидеть бессмысленно. В любой день сюда могут нагрянуть немцы. В Варшаве, пожалуй, безопаснее. Особенно для молодых людей.
— Пока здесь только военные, — сказала Ройская, — они ведут себя сравнительно прилично. Я была в городе, там еще тоже так-сяк. Но вскоре прибудут гражданские власти, и тогда идиллии конец.
— Вот почему я и думаю, что нам следует двигаться в сторону Варшавы, — сказал Спыхала каким-то новым тоном, словно обращаясь уже к обоим юношам и удовлетворяя нетерпенье Ромека.
— Варшава еще защищается, — сказала Ройская почти безучастно.
— Представляю себе, как это выглядит, — прошептал Анджей, стиснув зубы.
— Это невозможно себе представить, — воскликнул Ромек. — Это ужасно.
— У вас есть опыт, пан Казимеж, — сказала Ройская, взяв Спыхалу за руку, — вы ведь все-таки навоевались…
— Нельзя сравнивать эту войну с прошлой, — ответил Спыхала, — за двадцать лет прогресс в технике огромный. Масштабы непредвиденные. Танки предрешили победу американцев в тысяча девятьсот восемнадцатом году. Сегодня танками никого не удивишь. А о газах пока не слышно.
— Противогазы, значит, можно выбросить к черту, — радостно подхватил Ромек. — Только лишняя тяжесть для солдата.
— Кто же мог это знать? — заметила Ройская.
— Есть такие, кому полагалось знать, — упрямо возразил Анджей.
— Я думаю, — медленно продолжал Спыхала, как бы следя за ходом своих мыслей, — я думаю, что именно сейчас лучше всего подобраться поближе к Варшаве, пока она еще не занята немцами. И войти туда сразу же после капитуляции.