— Ну разумеется, — сказал он. — Но почему ты стоишь? У тебя такой вид, словно ты хочешь бежать.
— Так если здесь нельзя… — пробормотал Лилек.
— Садись, — резко сказал Анджей.
— Я уже целый день бегаю по городу. Негде приютиться.
— Надо было тут же прийти ко мне, — как-то неискренне сказал Анджей, а затем добавил уже мягче: — Садись, парень.
Лилек сел на кровать.
— Если разрешишь, я сразу же прилягу, — сказал он просительно. — Всю ночь не спал.
— Ложись, — пожал плечами Анджей. — Какие развел церемонии!
— Боязно… за тебя, — сказал Лилек.
Он разулся, лег на кровать и забился в угол, к стенке, как загнанный зверь.
— Что случилось? — спросил Анджей, садясь на стул.
— Я был на задании.
— Гнались за тобой?
— Нет, сам носился.
— Что значит погорел?
— Меня предупредили. Соседи. Возвращаться домой незачем, там загребли всех.
— Хорошенькое дело, — сказал Анджей.
— Как мне быть теперь? — спросил Лилек, не требуя никакого ответа.
— Пока спи, — сказал Анджей. — Завтра подумаем. Хочешь есть?
— Нет. Пожалуй, нет. Пить хочется.
— Я принесу тебе чаю.
— Никто не должен знать, что я здесь.
— Только панна Текла. Это она тебя впустила?
— Старушка? Да.
— Никто ничего не узнает. Принесу тебе чаю. Сам.
— Как хочешь.
— Нам придется спать на одной кровати. Подвинься к стене.
— Я тебя не стесню?
— Ничего не поделаешь.
Лилек уже спал, когда Анджей вернулся с чаем. Он немного задержался — кипятил воду. К Геленке он не стал возвращаться — не хотелось уже ни красного вина, ни разговоров с Бронеком. Хотя было еще довольно рано, в доме все уже укладывались на ночь: каждый запирался в своей комнате. Анджей опустил светомаскировочную штору, зажег настольную лампу. Открыл книгу, но как-то не читалось. Лилек тяжело дышал.
Анджей вытащил из-под него одеяло и хотел даже раздеть его, но Лилек отбивался во сне. Анджей оставил его в покое. Снова вернулся к книге. Однако тишина замершего дома и замершей за окном улицы усыпляла его. Глаза начали слипаться. Он пошел в ванную, умылся и вернулся в комнату. Тем временем Лилек разделся, бросил одежду на стул и снова спал, сопя. Анджей прилег рядом, погасил свет и тотчас же заснул.
Среди ночи он проснулся. Лилек держал его за руку.
— Ты не спишь, Анджей?
— Не сплю, — сонно пробормотал Анджей.
— Слушай. А если немцы придут сюда?
— Не придут.
— Ну, а если? Погибнете все.
— Погибнем. Так или иначе, каждую минуту рискуем.
— Собачья жизнь.
— Спи, Лилек. Завтра что-нибудь придумаем.
— Что же тут придумаешь?
— Ну, куда тебя отправить. Тебе в лес надо.
— Черт возьми, эти фрицы гоняют человека, как дети кошку по двору.
Теперь им было не до сна. Лилек снова пошевелился.
— Этот Януш — твой дядя? — спросил он.
— Нет, никакой он не дядя. Просто так называю его.
— А почему?
— Давно знакомы. Он мою маму знает с детства.
— А откуда он знал Вевюрского?
— Не помню. Они встречались в Париже.
— В Париже?
— Ну, ты ведь знаешь, Вевюрский был в эмиграции. Оттуда он и привез эту Ядвигу.
— Да, но вот что они были знакомы — это совершенно непонятно.
— Почему? И тот человек, и этот человек.
— Сам знаешь, — Лилек вздохнул, — человек человеку волк. Преследуют друг друга.
— Не знаю, чего ради Янушу преследовать Вевюрского.
— По самой природе.
— Возможно… Лучше спи.
— Нет, нет. Теперь мне не уснуть. Я прислушиваюсь.
— Что тебе это даст? Придут — так придут.
С минуту помолчали. Весенняя ночь была совершенно тиха. За окном, завешенным черной бумагой, темной плитой лежал сон.
Лилек опять взял Анджея за руку.
— А ты был в Париже?
— Нет, не был.
— Какой он, этот Париж? — безразлично и сонно пробормотал Лилек.
— Город как город.
— Э, пожалуй, нет, говорят, красивый.
— Говорят.
— А хорошо ли там человеку?
— Всюду плохо.
— А почему про него говорят, что красивый?
— Ну как почему? Улицы красивые, широкие, светлые улицы. Дома, парки, старый такой костел готический, Нотр-Дам де Пари…
— Как?
— Нотр-Дам де Пари — так называется этот костел. Река Сена. Много мостов. Художников там много.
— Художников?
— Тех, что картины рисуют. Природу, реки, мосты, цветы, девушек. — Анджей сам увлекся этим перечнем вещей, которых никогда не видел и никогда не увидит.
— Вевюрский в тюрьме также рассказывал. Женщины, говорит, у них красивые. И глазки строят.
— Ого, — засмеялся Анджей.
— Вевюрский говорил, что рабочим там тоже плохо.
— Ну, сейчас там вообще нехорошо. Ведь там теперь тоже война. Женщины глазки строят немчуре.
— У нас-то на немцев не обращают внимания, — с уверенностью заявил Лилек.
— Смотря кто, — с горечью возразил Анджей.
Лилек привстал на постели и склонился над Анджеем.
— А что, — с внезапной теплотой спросил он, — она с немцами путалась?
— Сам говорил. Ты же сам это говорил! — рассердился Анджей. — Должно быть, хорошо знал.
Лилек сел на постели. С минуту молчал, потом сказал в раздумье:
— Да, знал.
— Слушай…
— Знал, знал, — твердо сказал Лилек. — Получила пулю в лоб по заслугам. За доносы.
— Ну конечно, — неохотно согласился Анджей.
Помолчали. Анджей видел в полузабытьи две картины: тусклые, пустые глаза Валерия, лежащего на пыльной осенней дороге, с пятнами желтых листьев вокруг головы, и другое пятно — черное, растекающееся под его простреленной спиной. На это наплывала картина бара, сорванная занавеска, за которую схватилась, падая, Марыся.
— Ты говоришь о таких вещах… — сказал он вдруг Лилеку, хотя тот молчал.
— Я ничего не говорю, — возразил шепотом Лилек, — я только спрашивал о Париже.
— О Париже! — иронически фыркнул Анджей.
— Я ведь думал, что ты, такой богатый, поездил по свету. А ты что? Никуда не ездил?
— Ездил в Пустые Лонки.
— Что это за Пустые Лонки?
— Деревня такая, — сказал Анджей и подумал, что не сможет объяснить Лилеку, что такое Пустые Лонки. Никому — более утонченным людям — не может он объяснить, что такое Пустые Лонки. И самому себе не может объяснить, что такое Пустые Лонки. Дом, парк, лес и заключающаяся в этом вся его жизнь. Его невинная жизнь — жизнь в той, совсем канувшей в небытие эпохе. Там он бродил. Там были отец, Валерек, Кася. Что теперь с Касей? Ромек говорил, что она в Варшаве, муж ее расстрелян. Но Ромека забрали в Освенцим{81}, никто уже больше ничего ему о Касе не расскажет.
— Пустые Лонки, — повторил он, — там у меня была девушка.
— Мировая?
— Не знаю. Но была. И Пустые Лонки были. Их больше нет.
— Немцы забрали?
— Нет. Просто их больше нет. Ничего уже нет.
— Чепуха, — низким голосом сказал вдруг Черный Лилек. — Немцы еще есть.
— Это верно. Немцы есть.
— Но скоро их не будет.
— Не будет — у нас. Похоже на это. Но вообще будут.
— Доконают их. Перебьют до последнего. Иначе нельзя. Надо добить.
— Как они евреев, — сказал Анджей.
— Даже хуже. Всех. Может, это и хорошо, что их уже не будет?
Анджей рассердился:
— Замолчи. Иначе выгоню.
— Не могу их любить.
— Этого от тебя и не требуют!
— Э, ты уж сразу на меня напустился, — сонно сказал Лилек. — Конечно, ты прав. Вевюрский тоже всегда так говорил. Что я понимаю?.. Несознательная масса.
— Ну, так не скажешь. Ты же учишься.
— Вевюрский мне в башке все прояснил.
— Вот видишь.
— Но в ней еще темноты хватает. Видно, многовато меня били по башке. Шпандырем утюжили.
— Твой отец был сапожником?
— Да нет, каменщик он. Дедушка был сапожник. Матери отец.
— И что же? Били тебя?
— Недолго. Все рано умерли. Отец жив, но на работах в рейхе. Написал раз из Дрездена.
— А что же ты говоришь, что сегодня всех твоих забрали?
— Моих, да не моих. Я у тетки жил. Она-то вывернется, за нее не боюсь. Но у нее двое сыновей. Свои в доску. Их и забрали.
— А из-за чего?
— Видно, пронюхали. У нас там типография.
— Вот тебе и на. Но не у вас в доме?
— Нет. Но мы все в той типографии работали.
Снова помолчали. Где-то очень далеко раздался взрыв.
— Что-то там происходит, — шепнул Анджей.
— А мы тут спим, — с болью сказал Лилек.
— Вот как раз и не спим.
— Один должен бодрствовать, чтобы другой мог заснуть.
— Откуда ты это знаешь? — оживился Анджей.
— Просто пришло в голову.
— Так сказано у Шекспира. Был такой писатель.
— Знаю. Вевюрский тоже рассказывал. А может, это Вевюрский мне и говорил: один должен бодрствовать, чтобы другой спал. Мы должны бодрствовать, — повторил Лилек, словно засыпая.
Вдруг он встрепенулся.
— Слушай-ка, а в Москве ты был?
Анджей пожал плечами.
— Откуда же, туда трудно попасть.
— Верно. Вот уж, должно быть, красивый город.
— Большой, — неуверенно сказал Анджей.
— Большой, огромный. Весь, наверно, огнями светится.
— Спятил. Сейчас ведь война.
— Они войны не боятся. Кремль светит на весь мир. Там Сталин сидит. Он всех рабочих любит. Собрал их всех вместе — и погнали немчуру.
— Нам бы такого Сталина!
— Силища.
— Именно, — вздохнул Анджей. — А у нас неизвестно, кому верить.
— Нам верь, коммунистам, — с внезапной силой сказал Лилек. — Придут сюда — всем будет хорошо. Как в России. Всех сравняют. Землю раздадут…
— Только там малость наших постреляли, польских коммунистов. Рассказывал мне один человек. Оттуда приехал.
— Что ты говоришь! Я хочу его повидать.
— Не знаю, где он. Такие здорово прячутся.
— А ты где его видел?
— Видел, и все тут. Чего тебе рассказывать.
— И что он говорил? Хорошо там, правда?