Антек пожал плечами.
— А там уже ничего нет — ни дома, ни дела, ни вещей, может, даже и самой Варшавы уже нет. Знаешь (Антек только сейчас сообщил Анджею эту важную новость), вчера подписана капитуляция. По радио было сообщение. Варшава сдана.
— А Стажинский?
— Стажинский служит по-прежнему.
— Вот видишь, — сказала Оля, — жизнь входит в норму.
— Да ты что, мама, — Анджей рассердился, — ты и в самом деле так думаешь? Станем слугами Гитлера, и все придет в норму?
— Именно поэтому я и не поеду с вами, — серьезно сказал Антек. — Я не могу спокойно слушать то, что сказала мама. Все придет в норму! Да как может, я вас спрашиваю, прийти в норму? После всего того, что произошло? Как можем мы вообще мириться со всем этим?
Анджей добавил:
— И наверняка не смиримся.
Оля вздохнула.
— Я понимаю, — сказала она, — но надо же еще немного пообольщаться. Поговорим обо всем в Варшаве. Трудно судить на расстоянии. Ты правда не едешь с нами?
— Я уже сказал, мама. В общем, когда вы там осмотритесь, Анджей напишет мне. Не исключено, что и в Варшаве что-нибудь можно будет сделать.
— А ты думаешь, будет такая работа? — с тревогой спросила Оля.
— Так ведь вряд ли все сразу успокоится. Думаю, в лесах много наших разбитых частей…
— Да разве им справиться с регулярной немецкой армией?
— Ведь мы не одни. Ты ведь слышала, у нас есть союзники.
Это сказал Анджей, но Антек только рассмеялся.
— Много они нам помогли!
— Собственные силы — это маловато.
— Да ну к черту все это. Лучше всего, как Ордон{63}, подвести фитиль под редут и взорвать все это. Другого выхода нет. Конец.
Оля встала.
— С вами невозможно говорить, пойду к маме, лягу. Вы пессимисты, послушать вас, так просто страшно становится. Лучше поспать хоть немножко.
— Завтра надо выехать пораньше, — сказал Анджей.
— И вы идите спать, пессимисты мои, — сказала Оля, целуя Антека.
— Только пессимизм и может нас спасти, — рассмеялся Анджей.
Антек задумался:
— А знаешь, ты, кажется, прав. Даже наверняка прав. Мы должны быть готовы к самому худшему.
— А мне как быть? — спросила Оля, остановившись посреди комнаты.
Сыновья подошли к ней, обняли ее.
— Мама, одна ты у нас осталась, — сказал Анджей.
— Только не сделай какой-нибудь глупости, — заметил Антек.
Оля внимательно посмотрела на него.
— Что ты хочешь этим сказать?
Но Анджей поспешил выручить брата:
— Антек, это так приятно, когда родители делают глупости. Верно?
Похоже было, однако, что Антек не разделял его мнения.
Разошлись рано, потому что на следующий день действительно надо было выехать чуть свет. Хотя Варшава была уже занята, первоначальный план остался в силе: они решили вступить в город с запада. Значит, путь предстоял дальний.
VIII
Переправа через Вислу в Вышогроде была очень трудной. Мост лежал в развалинах, он был похож на разодранный аккордеон, и только самые смелые из молодых перебирались по краю взорванных ферм с одного берега на другой. Между тем какие-то предприимчивые жители Вышогрода организовали переправу на паромах. Дело осложнялось тем, что напротив Вышогрода находится, как известно, остров. Это облегчало строительство моста, но затрудняло переправу на пароме. Здесь, собственно, требовались два парома.
У переправы в ожидании парома собралось уже множество телег. День был базарный, а сила людских привычек столь велика, что, несмотря на войну, множество людей — мужчины, женщины и дети — собралось на базар. Впрочем, победители считали, что война окончена. Немецкая комендатура уже огласила несколько распоряжений, и некоторые из них в данных условиях выглядели совершенно нелепыми. На одном из зданий рынка Анджей увидел объявление, запрещающее связывать домашнюю птицу способом, причиняющим ей боль.
Он рассмеялся и указал Ромеку на это объявление.
— Боюсь, по отношению к людям они не будут чувствовать подобных угрызений совести, — сказал Ромек. И сразу стал серьезен.
По сути дела, мальчики не очень-то сознавали, что они едут по окраине города, занятого противником. Здесь не чувствовалось ни паники, ни какого-нибудь особого возбуждения. Женщины торговали яйцами, аптекарь стоял на пороге своего заведения и глазел на приезжих, хотя в аптеке, как обычно в базарный день, было многолюдно и его помощник едва справлялся с наплывом клиентов. И только в месте скопления телег, ожидающих паром, чувствовалось какое-то напряжение. Переправившись через реку, люди двигались в сторону Сохачева, им казалось, что там безопасно, хотя еще совсем недавно именно оттуда доносилась артиллерийская канонада.
Аптекарь сказал Ромеку:
— Ох, уважаемый, что там творилось неделю назад! Я думал, земля разверзнется… А какое стояло зарево…
Зарево было видно еще из Пустых Лонк. Ромек старался представить себе, как это выглядело вблизи.
Ромек еще раз показал себя отличным возницей, как-то так проскользнул между сгрудившимися телегами, что оказался третьим в очереди к парому. Он очень быстро пробрался к переправе — остальное уже от него не зависело. Тут уж зависело от самих лошадей, наспех сколоченный паром немного выступал над уровнем острова, и лошадям приходилось прыгать с парома на берег и тянуть за собой телеги. Тем, что отказывались от прыжка, приходилось подставлять широкий деревянный настил. Но лошади из Пустых Лонк охотно послушались Ромека и прыгнули с легкостью. Ромек был в восторге.
— Погляди, какие умные кобылы! — заставлял он Анджея разделить его восторг. Но Анджей относился к лошадям по-городскому, равнодушно, и в ответ лишь пробормотал что-то себе под нос.
Когда они выбрались на другой берег, пейзаж сразу изменился, и сразу же изменилось настроение.
Сперва дорога была хорошая, хотя и не асфальтированная. Давно установившаяся погода выровняла ее поверхность, сгладила ухабы. Но через несколько километров начался песок, и лошади тянули воз нога за ногу. Колеса глубоко тонули в сером песке, время от времени под ободьями что-то скрежетало. Лошади ставили ноги осторожно, будто танцуя.
— Посмотри. — Ромек указал кнутом под ноги лошадям.
Анджей засмеялся. Глазам не верилось: в серой пыли, по которой ступали ноги лошадей, лежали штыки. Под нажимом колес они вместе с песком то поднимались, то падали, словно клавиши разбитого фортепьяно. На протяжении нескольких сот метров они ехали в этой пыли и все по штыкам. Ребята не могли понять, что это значит. Анджей оглянулся на мать и на Спыхалу. Тот сидел, напряженно выпрямившись. И побледнел.
«Совсем как на похоронах Эдгара», — подумалось Анджею.
За кюветом, у самой дороги, потянулись могилы. Торопливо насыпанные и кое-как выровненные песчаные холмики. И над каждым холмиком две палки, связанные накрест проволокой. Иногда колючей проволокой. Такой крест из двух палок, связанных колючей проволокой, видимо, был особым памятником. На некоторых могилах лежали полевые цветы, сморщенные и порыжелые.
Когда двинулись дальше, перед ними открылось обширное неперепаханное жнивье. Небольшие холмики, насыпанные саперскими лопатками, усеяли все поле. У каждого холмика виднелась неглубокая, удлиненная яма.
Спыхала приказал остановить лошадей и пошел по полю между этими холмиками. Анджей последовал за ним. Спыхала наклонялся к ямам, даже сунул руку в одну из них, как бы желая убедиться, что в яме ничего уже нет, кроме отпечатка человеческого тела.
— Что это? — спросил Анджей.
— Это поле боя. Здесь лежали солдаты… под обстрелом.
Анджей тоже ощупал рукой такое углубление. Земля была холодная — ведь день стоял пасмурный, солнце показывалось лишь изредка. Анджей почувствовал разочарование. Когда Спыхала сказал, что тут лежали люди, Анджею представилось, что земля должна быть еще теплой, что это тепло хранит следы человеческих чувств — страха, испуга, ужаса и жажды победы. Но ямы были холодные. Люди давно оставили их. Но как, как это происходило? Встали и побежали? Или же встали с поднятыми руками и пошли в плен?
В плен? Или, может, никто из них уже не встал, а их товарищи или победители положили их недалеко отсюда в землю, в ту самую землю, которая пропитана их потом и кровью?
Анджей еще раз нагнулся и, взяв горсть земли с холмика, спрятал ее на память. Но пока он шел к повозке, земля рассыпалась в кармане, обратилась в пыль. Он вывернул карман, и пыль разлетелась по ветру.
Ромек смотрел на него с удивлением, не понимал, что все это значит, но Анджей не промолвил ни слова.
Прежде чем повозка тронулась с места, к ним подошла какая-то женщина. Никто не заметил, откуда она взялась. Неожиданно, точно из-под земли, выросла у самой повозки и ухватилась за ее край.
— Куда вы едете? — спросила она.
Ромек рассердился:
— Уважаемая, — сказал он, — куда едем, туда и едем. Вот и весь сказ.
Оля возразила:
— Ромек, дорогой, так нельзя. А в чем дело? — обратилась она к женщине.
Женщина настороженно взглянула на Олю. В ее маленьких черных глазках таился страх. Она то и дело непроизвольно оглядывалась. Грязные растрепанные космы черных волос падали ей на глаза. Она небрежно отбрасывала их рукой, но они опять падали.
Женщина резко дернула повозку, словно хотела перевернуть ее.
— Пани, — сказала она, — пани! Вся наша деревня сгорела. Дети сидят в яме… в картофельной яме… Все дети… Но моих там нет. Нигде нет. Страшный бой здесь был. Вся наша деревня сгорела…
— По дороге мы видели много сожженных деревень, — спокойно сказала Оля. Она думала своим спокойствием как-то повлиять на женщину, которая, казалось, теряла рассудок.
Но женщина не обратила внимания на ее спокойные слова.
— А сколько тут людей убили! — вдруг громко крикнула она. — Сколько людей! Как же так? Вся наша деревня сгорела! Все овины! Что мы будем есть? Пани дорогая… И детей моих нет…