Сайты цифрового досуга все чаще становятся местами цифрового труда: если вы помогаете вести социальные сети своей компании, то каждый раз, когда вы заходите в Facebook, Twitter или Instagram, вас бомбардируют рабочие аккаунты. Если кто-то пишет вам на почту и не дожидается немедленного ответа, он сразу же спешит к вашим социальным сетям, даже если ваш автоответчик сообщает, что вы недоступны. Все меньше работодателей предоставляют телефоны (как стационарные на рабочем месте, так и рабочие мобильные); «рабочие» звонки и сообщения (от источников, клиентов, работодателей) приходят на обычный телефон. «Раньше AIM[146] была крутой, – объясняет один руководитель из Кремниевой долины. – Можно было отправить автоматизированный ответ. Можно было буквально сразу не отвечать. Теперь нельзя. Вы на 100 % всегда на связи»[147].
И так не только в электронной почте: и в Google Docs, и на созвонах, которые вы слушаете без микрофона, пока готовите завтрак детям, и в базах данных, в которые можно войти из дома, и в сообщениях от руководителя в воскресенье вечером с «планом на завтра». Некоторые из разработок рекламируются как оптимизаторы расписания, экономящие время: меньше встреч, больше созвонов! Меньше жестких графиков, больше гибкости! Можно начать работать дома, остаться еще на денек в коттедже, даже уйти пораньше, чтобы забрать ребенка из школы и завершить дела позже. Но вся эта гибкость цифровых технологий на самом деле увеличивает количество работы и размывает границы. А Slack, как и корпоративная почта, разряжает рабочее общение, даже если участникам оно кажется обязательным.
Конечно, сейчас Slack использует очень мало сотрудников: на апрель 2019 года около 95 000 компаний оплачивали его услуги[148]. Но во многих других компаниях используют или скоро будут использовать аналоги; учитывая неуклонный рост удаленки, их влияние кажется неизбежным. Удаленка была и до Slack, но в отличие от почты, телефонных звонков или Gchat, Slack способен в цифровом виде воссоздать рабочее место с нормами приличия, участия и «присутствия», пусть и негласного. Он был призван облегчить или по крайней мере упростить работу, но, как и из-за многих других тактик оптимизации, его пользователи просто работают больше и чаще тревожатся.
Таким образом, Slack превращает работу в РИЖД – Ролевую игру живого действия. Словосочетание «отыгрывать работника» придумал технический обозреватель Джон Херрман, который еще в 2015 году предсказал, как Slack изменит наше представление о работе: «В Slack люди шутят и отмечают свое присутствие; там истории, монтаж и администрирование обсуждают как для самооправдания, так и для достижения реальных целей. Работать в активном Slack… – это кошмар для продуктивности, особенно если вы не ненавидите своих коллег. Любой, кто считает иначе, либо оправдывается, либо заблуждается»[149].
Поскольку все больше людей работают удаленно, многие из нас задумываются, как показать, что мы «в офисе», сидя в трениках на диване? Я для этого скидываю ссылки на статьи (чтобы показать, что я читаю), комментирую чужие ссылки (чтобы показать, что я читаю Slack) и участвую в разговорах (чтобы показать, насколько я внимательна). Я очень стараюсь доказать, что я постоянно работаю, вместо того чтобы, собственно, работать.
Мои редакторы сказали бы, что навязчиво писать в Slack не обязательно. Но что бы они сказали, если бы я вообще молчала? Люди, которые занимаются «умственным трудом», чьи продукты, как идеи на странице, в основном неосязаемы, часто переживают, что им нечего показать после часов, проведенных за компьютером. И это чувство усиливается у тех, кто работал, искал работу или был уволен после 2008 года: они отчаянно пытаются доказать, что достойны оплачиваемой работы, и стремятся продемонстрировать, как сильно готовы трудиться и вовлекаться ради официального трудоустройства и медицинской страховки. Так было и со мной, особенно в сфере культурной журналистики, где работа на полный рабочий день остается редкостью.
И в этом можно заблуждаться: да, конечно, менеджеры действительно думают о количестве результатов, но только худшие из них следят за «активностью» зеленой точки рядом с вашим именем в Slack. А большинство коллег слишком озабочены отыгрыванием собственной работы, чтобы следить за тем, как вы отыгрываете свою.
Другими словами, в основном, мы играем роль для себя. Оправдываем себя, что заслуживаем свою работу. Оправдываем себя, что писать для блога – это призвание, которое заслуживает стабильной оплаты. По сути, мы выраженно недооцениваем свою работу: многие до сих пор считают оплату производства знаний мошенничеством и пытаются сделать все возможное, чтобы никто не понял, что они совершили огромную ошибку.
Конечно, огромное количество культурных и общественных сил привели нас к этому недоверию. Каждый раз, когда кто-то смеется над степенью бакалавра или магистра или обесценивает работу, которая как-то умудряется поддерживать страсть, которой нас учили следовать взрослые; каждый раз, когда кто-то изумляется должности (менеджер социальных сетей!), которая не соответствует его пониманию тяжелой работы, и предпочитает высмеивать ее, мы сходимся на том, что работа либо легкая, либо бессмысленная. Неудивительно, что мы постоянно пытаемся донести до людей, как много мы работаем.
К середине этой книги я отправилась в лес. Предварительно я купила солнечную батарею, чтобы заряжать ноутбук. А потом я провела неделю на турбазе на озере в долине Свон, без интернета и связи – ловило только в одном укромном уголке лагеря, да и то так слабо, что отправить сообщение было тяжко. В остальном там были только я, мой черновик, книги и по истине упоительные, безбрежные заводи времени.
Один день был похож на другой: я просыпалась, час гуляла с собаками, работала пару часов, бегала, читала за обедом, снова гуляла с собаками, работала еще пару часов, пила пиво, редактируя написанное, купала собак, шла в палатку, читала и ложилась спать. Так прошло шесть дней. Я написала более 20 000 слов.
В день я писала не так уж и долго, где-то около шести-семи часов. Разница была в том, что все это время я действительно писала. Когда я отвлекалась, я играла с собакой. Или смотрела фотографии своей собаки на телефоне, но ничего с ними не делала, потому что делать было нечего. Или просто глазела вокруг. Затем я возвращалась к написанному, и мои концентрация и мысль чудесным образом сохранялись.
Мне бы радоваться своим успехам, но меня терзали сомнения: если бы я могла так работать в городе, я бы писала гораздо больше и, по крайней мере теоретически, работала гораздо меньше.
Конечно, я могла писать с таким рвением, потому что у меня, по сути, не было никаких обязательств. Мне не нужно было следить за детьми. Не нужно было вести светские беседы. Не нужно было никому готовить обед. Мне не нужно было ездить на работу, стирать, убирать, только ежедневно выгребать сосновые иголки из палатки. Можно было не мыться и не беспокоиться о своем внешнем виде. На рабочей почте был настроен автоматический ответ про мое отсутствие. Я спала по девять часов в сутки, у меня были время на физические упражнения и деньги на покупку сбалансированной и вкусной еды. Единственное, о чем я правда переживала, так это о том, заряжается ли моя солнечная батарея. Моя жизнь и темп работы не отличались от жизни независимого состоятельного белого человека, писавшего в XIX веке.
В конечном счете моя продуктивность выросла не столько из-за отсутствия интернета, сколько из-за моей сосредоточенности на работе: меня редко что-то отвлекало, но и текущие дела мне едва ли мешали. Из-за цифровых технологий работа захватывает на всю жизнь, но при этом и жизнь влияет на работу. Пока я писала три этих последних главы, я оплачивала счет кредиткой, читала последние новости и выясняла, как зарегистрировать микрочип моего нового щенка на свое имя. Все, особенно написание этой главы, занимало гораздо больше времени, чем следовало. И я не получила ни удовольствия, ни удовлетворения, ни облегчения.
Но такова жизнь миллениалов, обитающих в интернете: мне нужно быть безумно продуктивным писателем и шутить в Slack, и постить интересные ссылки в Twitter, и убираться дома, и готовить новые классные рецепты из Pinterest, и отслеживать свои тренировки на MapMyRun, и интересоваться у друзей об их подрастающих детях, и заглядывать к маме, и выращивать помидоры на заднем дворе, и наслаждаться Монтаной, и постить в Instagram, как я наслаждаюсь Монтаной, и мыться, и симпатично одеваться для получасового созвона с коллегами и так далее, и так далее, и так далее, и так далее.
Интернет не первопричина нашего выгорания. Но данная им надежда на «облегчение жизни» абсолютно несбыточная, на ней лежит ответственность за иллюзию, что «все успевать» не только возможно, но и обязательно. Когда нам это не удается, мы виним не сломанные инструменты. Мы виним себя. В глубине души миллениалы знают, что выгорание усугубляет вовсе не почта, Instagram или постоянный поток новостей. А постоянная неспособность достичь невозможных ожиданий, которые мы сами на себя возлагаем.
8Выходные – это что?
От Рождества до Нового года шесть дней. И теперь я ненавижу каждый.
А раньше обожала. В детстве я кайфовала от таких заслуженных и необходимых школьных каникул, радующих послевкусием Рождества, катанием на санках и беговых лыжах и часами чтения в постели. Даже в колледже я возвращалась домой на каникулы, измотанная, чаще всего уже простуженная, но довольная окончанием семестра. Мне не нужно было что-то судорожно дочитывать или готовить статьи. Иногда я подрабатывала няней, или мама поручала мне работу по дому. «Выходные» затягивались, в конце концов мне это надоедало, и я рвалась в колледж к расписанию.