— Was machen sie hier?[66] — спросил один из них совсем другим, гортанным голосом, в котором не оставалось и следа смеха. — Sind sie Polen?[67]
— А что, разве тут нельзя? — самым наивным тоном спросил Ромек.
— Raus![68] — крикнул другой немец, указывая на ворота. Юноши спокойно повернулись и ушли.
У ворот Ромек обернулся. Немецкие офицеры стояли на месте и смотрели им вслед. Ромек крикнул: «Адье!» — и помахал рукой.
Один из офицеров сделал жест, будто потянулся за пистолетом, но юноши уже были за воротами, в непроглядной тьме ночи. Они громко расхохотались. Из темноты им ответил такой же смех двух немцев. Офицеры были еще слишком молоды и неопытны.
— Война не кончилась, вопреки тому, что говорил тот немец, — сказал Анджей, когда они шли к своей хате. — Война только начинается. Те молодцы скоро это поймут.
— Дай-тο бог! — сказал Ромек.
Они вошли в хату. В горнице сидели Оля и Казимеж и пили горячий чай. На стене горела маленькая керосиновая лампа. Оля с улыбкой слушала Казимежа, который рассказывал ей что-то.
Спыхала сказал недовольно:
— Где вы запропастились? Мы ждем вас. Яичницу хотите? Разумеется, — ответил Ромек. — И вдобавок по три десятка яиц на каждого!
— Прости, мама, — Анджей поцеловал матери руку, — мы задержались в усадьбе. Навестили немчуру в их резиденции, представляешь? Этот визит занял у нас немного времени. Ты беспокоилась?
— Сам понимаешь, — сказала Оля, — очень беспокоилась.
И тут же сердце ее болезненно сжалось: она ведь даже не заметила отсутствия сына.
VI
Едва только повозка, увозившая Олю и Спыхалу из Пустых Лонк, исчезла за воротами парка, с противоположной стороны снова появился вездеход и, описав круг, остановился у крыльца. На этот раз Валерек приехал один.
Ройская встретила его холодно.
— Дай мне поесть, мама, — сказал Валерий, — я дьявольски голоден.
Ройская провела сына в столовую. Наскоро собрала на стол, подав, что осталось из приготовленного на дорогу.
Уже за столом она сказала:
— Я ведь просила тебя не появляться здесь.
Валерек как-то даже растроганно взглянул на мать.
— Я помню это, мама, и не приехал бы, если бы у меня не было к тебе важного дела.
— Какого именно? — спросила Ройская.
— О, сейчас, сейчас… А Голомбеки уехали? Что-то их не видно.
— Так это дело к Голомбекам?
— Да нет же. Спрашиваю о родственниках. Я как будто видел на крыльце Геленку.
— Да, Геленка в Пустых Лонках.
— А Оля? Упорхнула с паном Спыхалой?
— Перестань, — сказала Ройская. — До чего же ты несносный, все такой же! Что же это за дело?
— «Все такой же», — вздохнул Валерек. — А помнишь, мама, как ты не хотела взять меня в Одессу? Какое трогательное воспоминание.
Ройская мягче взглянула на сына.
— Помнишь, мама? Ведь тогда я не был «все такой же», я был другой. И ты считала меня тогда своим сыном.
— А разве теперь я не считаю тебя своим сыном?
— Как знать? Пожалуй, твое отношение ко мне совершенно переменилось.
— Да ведь и ты изменился.
— Но не мое к тебе отношение. Ну, да что об этом говорить… Как есть, так и есть.
— Могло бы сложиться иначе, — с грустью сказала Ройская.
— Возможно, но не сложилось. Наибольшая житейская мудрость заключается в том, чтобы мириться с фактами. Пожалуйста, отрежь мне еще полендвицы.
— Похоже, что ты не ел дня два.
— Я голоден. Сентябрьское утро обостряет аппетит. А если бы еще поохотиться…
— Не вздумай только приводить сюда немцев на охоту!
— Нет, нет… Здесь я больше не появлюсь. Я как раз приехал попрощаться.
— Попрощаться? Со мной? Почему?
— Я место получил, довольно далеко отсюда. В Пулавах. Предложили быть управляющим несколькими имениями.
— В Пулавах?
— Под Пулавами.
— На немцев будешь работать?
— А как ты себе представляешь? Не могут же они допустить, чтобы имения оставались без присмотра. Им же нужен кто-то ответственный.
— И доверенный, — иронически добавила Ройская.
— Вот-вот… Ты нашла точное слово. И доверенный. Кому можно доверять. В конце концов, это и для поляков важно — нельзя допустить развала сельского хозяйства…
— Но ведь ты как будто не слишком разбираешься в сельском хозяйстве.
— Что ты, мама. Ведь это моя специальность.
— А… не знала.
Ройская хотела взять тарелку, стоявшую перед Валереком, но он схватил ее обеими руками.
— Подожди.
— Я хочу сменить тарелку, вот фрукты. Замечательные сливы. — Она пододвинула сыну корзинку.
— Гордишься своим садом.
— Сад в самом деле хорош, — улыбнулась Ройская. И вдруг смягчилась. Положила ладонь на руку сына. — Ну, — спросила она, — почему ты бежишь из Седльц?
Валерек отшатнулся.
— Бегу? Зачем мне бежать? Я же сказал, что мне дают прекрасную должность. А что в Пулавах… так ведь, господи, это совсем недалеко.
— Боишься, что нас здесь слишком хорошо знают? — невольно перейдя на шепот, спросила Ройская.
Валерек замолчал и посмотрел на мать. Молчал долго. Потом принялся за сливы.
— Действительно, замечательные, — сказал он. — Сладкие, как мед. Дай мне немного этих слив для моей малышки.
— Ну конечно, сейчас же велю тебе дать.
— Я надеюсь, мама, что ты присмотришь за ней. Я не беру с собой в Пулавы ни жену, ни дочь.
— Почему?
— Как сказать? Возможно, в Седльцах им будет спокойнее.
— Спокойнее?.. Или безопаснее? — спросила пани Эвелина. Валерек съел еще одну сливу.
— Лучше всего было бы, если бы ты взяла Зюню к себе. Надеюсь, она здесь не помешает…
— Ну конечно, могу взять. Это моя единственная внучка.
— Вот именно. Если что случится, жена привезет ее к тебе. И ты позаботишься о ней?
— Странные ты вопросы задаешь.
— Так ведь жизнь стала очень странной. Когда еще немецкая власть утвердится.
— Полагаешь, она утвердится?
— Ну а как же иначе? Немцы победили! Ты, кажется, об этом забываешь. При такой организационной основе, как их партия, как не победить.
— Оставим эту тему.
— Ладно, оставим. Ты еще убедишься.
— Возможно. — Ройская позвонила прислуге и велела упаковать корзину слив для пана Валерия.
— Выпроваживаешь меня! — засмеялся Валерий. — А ты из этих слив еще ничего не делала?
— Из нынешнего урожая — еще нет. Но водки, если хочешь, могу дать, — примирительно сказала Ройская.
— Ох нет. Если трудно, то не надо. К тому же я за рулем, лучше не пить.
— Это твоя машина?
— Сельскохозяйственного управления. Все равно что моя.
Ройская пожала плечами.
— Ах, да, — спохватился Валерек, — дай мне, пожалуйста, фотографию твоего отца.
— Фотографию моего отца? Зачем тебе?
— Ну, а почему бы нет? У тебя ведь две. Одна на камине, другая в альбоме. Пожалуйста…
Ройская пристально посмотрела на сына.
— Что? Уже поговаривают?
— Вовсе нет. Просто мне хотелось бы иметь этот портрет. Дедушка на нем такой красивый.
Ройская ушла к себе. Потом вернулась с портретом в зеленой бархатной рамке. Высокий, худощавый джентльмен с бакенбардами выглядел на снимке очень эффектно. Прежде чем отдать фотографию сыну, Ройская пристально взглянула на него.
— Бери, — сказала она, отдавая портрет Валереку.
— Дедушка был очень представительный, — сказал Валерек. — Эти бакенбарды великолепны. Вылитый Александр Второй. Правда ведь, он был похож на Александра Второго?
— Не знаю, не думала об этом.
Пани Эвелина не садилась за стол. По всему было видно, что ей бы уж хотелось положить конец этому сыновнему визиту.
— Дедушка был блондином? — спросил Валерек.
— Конечно, светлым блондином, — заверила Ройская.
— Настоящий нордический тип, — заключил Валерек, все так же не спуская глаз с фотографии.
Ройская иронически улыбнулась.
— Геленка на него похожа.
Валерек вскочил.
— Геленка? Почему Геленка? Ах, да, она ведь его правнучка. Родственное сходство обычно так далеко не распространяется.
— Геленка тоже нордический тип, — сказала Ройская.
Валерек вздохнул.
— Зюня, к сожалению, нет, такая темная.
Он направился к дверям.
— Значит, я не увижу Геленку? — спросил он мать.
— Может, она где-нибудь возле дома. Попрощается с тобой на крыльце.
Валерек послушно вышел на крыльцо. Однако Геленки и там не было.
— Жаль, — сказал он, прощаясь с матерью. — Очень красивая девушка. Напоминает мне какую-то варшавскую актрису.
VII
К вечеру следующего дня путешественники свернули за Венгровом с основной магистрали и поехали по узкой, но хорошей дороге, ведущей в деревню, где жила «бабуля». Анджей просто заставил мать заехать туда, потому что надеялся узнать там что-нибудь об отце. Он не представлял себе, как могла уйти машина и почему отец не вернулся за женой и дочерью. Оля же видела, как все было, и инстинктивно чувствовала, что Франтишек исчез безвозвратно.
Спыхала тоже не очень рвался к матери Голомбека. А Оле стыдно было перед свекровью, она прекрасно понимала, что ей просто невозможно будет объяснить, каким образом они потеряли Франтишека на шоссе. Старуха Голомбекова жила у проселка, из дому никуда не выбиралась и понятия не имела о том, как теперь выглядят шоссейные дороги. Олю пугал первый разговор.
Между тем все обошлось спокойно. Старуха еще лежала в постели, никак не могла выкарабкаться из гриппа. Она была поглощена своей болезнью, и к вести о том, что Франек запропал где-то на шоссе, отнеслась с полным пониманием. Как все крестьяне, она привыкла мириться с самыми трудными обстоятельствами и никогда не противопоставляла свои слабые силы всесильной судьбе. Так уже было на роду написано, и дело с концом. Франек уехал? Видно, такова уж судьба.