Для газет, находящихся под частным капиталом, последнее десятилетие стало катастрофой: уволили всех сотрудников, кроме самых необходимых. Например, Denver Post, а также более чем 90 других газет, перешел компании Alden Global Capital; с 2013 по 2018 год компания сократила число журналистов со 142 человек почти в два раза[75]. Это стало притчей о расколотом рынке: прибыльность осталась (очень незначительная), но их общая ценность как институтов резко упала. В то же время оставшиеся там журналисты, редакторы и фотографы видели, как сокращаются их льготы, а зарплата остается неизменно низкой. Каждый день они судорожно выполняли работу, которую раньше делали пять журналистов, и при этом гадали, не попадут ли они под очередное сокращение, которое позволит частной компании выгодно продать газету.
Другой пример – Toys «R» Us – важнейший бренд детства многих миллениалов. В 2005 году Toys «R» Us купила группа частных акционерных фирм, которые впутали компанию в долги; к 2007 году 97 % прибыли компании направлялось на погашение долгов[76]. По сути, у них не осталось времени на инновации, реконструкцию магазинов или разработку новых стратегий для борьбы с конкурентами. Владельцы частного капитала срезали жир, а затем и мясо, и в 2017 году компания обанкротилась. Магазины были ликвидированы. Всех сотрудников распустили. «Многие считают, что Amazon или Walmart погубили Toys «R» Us, но компания до последнего продавала миллионы игрушек», – пишет антимонопольный активист Мэтт Столлер. «Компанию погубили финансисты и государственная политика, которая позволила отделить право собственности от ответственности»[77].
Очевидно, что обладатели частного капитала приобрели репутацию стервятников, вампиров, мародеров, пиратов и грабителей, уничтожающих все хорошее и перспективное, что еще осталось в уже растранжиренном американском капитализме. В 2019 году исследование, проведенное шестью передовыми некоммерческими организациями, показало, что за последнее десятилетие частные инвестиционные компании ответственны за сокращение более 1,3 миллиона рабочих мест. По меньшей мере миллион рабочих мест впоследствии так или иначе вернулись в экономику, но это не отменяет последствий увольнений, потери льгот и обещанных пенсий, а также общей дестабилизации, которая, согласно исследованию, сильнее всего затронула женщин и цветное население[78].
Дело не в том, что прибыль сама по себе аморальна. Но логика нынешнего рынка такова, что ежегодный отказ от увеличения прибыли – это провал. Постоянная прибыль или даже безубыточный план, приносящий сообществу нематериальные дивиденды, не имеет ценности для акционеров. Это не упрек в адрес всего капитализма, скорее, только конкретного типа: капитализма, целью которого является создание краткосрочной прибыли для людей, не имеющих никакого отношения ни к продукту, ни к рабочим, которые его производят; для людей, которые, похоже, не осознают, не говоря уже о том, что не стыдятся, что их капиталовложения могут повлиять на средства к существованию и условия труда другого человека.
Именно эту смену парадигмы так трудно осознать: в нынешней версии капитализма, движимой Уолл-стрит и частным капиталом, подавляющее большинство работников не получают никакой выгоды от прибыли, которую компания приносит своим акционерам. На самом деле эта прибыль часто построена на страданиях работников.
Этот сдвиг финансовых целей – от долгосрочной, постепенной, стабильной прибыли к краткосрочным скачкам курса акций – усугубил и без того хреновую и отталкивающую обстановку, в которой мы сейчас работаем. Кажется, что от событий на Уолл-стрит до изнурительной повседневной жизни очень далеко, но в этом и кроется часть проблемы: фондовый рынок процветает благодаря решениям, которые в основном ухудшают работу и жизнь рядового рабочего. Действительно, цена акций компании часто растет, по крайней мере в краткосрочной перспективе, после объявления о «реструктуризации» и сопровождающих ее увольнениях[79]. Работников больше не считают активами. Мы дорогие, ущемленные в правах принадлежности. Избавьтесь как можно быстрее от подавляющего большинства сотрудников и смотрите, как взлетает стоимость компании.
Ваше рабочее место, вероятно, уже «умыкнули», а вы даже и не подозреваете об этом. Подумайте о том, кто за вами убирает на работе. Или о тех, кто работает в буфете, или начисляет зарплату, или ухаживает за газоном на улице, или обслуживает клиентов. Может, вы один из них. Скорее всего, люди, выполняющие эту работу, на самом деле не являются сотрудниками компании, которую они якобы представляют.
Раньше такого не было. Компании нанимали людей, которые поддерживали ее повсеместное функционирование. Эффект от такой системы был огромен: скажем, уборщик в компании 3M имел право на те же льготы, что и мой дедушка, который работал там бухгалтером. Зарплата отличалась, но пенсионная структура, медицинское обслуживание, стабильность были теми же. Значение этой уравнительной силы было велико: вы могли мало зарабатывать, но при этом были защищены от рисков и по крайней мере могли хоть как-то продвигаться по службе, даже получить повышение или вообще сменить профессию уборщика.
Но такой способ найма был еще и дорогим, и, поскольку он «напрямую» не влиял на прибыль компании, от него проще было избавляться. Секретарскую работу и ввод данных можно поручить временным работникам, к которым вообще не нужно относиться как к сотрудникам. Бухгалтерский учет и начисление зарплаты можно поручить компаниям, специально созданным для этих целей. Как и уборку, питание, охрану и обслуживание клиентов.
Теоретически такая модель может быть выгодна всем участникам: клининговые компании лучше всего разбираются в уборке, зачем беспокоить другую компанию обучением и контролем одного или двух сотрудников в области, совершенно не относящейся к ее компетенции? Зарплата и качество условий труда потенциально могут быть даже одинаковыми. Но в рамках того, что Дэвид Вейл называет «расколотым производством», компании настолько увлеклись своими «ключевыми компетенциями» и поддержанием бренда, что почти полностью сбросили с себя ответственность, характерную для прямого работодателя.
Расколотое производство появляется в нашей жизни то тут, то там. Федеральное правительство заполнено подрядчиками: отчасти для того, чтобы обойти невероятно медленную практику федерального найма, отчасти чтобы сократить расходы. В некоммерческих организациях подрядчиками часто становятся составители грантов. В ИТ-отрасли, пожалуй, чаще всего встречается аутсорсинг, также, как и в рекрутинге, расчетах, администрировании и техническом обслуживании. Я общалась с художником-аниматором, который работает в университете, но на самом деле оформлен в совершенно другой компании, и с юристом, чью компанию другие фирмы привлекают как субподрядчика на время популярной сейчас практики «открытия». Купленный вами в Lowe’s измельчитель отходов скорее всего устанавливает монтажник, который там не работает. Многие учителя-заместители работают не в школьном округе, а у субподрядчика.
Пройдитесь по центру Сиэтла, особенно в радиусе десяти кварталов от разросшегося кампуса Amazon, который занял Саут-Лейк-Юнион, и вы увидите тысячи людей в жилетах и ремешках Amazon. Но большинство людей, которые каждый день появляются в кампусе Amazon, вносят свой вклад и иным образом поддерживают его сервисы, на самом деле являются «контрактными» работниками, нанятыми вторичной организацией с названием, которое никто не помнит, что освобождает Amazon от прямой ответственности за этих сотрудников. И Amazon далеко не исключение: субподрядчики составляют от 40 до 50 % рабочей силы в сфере технологий. Это разработчики и тестировщики программного обеспечения, UX– или UI-дизайнеры, целые команды и подразделения разработки.
В Google число наемных работников и временных сотрудников (в 2019 году их было 121 000 по всему миру) превышает число штатных рабочих (102 000)[80]. Они работают вместе и вроде как равны. Но временные сотрудники и подрядчики меньше зарабатывают, у них хуже льготы, а в США им не дают оплачиваемый отпуск. И из-за соглашений о неразглашении, подписанных при приеме на работу, все должны молчать как на публике, так и наедине. Как сказал Прадип Чаухан, руководитель службы, занимающейся трудоустройством контрактных работников, в интервью New York Times: «Это создает кастовую систему внутри компаний»[81].
При субподрядных договорах компании также могут отрицать свою вину в случае нарушения прав работников. Если поступает жалоба на сексуальное домогательство, ее рассматривает компания-подрядчик (или в большинстве случаев не рассматривает, особенно если предполагаемый виновный работает в настоящей компании, а не у субподрядчика). То же самое относится к медицинским льготам или равной оплате труда. Иногда субподрядчик, отвечающий, скажем, за организацию питания в столовой на рабочем месте, может нанять другого субподрядчика для выполнения работы. Именно поэтому, утверждает Вейл, так трудно найти виноватого: в низких зарплатах, в плохих условиях работы, в отсутствии обучения. Из-за субподряда также невероятно сложно продвинуться по работе: «У нас в компании люди с производственных линий переходили в инженерные команды, секретари становились помощниками администраторов и т. д. и т. п.», – сказал мне один работник. «Развитие аутсорсинга уничтожило карьерные путевки в жизнь».
В результате такого раскола зарплату не повышают или даже не уравнивают, даже если работник не работает по субконтракту. Например, возьмем клининговую компанию. Она конкурирует с десятками других таких же компаний за предоставление услуг для Крутого Стартапа. Крутой Стартап, скорее всего, выберет клининговую компанию с самым низким предложением, а самое низкое предложение поступит от компании, которая платит своим работникам меньше всех. Владельцы Крутого Стартапа, возможно, никогда бы не решились платить своим работникам так мало – не самый лучший пиар! – но, когда услуги передаются на субподряд