— Что случилось? — спросила какая-то баба.
— Не бойтесь. Это Голомб, — успокоил ее мужчина, сидевший рядом.
Вдруг грянуло:
— О боже, жандармы!
Поезд затормозил и остановился. Вдоль всего перрона растянулась цепь жандармов. Они ничего не говорили и не двигались, но и без слов все было понятно. Перепуганные бабы начали выкидывать мешки из окон по другую сторону. В поезде поднялся крик.
В вагоны вошло несколько жандармов. Велели высаживаться без багажа. Мешки и корзины, сундучки и чемоданы — должны были оставаться на месте.
Анджей надел свой рюкзак и вышел вслед за другими. Какой-то жандарм накинулся на него:
— А рюкзак, рюкзак! — кричал он.
— Это мои личные вещи, — ответил Анджей по-немецки.
Жандарм смягчился.
— Ну-ка, покажи.
Анджей развязал рюкзак. Жандарм обыскал его. Действительно, там были только личные вещи. Немец взял себе маленькое круглое зеркальце и при этом даже улыбнулся Анджею.
— Бриться, бриться, — пояснил он по-польски.
Анджей пожал плечами.
Жандарм, не встретив должного понимания, снова стал грозным:
— Haben sie einen Ausweis?[70]
Анджей показал свои бумаги. Все было в полном порядке.
— Ну, пошел на место! — крикнул жандарм и так толкнул Анджея, что тот пошатнулся.
Пассажиры с пустыми руками выстроились вдоль поезда — между вагонами и шеренгой немцев. Бабы с немым отчаянием смотрели, как жандармы выносили из вагонов их товар. Мешки складывали в большие кучи, на небольшом расстоянии друг от друга. Действительно, мешков было много.
Никто не плакал. Порой слышалось ругательство. И тогда откликался голос жандарма:
— Ruhig![71]
Анджей поглядывал на людей, которые вели себя спокойно, хоть и были взбешены. Они стояли в шеренге, весьма, впрочем, тесной — едущих было много.
Вдруг шагах в двадцати от себя он увидел знакомое лицо. Светлые волосы Марыси выделялись среди ярких и линялых бабьих платков. Актриса без пальто, без головного убора, стояла среди баб. Она озябла и была очень бледна. Губы ее посинели.
Анджей хотел пробраться к ней, но жандарм, стоящий позади, снова сказал:
— Ruhig!
Пришлось ждать, пока кончится вся эта церемония.
Обыск продолжался больше часа. Наконец был отдан приказ:
— Alles aufsteigen![72]
Однако некоторые не возвращались в вагоны — уже незачем было ехать. Какая-то баба тянула из груды вещей на перроне свой мешок, спокойно объясняя взбешенному жандарму, что там ничего нет. К удивлению Анджея, ей удалось извлечь мешок и затащить его в вагон.
Лишь когда началась посадка, Анджей смог пробраться к Марысе.
— У меня в рюкзаке есть запасной свитер, сейчас дам тебе.
В вагонах стало свободнее. Марыся прижалась к Анджею.
Она дрожала. Зубы у нее стучали.
Анджей слегка отстранил ее, снял рюкзак, хотя соседи ворчали, вытащил свитер и помог Марысе надеть его.
— Теперь будет теплее, — сказал он.
Поезд медленно поехал.
Они не говорили друг другу ни слова. О чем им было говорить? Анджею казалось, что каждое слово сейчас было бы лишним. Но Марыся, видно, не собиралась отказываться от разговора.
— Ты куда девался? — спросила она.
Анджей пожал плечами.
— Пришлось уехать. Мне надо было возвращаться в Варшаву.
— Договорился с Антонием?
— Даже если бы и договорился… — сказал Анджей.
— Ну? — спросила Марыся. — Думаешь что?
— Ты ничего не знаешь?
— Нет. Мы с Анелей удрали. Спрятались в чулане. Я только схватила свою сумку. Через парк…
— А где Анеля?
— Осталась. Побежала в деревню.
— А потом?
Марыся нахмурилась.
— Там стреляли, — прошептала она.
— Еще бы! Он успел сообщить! — сказал Анджей, хотя и чувствовал, что слова его звучат неискренне.
Марыся пристально взглянула на него.
— Ты думаешь? — спросила она едва слышно.
— Этот, твой, — сказал Анджей.
— Ты похож на него.
— Перестань, — грозно сказал Анджей и сжал ей запястье. — Перестань!
— Ты какой-то нервный, — спокойно сказала Марыся и высвободила руку.
Анджей видел, как она постепенно успокаивалась. Уверенность возвращалась к ней. Он даже не заметил, когда она успела привести в порядок волосы, приладить свитер. Вынула из сумки какой-то шерстяной шарфик, повязала на шею — одним словом, стала нормальной пассажиркой. И даже снова сделалась красивой. Кое-кто из спутников с любопытством взглянул на нее.
Поезд ехал медленно, останавливался на станциях. Подошел и минул полдень. Хотя на остановках садились люди, все как-то так утряслось, что вокруг Анджея и Марыси стало даже просторно. Теперь разговаривали непринужденнее, но уже не возвращались к вчерашним событиям. Марыся даже старалась не произносить имени своей приятельницы Кристины.
— Как идут дела в этом кафе?
— Так себе. По крайней мере, на жизнь хватает. Еще несколько актрис кофе у меня подают. Как-то идет. У меня чудесная комнатка — над самым кафе. Это очень важно. Комнатка так расположена, что о ней почти никто не знает.
— Интересно, — сказал Анджей, так, лишь бы что-нибудь сказать.
— Правда? Ты навестишь меня в этой комнате?
— Я? — удивился Анджей. — А зачем?
— Ты очень любезен, — сказала Марыся уже вполне кокетливо.
Анджей с любопытством приглядывался к ней. Он начинал подозревать, что это она привела немцев в усадьбу. Ведь Валерий не мог этого сделать, а они поспели в самый раз. Она одна уцелела. Могла, конечно, не знать о расправе, но уж догадаться должна была. Пожалуй, эти человеческие жизни были на ее совести. Но по мере того как поезд уходил все дальше от тех страшных мест, Марыся из перепуганного и жалкого существа снова превращалась в изящную, привлекательную женщину, полную очарования и жаждущую испробовать на Анджее свои чары.
Анджей должен был призвать всю силу воли, чтобы разговаривать как ни в чем не бывало, чтобы не возбудить подозрения, не выдать своего волнения или даже испуга. Он сдерживал себя — и становился неестественно холодным.
«Собственно, я должен ее прикончить, как и его, — думал он, — только вот нет оружия. Она преступница, это ясно».
И одновременно ощущал все ее обаяние. Казалось, чем ближе они подъезжали к Варшаве, тем лучше становилось настроение у Марыси, она уже чувствовала себя в привычной атмосфере. В какой-то момент он заметил, что Марыся весьма заинтересована заполучить его, и сказал себе: «Даже и не надейся, милочка, ни за что на свете!» Марыся рассказывала ему о своей актерской жизни до войны, об истории со старым Губе; теперь она уже не стеснялась и говорила так громко, что все вокруг могли ее слышать. Впрочем, слушать было некому — бабы, едущие с товаром или за товаром, наверняка не понимали, о чем говорит эта стройная артисточка, а если даже догадывались о ее профессии, то окидывали ее недоброжелательным взглядом. Следуя за этими взглядами, Анджей увидел необычайно красивые ноги Марыси, едва прикрытые короткой юбкой. Чулки, обувь — все было отменного качества.
— А что поделывает Губи-губи? — спросила вдруг Марыся.
Анджей насторожился. «Берегись», — подумал он и равнодушно ответил:
— Не знаю, давно его не видел.
— Скрывается? — спросила она еще.
— А зачем ему скрываться? «Капсюль» заняли немцы, никакого конфликта не было. Учится, наверно. А может, развлекается.
— Приходите вместе в кафе. Мне тоже хочется повидать его. Это очень веселый парень.
— Не слишком подходящее сейчас время для веселья.
— Ах, — Марыся повела грудью, — да не будь таким целомудренным, у меня в кафе иногда бывает очень весело. И всегда очень приятно. Эльжбетка Шиллер порой заглядывает. Надо попросить ее, чтобы она как-нибудь спела. Что ты скажешь о таком концертике?
— Не будет она петь в такой дыре.
— О, вовсе не такая уж дыра, — как-то многозначительно произнесла Марыся.
— Я не хотел тебя обидеть, — засмеялся Анджей.
Марыся благодарно взглянула на него.
— У тебя такая улыбка, ну просто не знаю… — сказала она вдруг.
Анджей с неприязнью подумал, что события развиваются слишком быстро, и насторожился. Марыся это заметила.
— Не хмурься, — сказала она, — это просто комплимент… без задней мысли.
— Откуда ты взяла? — Анджей сжал ее руку. — Я вовсе не хмурюсь.
И вдруг перед ним опять всплыла сцена на ночной дороге, лицо убитого, освещенное слабым светом фонарика, и стеклянный отблеск в мертвых глазах. Эта картина вспомнилась ему так живо, словно он сейчас, в эту минуту, и вправду видел ее. Невольно он крепче стиснул руку девушки. Та поняла это по-своему и на пожатие ответила пожатием.
Они были уже где-то под Пулавами. Снова становилось тесновато.
Вдруг Анджей почувствовал на себе чей-то взгляд. Сквозь толпу, поверх голов теснившихся как сельди в бочке людей, он заметил внимательно наблюдавшие за ним большие черные глаза. Он не сразу понял, чьи это глаза. Но спустя минуту узнал их. Это был Черный Лилек.
Анджей улыбнулся ему.
Но Лилек не ответил улыбкой. Незаметным движением приложил палец к губам.
А потом взглядом показал на Марысю. Отвернулся к окну и стал смотреть на однообразный пейзаж пригорода Варшавы, словно увидел там нечто интересное.
«Черт возьми, — подумал Анджей, — они уже что-то знают о ней. А кто это «они»?»
То была не первая его встреча с Лилеком со времен Коморова. Порой он его встречал — то одного, то вместе с Романом. Несколько раз встречались в кафе «Люля» на Жабьей. Анджей догадывался, что Лилек с головой ушел в серьезную политическую работу, но подробней узнать об этом не мог.
Встречи эти обычно бывали неприятными. Назначались они по требованию Лилека — похоже было, будто ему надо что-то сказать Анджею. Но разговор не получался. Лилек все кружил вокруг да около — то вспоминал о смерти Янека Вевюрского, то о встрече у Януша. А потом переходил на общие темы, рассказывал о событиях на фронте, о которых Анджей и без него был великолепно осведомлен, но ни слова не говорил о внутренней ситуации. А ведь вообще-то молодые подпольщики не так уж таились друг от друга и если даже не работали вместе, то, во всяком случае, много знали друг о друге, несмотря на клички, пароли и тому подобную конспиративную липу. А между тем Лилек, пр