.
В конце концов, нанимать сотрудников даже на минимальную зарплату «дорого» и требует от компании принятия на себя всевозможных обязательств. Стартапу, сжигающему миллионы венчурного капитала, важен рост, бесконечный рост, и ответственность ему только мешает. Uber решил эту проблему, назвав своих сотрудников «клиентами» и официально оформив их как «независимых подрядчиков».
«Независимость» означала, что водители Uber могли сами составлять график, не имели настоящего начальника и работали на себя. Но это также означало, что эти псевдоработники не имели права на объединение в профсоюз, а Uber не нес ответственности за их обучение или предоставление льгот. Фриланс-экономика заманивала работников обещанием независимости, работой, которая действительно может подстраиваться под жизнь, расписание детей, другие обязанности. Ее представляли идеальной для якобы эгоцентричных, придирчивых, самодовольных миллениалов; когда фриланс-экономика стала заметнее, Forbes заявил: «Работа с 9 до 5 может скоро стать пережитком прошлого, если миллениалы найдут свой подход»[119].
Но все вышло иначе. И для уборщиков Handy, и для специалистов с TaskRabbits[120], и для рабочих на Amazon Mechanical Turk, которые за копейки выполняют рутинные задачи в интернете (например, выбирают фотографии с изображением птиц, чтобы помочь ИИ распознать ее). И для Door Dashers, которая до резонанса в интернете использовала чаевые, чтобы покрывать базовую зарплату своих независимых подрядчиков: то есть, если курьеру гарантированно обещали $6,85 за доставку и $3 чаевых, он получал только $6,85; пользователи, по сути, давали чаевые самой компании. И несмотря на прошлые (и тщательно развенчанные) заявления Uber о том, что у них водитель может зарабатывать $90 000 в год, большинство таксистов, уборщиков, арендодателей или кликеров мышкой во фриланс-экономике занимаются фрилансом в качестве второй или третьей работы, хреновой работы в дополнение к другой хреновой работе[121]. Фриланс-экономика не заменяет традиционную экономику. Она едва держится на костылях в попытке убедить людей, что она цела.
Фриланс и проекты не спасают от нудной работы и тревог. Они их только усугубляют. Любой отдых омрачается сожалением или тревогой о бездействии. Пока вы час отдыхали на дне рождения, можно было заработать $30 в Uber. Пока вы час бегали, можно было пообщаться с новыми клиентами. Пока вы час читали книгу, можно было найти еще одного заказчика на текст. В сегодняшней экономике переход на фриланс значит смирение с пожизненной возможностью (читай: обязанностью) работать больше. Ник, аналитик статистики для Upwork на фрилансе, говорит, что появившееся давление заставляет его «работать вечно и в любое время»; Джейн, автор-фрилансер, объясняет, что «на фрилансе ты чувствуешь, что всегда делаешь недостаточно, что ты должен делать больше, больше зарабатывать, больше напрягаться, и что каждая твоя неудача (реальная или мнимая) – это только твоя вина. На офисной работе тебе все равно платят за те пять минут, пока ты завариваешь чай; на фрилансе каждая минута простоя приносит убытки».
На практике фриланс часто меняет мышление, и «все плохое становится хорошим, а все хорошее – плохим», этой мантрой я бравировала перед друзьями в аспирантуре, чтобы описать извращенную магию переработок, при которой тяжкий труд кажется «прекрасным», а по-настоящему приятные занятия оставляют неизгладимый отпечаток вины. Как пишет Кесслер, Uber напрямую эксплуатирует этот образ мышления: когда водитель пытается закрыть приложение и отказаться от дальнейших вызовов, приложение отвечает ему чем-то вроде «Вы уверены, что хотите выйти? Спрос в вашем районе очень высок. Заработайте больше денег. Не останавливайтесь!»[122].
Вы никогда не будете работать настолько «свободно», насколько предполагает слово «фриланс». Если автомобиль сломался, вы долго болеете или просто не хотите таксовать, начать заново в Uber будет очень сложно. Неоднократно пьяные пассажиры ради забавы ставят одну звезду. И, как отмечает Гай Стэндинг, «человек, который работает на себя, работает на тирана: вы хороши настолько, насколько хороша ваша последняя задача и ваши показатели. Вас постоянно аттестовывают и ставят оценки. Постоянное беспокойство о том, откуда возьмется следующий кусок хлеба, означает, что люди теряют контроль над своей жизнью»[123]. Или, как сказал Розенблат один водитель Uber, «над вами висит не начальник, а телефон»[124].
Фриланс – это крайне изнурительный и тревожный процесс. И когда все отказываются считать свои дела работой, становится только хуже. Так же, как обесценивается (или не оценивается) труд учителей или матерей, работа в рамках шеринговой экономики вообще не рассматривается как работа: это попытки монетизировать свое хобби, непринужденно общаться во время езды по городу, приглашать людей в свой дом. Даже называя эту работу «проектом», с присущим ему подтекстом краткости и приятности, мы лишаем ее статуса труда. В конце концов, это не фриланс-экономика; это экономика бесконечного лихорадочного поиска следующего проекта.
«Мы идеализировали гибкую работу, укрепив образ людей, шастающих с портфелем навыков, на который они устанавливают собственную цену», – утверждает Стэндинг. «Конечно, где-то это возможно. Но наивно думать, что мы можем построить общество на такой платформе, при этом ничем не защищенное»[125].
Многие сотрудники Uber продолжают бороться за право переговоров со своим работодателем. Фрилансеры в СМИ со всех концов США создали собственный вариант профсоюза, в котором они коллективно устанавливают расценки и в случае увольнения сотрудников СМИ из организации или забастовки отказываются «откатываться» на свои прежние должности. Все больше фрилансеров, работающих на себя, и временных сотрудников понимают, что гибкость бессмысленна без стабильности.
Но только рычагами влияния можно добиться таких действий: возможности выбора и при этом признания в качестве работника. Нужно пересмотреть нынешнюю систему, для чего, вероятно, нужно вмешательство государства. Если законодатели заставят такие компании, как Uber, прекратить неправильно классифицировать своих сотрудников как независимых подрядчиков, это укрепит общественные договоренности между компаниями и работниками, то есть идею о том, что компании несут ответственность за средства к существованию своих исполнителей и что прибыль, полученная благодаря этому труду, должна в какой-то форме до них доходить. Звучит радикально, но всего 60 лет назад это было отличительной чертой американского понимания прибыли.
Это решение особенно трудно реализовать, когда глава компании полностью отрицает проблему: «Я думаю, что в спорах о переходе независимых подрядчиков в сотрудников все-таки упущена суть», – сказал Тони Ксу, генеральный директор DoorDash, в интервью ReCode Decode. «То есть, если посмотреть в корень проблемы, то нужно понять, как максимизировать гибкость, которую любят наши доставщики, и обеспечить безопасность тем, кто в ней нуждается?»[126].
Первый очевидный способ: нанять их в штат. Маскировка эксплуатации под риторику фриланса и «гибкости» независимых подрядчиков позволяет избежать разговора о том, почему все так хотят этой гибкости: потому что в якобы «процветающей экономике» с миллионами людей обращаются как с роботами. «Больше всего меня беспокоит то, что это только начало», – написал Манджу после опрометчивой ответной реакции DoorDash. «Программно-управляемая политика эксплуатации и прислужничества будет метастазировать по всей производственно-сбытовой цепи. Если сегодня забирают чаевые у работников DoorDash, то завтра будут пользоваться уже всеми».
Манджу прав. Но в ближайшем будущем пользоваться будут теми, у кого нет других вариантов, и теми, кто, подобно миллениалам и зумерам, не знает о других вариантах. Нынешний парадокс очевиден: хреновые условия труда приводят к выгоранию, но выгорание и вытекающая из него недееспособность противостоять эксплуатации из-за отсутствия энергии, либо ресурсов, только усугубляют отвратительность положения дел. Основательное законодательство, направленное на обновление трудового права с учетом современных реалий, может помочь и поможет. Но также поможет и солидарность: старомодное слово, которое просто означает, что широкий круг единомышленников единогласно поддерживает возможность сопротивления.
7Все работает благодаря технологиям
Первое, что я слышу утром, – приложение Sleep-Cycle, которое вроде как отслеживает мои движения, чтобы «мягко» разбудить меня, когда я заканчиваю спать. Я отключаю его и вижу первые оповещения от различных новостных приложений: дела плохи и становятся только хуже. Пока я валяюсь в кровати, мой большой палец по непонятным причинам открывает Instagram[127], но я не собираюсь смотреть, что выложили другие, я проверяю, скольким людям понравилась фотография, которую я выложила вчера вечером. Я проверяю личную почту. И рабочую. Я удалила приложение Twitter, но не страшно: всегда можно просто открыть Chrome и зайти на Twitter.com.
Я встаю с кровати и несколько раз кричу Алексе, чтобы она включила NPR. Я включаю душ. Пока он греется, я проверяю Slack, чтобы узнать, нужно ли что-то сделать, пока Восточное побережье не проснулось. Выйдя из душа, я слышу, как по радио играет что-то интересное, поэтому, пока стою в полотенце, я ищу песню в интернете и добавляю ее в твит. Еще раз захожу в Slack, на этот раз для того, чтобы «отметиться» команде о планах на день. Я одеваюсь, пью кофе и сажусь за компьютер и где-то полчаса читаю статьи, пощу их в Twitter и жду, пока их лайкнут. Я публикую прочитанный пост на странице Facebook с 43 000 подписчиков, которую я веду уже десять лет. Через пять минут проверяю комментарии. Я напоминаю себе, что пора заняться работой, забывая при этом, что вроде как уже работаю.