Ромек продолжал возмущаться.
— Уважаемая, — сказал он, — не у вас одной горе. Война есть война. Отпустите повозку, нам надо ехать…
Женщина вдруг отпрянула от повозки… Откидывая назад волосы, она пристально посмотрела на Ромека и Анджея.
— Такие молодые, — пробормотала она, — а все молодые погибли.
Ромек дернул вожжи. Кони нехотя тронулись. Они словно отяжелели, стригли ушами и будто чувствовали, что происходило здесь еще совсем недавно.
Оля оглянулась. Женщина напряженно смотрела на них.
— Бог не оставит вас! — неестественным голосом крикнула Оля.
Женщина побежала за ними, неуклюже, словно ноги не слушались ее. Видно было, что она хотела еще что-то сказать. Почти догнала повозку и вдруг остановилась. Оля с трудом расслышала, что она говорила.
— Такие молодые! — повторяла она. И со стоном добавила: — И все погибнут!
Оле стало дурно. Она подалась вперед, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание. Но Спыхала обнял ее и поддержал.
— На все воля божья, пани Оля, — сказал он.
Оля усилием воли выпрямилась, овладела собой. Сжала руку Казимежа.
— Простите, — сказала она.
Усталые лошади шли шагом. Ромек нагнулся к Анджею, который бессмысленно уставился в пространство.
— Ты видел эти ямки? — спросил Ромек.
— Ага.
— А видел, в какую сторону они обращены? В сторону Варшавы…
— Ну и что? — рассеянно спросил Анджей.
— А то, что немцы наступали от Варшавы. Армия была окружена с востока.
Они приближались к Бзуре. Земля здесь была более сырая, местность ниже. На горизонте показались леса.
Подъехали к какой-то убогой деревеньке. За ней было кладбище.
— Посмотри-ка, — опять сказал Ромек, самый наблюдательный из всех.
Анджей был слишком подавлен. Погруженный в собственные мысли, он ничего не видел вокруг.
По кладбищу бродили немецкие солдаты. Они сортировали трофеи — то ли добытые в бою, то ли взятые из складов. Ровными рядами укладывали солдатские ранцы, другие громоздили груды касок. Каски поблескивали в лучах осеннего солнца, которое снова выглянуло к вечеру. Чуть подальше, у стены, громоздились сотни новехоньких седел.
— И откуда столько седел? — вздохнул Анджей.
— Тут, видимо, была кавалерия.
Миновали кладбище и углубились в лес. В лесу уже темнело. День подходил к концу, надо было спешить, чтобы не застрять на ночь в Пуще Кампиносской. Иногда дорога выводила на поляну, освещенную заходящим солнцем. С одной из таких полян они увидели вдали, за рекой, высокий костел. Три округлые башни устремлялись к тучам. И были совсем красные в лучах заката. На одной из них виднелся след от снаряда, свежий след.
— Смотрите, это Брохов! — сказала Оля.
Анджей обернулся к ней с переднего сиденья.
— Брохов? А что это такое? — спросил он.
— Это костел, в котором венчались родители Шопена. Здесь был крещен маленький Фридерик…
Ромек остановил лошадей.
— Раз так, надо его осмотреть, — сказал он.
Спыхала пожал плечами.
— Что все это значит по сравнению с тем, что мы видели по дороге!
Анджей нехотя повернулся к нему.
— Пожалуйста, не говорите так, — начал он с каким-то безразличием. А потом оживился: — Никогда не известно, что на этом свете самое важное. Одно проходит и открывает другое, — как в горах. Издали не определишь, какая вершина самая высокая… Не надо нас расхолаживать.
Оля протянула к нему руку.
— Анджей, — сказала она, — не узнаю тебя. Ты становишься таким резким! Что с тобой происходит?
Ромек рассмеялся:
— Как это: что происходит? Разве вы не знаете, что сейчас война? Анджей увидел войну.
— Все увидели войну, — заметил Спыхала.
— Так нельзя сейчас говорить, — сказал Анджей, когда все умолкли. — Так нельзя сейчас говорить, даже если бы это была правда.
И снова отвернулся к лошадям. Ромек, взмахнул кнутом. Лошади едва плелись, таща тяжелую повозку по песчаной лесной дороге.
На этот раз заночевали в домике лесничего у Лаз. Здесь, в лесу, царил покой, беженцев не было. Домик стоял пустой и чистый. Лесничий уже раздобыл где-то, наверно у немецких солдат, воззвание генерала фон Бласковица о «битве под Кутном»{64}. Почему эту битву назвали «под Кутном», Спыхала не мог взять в толк. Воззвание с чрезмерным пафосом — как и все тогда — восхваляло немецкого солдата. Страшно было читать это.
Но Ромек и здесь нашел нечто достойное внимания:
— Смотрите, с каким уважением он отзывается о польской армии и о польском солдате. Значит, нешуточная была битва.
Лесничий был довольно мрачный человек, но комната, в которой он их устроил, была чисто вымыта и пахла хвоей. Спыхала заявил, что чувствует себя совсем как на прогулке. Но, взглянув на Олю, тут же пожалел об этих необдуманных словах. Оля, бледная, стояла посреди комнаты, не в состоянии прийти в себя после встречи с безумной женщиной на поле боя.
— Что с вами, — спросил Спыхала, прервав веселую фразу, и вдруг повторил: — Что с тобой?
Оля взглянула на него с ужасом.
— Не говорите так, — сказала она, — не говорите так…
И отвернулась к окну.
Спыхала не раздумывая подошел сзади и обнял ее за плечи. Она не противилась. Отвернулась от окна и спрятала лицо на груди Казимежа.
— Как она говорила? — промолвила Оля. — «Такие молодые, и все погибнут»?..
— Не повторяй таких слов, — ответил Казимеж.
Но Оля не могла сдержать долгого, безудержного плача. Это были ее первые слезы с начала войны.
Лесничий уступил скитальцам свою горницу, но ребята хотели спать возле лошадей, под навесом сарая, где поставили повозку, и Спыхала отправился на чердак, на сено, забрав все одеяла. Оля осталась одна в комнате. Она уже собиралась ложиться: измучена была до потери чувств всеми впечатлениями сегодняшнего дня и предыдущих дней. Впечатления эти еще не уложились в сознании по порядку, а хаотически смешивались в ее голове. Непонятно было, что с ней происходит.
Она очень удивилась, когда довольно поздно — уже стемнело, и в комнате горела только свеча — раздался стук в дверь. В ответ на ее неуверенное «войдите» появился лесничий. С таинственным лицом он приблизился к Оле. Она испугалась.
Лесничий спросил:
— Прошу прощения, нет ли у вас петушка?
В первую минуту Оля подумала, что лесничий рехнулся.
— Что вам нужно? — спросила она.
— Порошок от головной боли.
Тут Оля вспомнила, что Геленка положила ей в несессер дорожную аптечку с множеством разных лекарств. Она не хотела их брать, но Геленка ее заставила. Оля открыла аптечку. Там лежала целая пачка тройчатки с изображением петушка на этикетке.
При виде порошков у лесничего загорелись глаза.
— Уже неделю у меня нет петушков, — сказал он. — Вы не могли бы дать мне несколько штук… дюжину? — поправился он.
— Да берите все, — сказала Оля, высыпая порошки на стол, — мне они не понадобятся.
— У вас никогда не болит голова? — с сомнением спросил лесничий.
— Нет, не болит. А если и болит, я никогда не принимаю петушков.
— А я без них не мог бы жить.
— Неужели? Так часто болит голова?
Лесничий смутился.
— Нет, собственно говоря, нет. Но я не засну, если не приму петушка.
И, не спрашивая Олю, схватил один порошок из груды, лежавшей на столе. Налил из графина воды и, ловко разорвав этикетку, всыпал порошок себе в рот. По его движению, ловкому и привычному, Оля определила наркомана.
— Зря вы приучили себя к лекарству, — сказала она несколько смущенная бездумной искренностью лесничего. — Это дурная привычка.
Но лесничий не слышал ее слов или притворился, что не слышит. Он вдруг повернулся к ней и сказал с фальшивым пафосом:
— Да благословит вас бог!
— За такое бог не благословляет, — сказала Оля, — недоброе это дело.
— Что вы говорите! — воскликнул лесничий удивленно и даже немного испуганно. — Неужели правда?
В комнату, не постучавшись, вошла жена лесничего.
— Ты уже, наверно, надоедаешь пани со своими порошками? — обратилась она к мужу. — Не мешай, пани устала, хочет спать.
— Посмотри-ка, — сказал лесничий, показывая жене пачку порошков, лежавшую на столе.
— О господи, — вздохнула лесничиха, — откуда у вас столько порошков? Это для него хуже, чем папиросы. Привык, и все тут.
— Может, вам завтра понадобятся лошади? — спросил вдруг лесничий очень любезно, гораздо любезнее, чем прежде. — Я могу дать.
— Нет, нет, — запротестовала его жена, — ты не поедешь в Сохачев…
Оля встревожилась.
— Нет, — сказала она, — мне не нужны лошади до Сохачева. Надеюсь, что нас благополучно довезут и наши. К тому же под Сохачевом живет мой двоюродный брат, заедем к нему. Если надо будет, он даст лошадей.
Лесничий все кланялся неуклюже.
— Если вам что-нибудь потребуется, скажите мне, — повторял он, как маньяк.
Жена взяла его под руку.
— Идем, — сказала она, — сейчас нет порошков. Сейчас война.
Но лесничий сгреб в карман всю груду, которая лежала на столе.
— Постыдился бы! — сказала жена.
— Что ж тут такого? — оправдывался лесничий. — Пани была так добра и все мне отдала.
Для облегчения ситуации Оля взяла оставшийся на столе порошок, высыпала его на ладонь и проглотила. Запила водой из стакана, стоявшего возле кровати.
Наконец хозяева ушли.
Оля вздохнула.
«Разные бывают пристрастия», — подумала она.
Сон долго не шел к ней. Она легла, не раздеваясь, и ей было неудобно в постели. К тому же слишком устала, чтоб сразу заснуть. Мысли лихорадочно роились в голове.
И вот, неизвестно почему, мысли эти задержались на лесе, который они проезжали сегодня утром. Она не думала ни о случае в Венгрове, ни о переправе через Вислу, ни о той женщине, которая дергала их повозку, — она думала только о том лесе. Лес был обычный, сосновый, и очень некрасивый, — почти все деревья переломлены пополам. Угодили в них снаряды, или то была