Мы с Миллер уже не новички в таком новостном потоке: наши уведомления кишат теми, кто денно и нощно торчит в сети. Они кричат на нас или в нашу сторону, поскольку мы представители «СМИ». Но от новостей достается не только журналистам. Бумеры просят своих детей-миллениалов посмотреть, что натворил Трамп; разнообразные, казалось бы, доброжелательные люди публикуют в Instagram и Facebook искренние реакции и призывы ОБРАТИТЬ ВНИМАНИЕ, НЕ ОТМАЛЧИВАТЬСЯ.
Мне нравится, что Миллер описывает лихорадочное желание наверстать упущенное «гаданием»: оно отражает как навязчивый, серийный аспект современного новостного цикла, так и постоянное неудовлетворение от бесконечного продолжения истории. Как и социальные сети, новости – со всей их новизной – активизируют дофаминовую машину в мозге. В книге «Завороженный» (Riveted) когнитивист Джим Дэвис объясняет, что дофамин «придает значимость всему» – смене персонала в Овальном кабинете, сплетне о способности Иванки бронировать столики, серьезному повороту в политике, новому мему, который ретвитнул президент, – все это обязательно одинаково важно переварить.
И хотя некоторые из этих сообщений правда важные, поток онлайн-оповещений через пуши, Twitter или чужие тексты уравнивает их в одну длинную череду сомнительной важности. Гораздо важнее узнать про крутой поворот в политике, чем про брони Иванки, но, когда о том и другом сообщают с одинаковой срочностью и рвением, уже теряешься. Все труднее разобраться, за чем пристальнее всего нужно следить. Это объясняет, почему как минимум 50 раз за последние три года я видела, как «разоблачения» залетают в мой Twitter, и не знала, как реагировать. «Это действительно сенсации?» – спрашивала я политического журналиста. Обычно он отвечал «потенциально – да, но, скорее всего, нет».
Отчасти, конечно, проблема в том, что события, которые были бы большой проблемой во время предыдущих президентств, просто не происходят при Трампе. Потенциальные скандалы затухают по нескольким причинам: из-за игнорирования большинство политических прав граждан, а именно публично, нравственно, финансово, поведенчески или иным образом выражать несогласие с поведением политических деятелей, да и Трамп умеет перенаправлять новостную повестку с помощью новых лживых и/или экстравагантных и/или расистских заявлений. У сторонников Трампа все наоборот: Трамп делает что-то якобы достойное, но этого не замечают; проигнорированный, он с полным правом переключается на что-нибудь другое, представляя результаты своих действий как заслуженную победу.
На деле новостная повестка под влиянием Трампа имеет все признаки ужасно срежессированного фильма: нити повествования постоянно заходят в тупик; кульминации проваливаются или вообще не появляются; персонажи не развиваются, а их действия не имеют последствий. Невозможно понять, какие сюжетные линии нужно запоминать, а какие лучше забыть. И, что хуже всего, завершение или катарсис никогда не наступают. Каждую неделю, как в плохой мыльной опере, появляются клиффхэнгеры, но понять, что же на самом деле происходит, что будет дальше, кто понесет ответственность, невозможно.
Этим сравнением я вовсе не хочу упростить новости. Действия Трампа, как и любого другого политического деятеля, имеют вполне реальные последствия; многочисленные авторитетные исследования подчеркивают, как при его администрации возросло антисемитское насилие, издевательства, ксенофобия и белый шовинизм. Люди спорят о том, можно ли назвать его твиты расистскими, тогда как миллионы людей действительно страдают от расистских взглядов, которые Трамп пропагандирует, распространяет и нормализует. Также при таком управлении общую тревожность переживают трансгендерные люди, иммигранты, нелегальные иммигранты, квиры-опекуны, евреи, коренные жители и даже просто женщины. Некоторые тревоги вызваны умеренным или сильным страхом того, что любимых людей могут отнять. Или подавляющим ощущением, что с таким трудом завоеванные права ущемляются. Или медленно разгорающимся осознанием, что вы живете в стране, переживающей упадок. Даже если вам кажется, что другие не должны беспокоиться, это не меняет того, что они все-таки переживают.
Каждый человек по-своему справляется с тревогой, страхом и печалью. Но сейчас, как и столетиями до нас, чаще всего эти чувства превращают в истории с ясной моралью. Так поступала мелодрама в литературе социальной напряженности в XVIII и XIX веках; или мелодрама в кино и музыке протеста в XX веке. Новости уже давно выполняют эту социальную функцию, но они никогда не драматизировали все ситуации так, как сейчас.
Иногда эти нарративы встречаются на сильно ангажированных сайтах или у глубоко ангажированных фигур. Иногда мы обнаруживаем их в сухих репортажах New York Times, подробных расследованиях ProPublica или дворцовых интригах Vanity Fair. Политики – это новые знаменитости; в желтой прессе теперь пишут не только о знаменитостях, но и о личной жизни, слабостях и лучших твитах всех, от Келлиэнн Конуэй[141] до Александрии Окасио-Кортез[142]. Мы читаем об этом не потому, что нам любопытно, а потому что мы окончательно и бесповоротно запутались, и с каждым кликом надеемся приблизиться к сути. И хотя Трамп – катализатор этого состояния, с трудом верится, что после его ухода с поста президента наши искалеченные медиа исцелятся.
Тот же принцип применим и за пределами прямой президентской политики, в пропасти между окружающими нас трагедиями и явным бессилием против их натиска. Чтобы справиться с вооруженным насилием, разрушенным здравоохранением, кризисом беженцев, глобальным изменением климата, жестокостью полиции, детьми под стражей на границе, обострением психических заболеваний, опиоидным кризисом, насилием в отношении трансгендерных и коренных женщин можно выбрать темноту, апатию или навязчивое самонравоучение. Потребление новостей дает ощущение, что вы хоть что-то делаете, даже если просто являетесь свидетелем этого.
Конечно, свидетельствование отнимает силы, особенно когда новости скорее эмоционально обостряют события, а не просвещают о них. Кроме того, как утверждает Брэд Сталберг в статье о преодолении цифровой зависимости, это может создать ложную иллюзию участия: «Вместо того чтобы переживать из-за болезни, можно заняться спортом, – отмечает он. – Вместо того чтобы отчаиваться из-за политической ситуации и писать комментарии в Facebook, можно обратиться к своим чиновникам. Вместо того чтобы сочувствовать людям, попавшим в несчастливую ситуацию, можно стать волонтером»[143].
Всё так. Но это варианты для тех, кто еще полон сил и энергии жить, кто может быть проактивным человеком, а не пассивным, привыкшим отчаянно лечить перелом пластырем. Выгоревшему иногда кажется, что лучшее, что он как ответственный гражданин с открытым сердцем может сделать – следить за новостями. Но затем тяжелый, неизбежный груз этих самых новостей выматывает его еще больше: мир становится работой.
Многим трудно признать, что обилие информации, как и друзей, фотографий или трудолюбия на самом деле все усугубляет, что можно испортить себе жизнь своими благими намерениями. В статье о «новом FOMO[144]» журналист Wired Ник Стоктон повторяет то, что мы все знаем: от Facebook, чтения новостей, постоянного пребывания в сети нам становится только хуже. И это подтверждают исследования. Умные люди, а их немало, говорят, что мы все должны отдыхать от социальных сетей.
Но, как пишет Стоктон, «я не хочу от них отдыхать. Интернет четко выполняет свою задачу: постоянно снабжает меня информацией. И я хочу захлебнуться ею из этого информационного брандспойта. Я просто не хочу переживать из-за этого»[145]. Не обязательно изолировать себя от мира, чтобы восстановиться после выгорания. Нужно просто более активно и тщательно обдумывать уже выстроенное взаимодействие с ним.
Через год после начала моей работы в BuzzFeed появился Slack. У нас уже был слаженно работающий групповой чат, но Slack был другим: он обещал революцию. Его целью было «убить электронную почту» через перевод рабочей переписки на прямые сообщения и каналы группового обсуждения. Он обещал облегчить совместную работу (правда) и разгрузить почтовые ящики (возможно). И, что самое важное, у него было продуманное мобильное приложение. Как и электронная почта, Slack позволил работе проникнуть в те уголки жизни, куда до этого момента она не вмещалась. Эффективнее и быстрее, чем электронная почта, он переносит весь офис в телефон, то есть теперь он с вами в кровати, в самолете, на прогулке, в очереди в продуктовом магазине или на осмотре у врача пока вы, полуголый, ждете диагноза.
Признаю, работа уже давно преследует человека дома. Врачи просматривали свои «диктовки» или заметки о посещении пациента после работы, а дома всегда было можно составить пару заметок на Apple IIe. Но все эти процессы были «офлайн»: что бы вы ни сделали самостоятельно, другие узнавали об этом и реагировали на работу только на следующий день. Трудоголизм оставался личной проблемой.
Но появление электронной почты на ПК, затем на ноутбуках с Wi-Fi, затем на Blackberry, а теперь на всех видах смартфонов, на умных часах и «умных приборах», включая велотренажер, все изменило. Это не просто ускорило коммуникацию; это нормализовало новую, гораздо более зависимую форму общения, за непринужденностью скрывающую свою разрушительность. Например, когда вы «рассылаете пару писем» в воскресенье днем, вы можете убедить себя, что просто готовитесь к предстоящей неделе, и вам может показаться, что все правильно. Но на самом деле вы берете с собой работу повсюду, где бы вы ни находились. Как только вы это допустили, она накрывает вас без разрешения: за обеденным столом, на диване, на футбольном матче ребенка, в продуктовом, в машине, во время семейного отпуска.